События
Публика Большого зала Московской консерватории впервые приветствовала Национальный симфонический оркестр Республики Башкортостан – один из самых перспективных в стране.
Понятно, что для торжественного закрытия юбилейного фестиваля «Дню Победы посвящается…», в десятый раз проведенного Московской консерваторией в эти майские дни, его организаторы хотели приберечь особенно яркие, незатертые краски. И им это удалось: во-первых, через приглашение одного из самых серьезных российских коллективов, не игравшего в Большом зале более четверти века – Национального симфонического оркестра Республики Башкортостан; во-вторых – через насыщенную программу, в которой нашлось место и отечественной классике, и новой музыке, и даже мировой премьере масштабного вокально-симфонического произведения, посвященного Великой Отечественной войне.
Вообще, удивительно – достигнув за 30 лет существования весьма серьезных профессиональных результатов, Национальный симфонический оркестр Башкортостана, по сути, лишь начинает большую гастрольную историю. Зато как ярко! «Творческий отчет» – сейчас немного забылось это выражение недавних десятилетий, ныне чаще говорят «презентация», но мне в этой заметке хотелось вспомнить именно его, поскольку основным посылом программы музыкантов из Уфы угадывалась как раз преемственность сегодняшнего дня коллектива с широким пластом истории отечественной музыки.
Ломать голову, с чего начать концерт-закрытие 11 мая, гостям явно не пришлось: конечно, с произведения основоположника башкирской симфонической музыки Загира Исмагилова, причем такого, в котором наиболее ярко воплотился образ родины и национальный характер. Это симфоническая поэма «Салават», посвященная герою-воину и поэту-сказителю, сподвижнику Емельяна Пугачева Салавату Юлаеву. Простота формы, ясность эпической мелодики, картинность образов от ритма богатырской скачки в крайних разделах пьесы до привольной «пейзажной» напевности в ее центре создали представление о композиторе как об уверенном мастере-классике.
Затем последовала партитура, почти восемь десятилетий служащая одним из классических пробных камней для ведущих симфонических оркестров мира: Пятая симфония Прокофьева. Ответственнейшая задача и для коллектива как целого, и для его отдельных групп, и для оркестровых солистов, которых композитор здесь с громадной щедростью снабдил работой. Уфимский оркестр с честью принял вызов: такой, как у него, струнной группе, – выдавшей богатырскую мощь эпических тем первой части и финала, призрачные эффекты дивизи в тревожной второй части, трепетный «ночной» звук в третьей, – могли бы позавидовать и иные из самых известных столичных коллективов. А какая слитность «медного» хорала в репризе первой части, сколь рельефны кларнетовые, трубные, флейтово-фаготовые и прочие интонационные линии, из множества которых складываются «портреты» последующих частей! Разве лишь немного не хватило (по крайней мере, моим ушам) звуковой мощи в кульминациях, а иногда дирижер, казалось, чуть слишком торопил движение (в разработке первой части), а то, наоборот, чересчур «леденил» звук, как в начале репризы второй части, где тема у труб, конечно, должна отдавать зловещим металлическим холодом, но не до степени потери внутренней энергии… Впрочем, это детали, в целом же симфония предстала цельной, многокрасочной и могучей, какой ее и задумывал в 1944-м Прокофьев.
Можно ли после такой кульминации еще чем-то удивить слушателя? Оказывается, да – если разыскать у авторитетного сочинителя масштабное, притом до сих пор не исполнявшееся произведение на большую тему. Такая партитура нашлась в архиве московского композитора Давида Кривицкого (1937–2010). Про Давида Исааковича не скажешь, что его музыка не известна широкому слушателю – но, как становится все более понятно, степень этой известности даже отдаленно не соответствует объему и качеству сделанного им. Более 1600 работ во всех жанрах от вокальной и инструментальной миниатюры до опер и балетов! Одних только инструментальных концертов – 36…
Позволю себе маленькое отступление, связанное с моим 12-летним опытом работы в Союзе композиторов еще единого СССР. Тогда музыка Кривицкого на фоне господствовавшего вкуса к предельной диссонантности казалась «несвоевременной», даже наивной в своем романтизме. При формировании афиши съездов, пленумов, фестивалей она часто проигрывала конкуренцию партитурам всесильных секретарей СК либо тем опусам авангардистов, каковые «для контраста» милостиво в эти программы допускались. Должно было пройти едва ли не полвека, чтобы неоромантизм доказал – его потенциал куда мощнее, чем у многих авангардистских практик. Музыка Кривицкого – отличное тому свидетельство.
Для семилетнего киевлянина Давида, самую суровую военную пору проведшего с родителями-музыкантами в эвакуации, возвращение в освобожденный родной город и посещение со школьной экскурсией Бабьего Яра стало ярчайшим впечатлением. Осталось оно таковым и 40 лет спустя, когда уже в московский период жизни к композитору пришла мысль написать «Военную кантату»: «До сих пор помню ту щепотку земли оттуда: жирная, маслянистая, вперемешку с костями и мясом». Стихи поэта, воина, журналиста Арсения Тарковского, скромные по внешней форме и пронзительные по глубине, помогли выстроить из давних воспоминаний и многолетних дум богатую партитуру-картину-повествование, где задействованы, помимо оркестра, детский и взрослый хоры, а также солист-тенор.
В чем точно не заподозришь эту музыку – в необщительности. С первого же тревожного зачина трубы, с противопоставленной ему слезной «импровизации» скрипки соло (какой еще инструмент пронзительней «расскажет» о трагедии Холокоста?) она доверительно раскрывается тебе – и открывает навстречу себе душу слушателя. Глубоко трогают интонации хоров, особенно детского (при том, что песенная интонационность, облеченная здесь в изощренную полифоническую форму, со всей очевидностью потребовала громадной отдачи от задействованных коллективов – детской «Пионерии» под руководством Елены Веремеенко, Камерного консерваторского и Тульского государственного хоров под руководством Александра Соловьёва). А теноровые соло (солист «Геликон-оперы» Дмитрий Хромов) перекидывают мостик от советской военной песни к оперной традиции Прокофьева, Хренникова и других мастеров ХХ века. Что же до оркестра, он на удивление живописен – ты словно попадаешь в южную степь, где шелест струнных оборачивается волнами травяного моря, журчание кларнетов и маримбы рождает ассоциацию с полевыми ручьями, щебет флейты обретает легкость полета жаворонка в высоком небе. И мурашки по коже, когда на эти вольные природные голоса накладывается звон колоколов, вызывая представление о полевых мемориалах, какие во множестве встречаются в подобных Бабьему Яру местах скорби Украины, России, Белоруссии…
Если честно, я бы на этом программу концерта и закончил. Но щедрости исполнителей хватило на еще одно сочинение – Dixi для хора и оркестра Гии Канчели. Партитура весьма эффектная, давшая музыкантам возможность с лихвой додать то, чего они, возможно, в силу ограниченности репетиционного времени недодали в симфонии Прокофьева и кантате Кривицкого. Децибелы тутти композитор обрушивает здесь на слушателя с силой невероятной, оттеняя эти апокалипсические обвалы интермедиями, где сладкозвучная почти до степени попсовости музыка едва отличима от тишины. Прямо-таки находка для дирижера, желающего «потрясти». Но по степени искренности, боюсь, эта вещь уступает всему, что до того в концерте прозвучало. Понимаю, что рискую навлечь на себя гнев поклонников Канчели, коих у него множество, но и скрывать свое ощущение, основанное на знании многих симфонических партитур композитора, слишком уж эксплуатирующих описанную выше модель (до предела громко, до предела тихо, клавесин, необарокко, отголоски эстрады, грузинская мелодическая этника), не вижу причины.
Разумеется, с последним звуком Dixi грянула оглушительная овация. Но куда дороже мне показалась та минута молчания, которая стихийно, без всякого специального призыва, образовалась после того, как худрук оркестра Дмитрий Крюков медленно опустил руки на последнем истаивающем «пианиссимо» кантаты Кривицкого. Такое случается только после самых пронзительных моментов музыкальных трагедий – когда, допустим, Валерий Гергиев играет Шестую симфонию Чайковского или Теодор Курентзис – Четвертую Шостаковича. То, что к столь достойному сообществу приблизился в своей дебютной консерваторской программе Башкирский национальный симфонический оркестр, – серьезная заявка на грядущий рост коллектива…
P.S. Международный открытый фестиваль искусств «Дню Победы посвящается…» под художественным руководством профессора Московской консерватории Александра Соловьёва традиционно проводится вузом в памятные майские дни. Юбилейный Х праздник поддержан Президентским фондом культурных инициатив. С 4 по 11 мая во всех залах консерватории от Большого до Рахманиновского состоялись концерты Ансамбля имени А. В. Александрова, Академии хорового искусства имени В. С. Попова, детских и юношеских хоров Москвы и Калуги, Академического большого концертного оркестра имени Ю. В. Силантьева… Концертной частью программа смотра не исчерпалась: в течение мая и июня педагоги и студенты участвуют в акциях «Вахта памяти» и «Научный полк», рассказывая на интернет-ресурсах консерватории об участии ее людей в Великой Отечественной войне.
