Пааво Ярви:
Классическая модель исполнения Чайковского давно потеряла актуальность

ВА Пааво, как вы переносите самоизоляцию?

ПЯ Я не помню, когда у меня были три свободные недели посреди сезона. Пока нет большого желания вновь отправляться в аэропорт, чтобы снова ­куда-то лететь. Но беспокоит то, что никто из нас не знает, что будет дальше. Дома я слушаю много разной музыки, причем не всегда отдаю предпочтение той, которую должен сам дирижировать. За время карантина я изучил Торжественную мессу Бетховена, оперу «Кармен» Бизе. Сейчас меня также привлекает оркестровая музыка Артюра Онеггера и других французских композиторов, его современников.

ВА Какие партитуры стараетесь освоить?

ПЯ Интенсивно вникаю в Четвертые симфонии Шостаковича и Прокофьева. Это всего пара названий из списка произведений, которые я должен обязательно посмотреть. Вообще, в темпе такой неспешной уединенной жизни, когда можно полностью погрузиться в тексты сочинений, почувствовать атмосферу музыки и времени, есть своя прелесть.

ВА Наверняка вспоминаете период, когда вместе с вашим отцом Неэме Ярви дома прослушивали записи и вели разговоры о музыке?

ПЯ Конечно! Мы и теперь каждый день созваниваемся, много беседуем по Скайпу, сравниваем не только прошлые записи и концерты, но и обсуждаем будущие планы.

ВА Домашние концерты и дискуссии в режиме онлайн сейчас особенно актуальны. Раньше вы были готовы к подобным экспериментам?

ПЯ Меня интересовало привлечение аудитории с помощью интернета. Кризис быстро помог преодолеть некоторый скептицизм. Всемирная паутина – важный способ самовыражения, общения. Мне нравится, когда люди интересуются, задают вопросы. Можно вести беседы на заранее выбранные темы. Недавно прошла очередная дискуссия о творчестве Сибелиуса. Было интересно – не только любителям музыки, но и молодым дирижерам. Многие из них пишут мне, что такие беседы очень полезны.

ВА Благодаря образовательной платформе для виртуальных искусств Culturenet на вашем YouTube-канале и Facebook Live (организация, деятельность которой запрещена в РФ) был запущен онлайн-­проект «Диалоги о Брамсе». Почему выбрали этого композитора?

ПЯ Мы начали серию проектов после выпуска на DVD записи «Немецкого реквиема» Брамса с участием Филармонического оркестра Бремена. Видео было записано в Кафедральном соборе города полтора века спустя после мировой премьеры сочинения. В Пасхальное воскресенье на сайте Немецкого камерного филармонического оркестра и на телеканале Deutsche Welle* (Deutsche Welle решением уполномоченного органа РФ признан иностранным агентом и включен в реестр лиц, выполняющих функции иностранного агента) можно было послушать этот опус Брамса в исполнении Бременского оркестра, государственного хора «Латвия» и солистов – Маттиаса Гёрне и Валентины Фаркас. А затем на моем YouTube-канале и Facebook Live (организация, деятельность которой запрещена в РФ) мы говорили о самом композиторе. Меня интересовало, вызовет ли это отклик у интернет-­аудитории. Все прошло как нельзя лучше, и пользователи попросили меня делать такой проект каждую неделю.

ВА Способна ли сегодня месса стать утешением для людей?

ПЯ «Немецкий реквием» – не традиционная месса, которая воспринимается как утешение для тех, кто скорбит. Она помогает людям обрести правильный путь к новой вере и надежде. Брамс создал свое гениальное сочинение, полное духовного оптимизма и веры в жизнь! Здесь нет тяжелого религиозного аспекта, присущего другим реквиемам. Поэтому эта музыка особенно актуальна в наше непростое время.

ВА До «Немецкого реквиема» вы исполнили и записали с бременским коллективом едва ли не все оркестровые сочинения Брамса: симфонии, увертюры, Вариации на тему Гайдна. Со временем изменилось ли ваше отношение к музыке композитора?

ПЯ Когда я только начинал проект, воспринимал Брамса несколько романтизированно. Я вырос в семье дирижера. Однажды во время прослушивания «Немецкого реквиема» папа сказал мне: «Это одно из самых гениальных произведений в истории мировой музыки». Я не очень осознал тогда истину этих слов, ведь мне было шесть лет. Многие интерпретации (Фуртвенглера, Караяна, Йохума) казались мне академическими и по-настоящему немецкими! А после собственной работы над «Немецким реквиемом» я иначе воспринял мир его музыки. Оркестр и хор теперь стали гораздо меньше – как во временаБрамса. Это очень повлияло на темпы и агогику. Она должна быть живой и искренней, но не массивной. После Вагнера все стало очень громоздким и медленным. Мне кажется, это не помогает, если мы говорим о «Немецком реквиеме».

ВА В Цюрихе с оркестром Тонхалле вы работали над записью всех симфоний Чайковского. Не помешал ли карантин?

ПЯ К сожалению, мы не записали Третью и Первую симфонии.

ВА Каким был ваш путь к музыке Чайковского?

ПЯ Я с ней вырос. В советское время Эстония ориентировалась на музыкальную жизнь Москвы и Ленинграда. Чайковский был самым любимым и играемым композитором, существовали определенные каноны исполнения его произведений. В Союзе часто говорили, что если не играешь Чайковского как Мравинский, значит, ничего в Чайковском не понимаешь. Каких же традиций следовало придерживаться – исконно русских, или же шире смотреть на творчество классика? Мне, тогда еще молодому дирижеру, было полезно об этом поразмышлять.

Спустя тридцать лет с того момента, как я впервые продирижировал симфоническую музыку Чайковского, многое поменялось. Сейчас дирижеры стараются следовать своим предшественникам. Это не подражание, а скорее попытка продолжить традицию. Но ведь подобный процесс имитации – это самообман! Преодолеть его – вот что, пожалуй, самое интересное в развитии дирижера как личности! Эпоха меняет отношение к культурным ценностям, всегда есть определенный момент импровизации, возможность переосмыслить и заново взглянуть на материал каждой из симфоний Чайковского, возможность сделать по-другому то или иное произведение, увидеть новые перспективы. Раньше жизнь была другой. А Чайковский – на все времена!

ВА Есть ли отличие европейской интерпретации Чайковского от русской?

ПЯ В русской традиции мне чужд жесткий подход, когда все играется очень точно, быстро и без варьирования темпа. В скрипичном и фортепианных концертах Чайковского дирижеры это делают, идя за rubato солистов, а в симфониях ­почему-то боятся. А ведь каждая из них должна дышать свободно и иметь особую гибкость. У Евгения Мравинского оркестр звучал не только аристократично, но и брутально, без сентиментальности и грусти. Это был звук советской реальности – того времени, когда великий дирижер жил и творил. Трактовки Евгения Светланова, Николая Голованова и Геннадия Рождественского мне ближе. У Голованова и Гаука звучит все более индивидуально, там есть фантазия, какой в советское время не было. Тогда вообще на это смотрели немного свысока.

ВА А что вас привлекало в Чайковском у Геннадия Рождественского?

ПЯ Его Чайковский для меня стал настоящим открытием. Геннадий Николаевич находил свои, порой неординарные решения. Но оркестр звучал свежо и необычно. Свои мысли в трактовке симфоний Чайковского он обосновывал логикой и целесообразностью идей.

ВА Общаясь с Леонардом Бернстайном, вы говорили о Чайковском?

ПЯ Чайковский Бернстайна – иной мир. В его интерпретациях симфоний всегда возникало ­что-то субъективное. Поэтому я считаю Бернстайна одним из самых великих дирижеров. В его Чайковском много сентиментальности и драматизма. Бернстайн не боялся обнажать субъективные и персональные моменты. К­то-то называл это эпатажем, а я думаю, что он делал все правильно. Классическая модель исполнения Чайковского давно потеряла актуальность. И Бернстайну было все равно, что о нем подумают люди, – он все делал так, как считал нужным.

ВА А Георг Шолти и Чикагский симфонический оркестр раскрывали Чайковского иначе?

ПЯ В те времена, когда я жил в Америке, для местной публики существовали три дирижерских бога: Караян, Бернстайн и Шолти. После смерти первых двух Шолти занял позицию лидера. И что самое интересное – его дирижерский стиль противоречил тому, что делали его предшественники. У Шолти в работе с оркестром было все предельно ритмично и строго. Медные Чикагского симфонического оркестра поражали своим звучанием! Когда я слушаю записи Шолти, мне многое в них нравится – например, конкретность и ярко выраженная реальность. Чувствуешь не только работу над деталями оркестровой фактуры, но и ту внутреннюю могучую силу, какой нет в других коллективах. У Шолти я нахожу в интерпретациях симфоний Чайковского интересно сделанные темповые переходы, обоснованные решения, которые не нарушают интонационную фабулу произведения. Для меня Шолти – блестящий образец того, как надо специфически и разумно управлять оркестром.

ВА Первые симфонии Чайковский написал в Москве. Для вас актуальна география, атмосфера места и времени, когда и где сочинялись симфонии?

ПЯ Любому дирижеру важно знать все необходимые сведения в работе над партитурой. Как это влияет на само произведение – это уже другой вопрос. В музыке «Зимних грез» я очень ценю наивность и чувствительность. Это была дебютная для меня симфония Чайковского. Мне очень нравится начало первой части – главная партия поручена флейте и фаготу, которые играют гениальную по красоте мелодию! В трактатах по оркестровке Берлиоза и Глазунова можно встретить запреты на подобную комбинацию инструментов в оркестре. А Чайковский взял и написал – и это очень красиво звучит! Потрясающая своей кантиленой и прелестью гармоний вторая часть «Угрюмый край, туманный край». Там есть особая сентиментальность и красота, пленяющая своей меланхолией. Эту нежность русскойдуши Чайковский выразил в своей музыке. Об этой атмосфере нельзя забывать, когда дирижируешь его поздние симфонии. Там совсем другая музыка, но и в ней следует находить красоту, скромность и наивность раннего Чайковского.

ВА Вы отдаете предпочтение ­какой-то конкретной его симфонии?

ПЯ Мне трудно определиться с выбором, но я очень люблю Первую. В ней есть та молодая наивная красота, которую мы меньше наблюдаем в его следующих симфониях. А второе место я бы отдал Пятой. Я дирижировал ее с разными оркестрами мира и всегда готов к новым открытиям в этой многогранной партитуре.

ВА Включали ли вы в программы своих концертов оркестровые сюиты Чайковского?

ПЯ Пока еще нет, но я их очень люблю. Это прекрасная музыка, которую, к сожалению, сегодня мало исполняют. Существуют интересные записи сюит. Мой отец делал их с Детройтским симфоническим оркестром.

ВА А почему выбрали именно цюрихский оркестр Тонхалле для записи всех симфоний Чайковского?

ПЯ Звук этого коллектива гибкий и сбалансированный. Тембр струнной группы сочный, элегантный и очень подходит для романтической музыки. Я хотел начать нашу совместную работу как раз с этого большого и амбициозного проекта, хотя первый альбом со швейцарскими музыкантами был посвящен музыке Оливье Мессиана. По-моему, неплохо получилось! Сегодня нечасто предоставляется возможность записать все симфонии Чайковского с западными оркестрами. Для меня это большая ответственность.

ВА Вы, наверное, планировали успеть осуществить этот проект к юбилею композитора?

ПЯ Да, но ситуация изменилась. Я уверен, что сейчас весь музыкальный мир изменит свои планы. Важно понять, как выстраивать их после кризиса.

ВА Брамс и Чайковский при жизни недолюбливали друг друга. Как эти два композитора уживаются в вашем творчестве?

ПЯ В любую эпоху композиторы имели прохладные отношения друг с другом. Мало найдется обратных примеров. Брамс и Чайковский – два великих музыкальных летописца, прославивших свою нацию. Я бы не стал говорить об их взаимоотношениях. Музыка обоих бессмертна, она любима миллионами, и ее никогда не забудут. В Чайковском заключена вся душа России, равно как в Брамсе – все музыкальное сердце немецкого народа.

ВА Вы активно продолжаете знакомить мир с музыкой эстонских композиторов. Так, вы выпустили диск с сочинениями Эркки-­Свена Тююра. Это второй релиз Эстонского фестивального оркестра после пилотного альбома, посвященного Шостаковичу. Расскажите об этой работе. Название диска «Миф» заимствовано из одноименной Девятой симфонии Тююра, посвященной столетию независимости Эстонии.

ПЯ С Эркки-­Свеном мы уже тридцать лет продолжаем наш творческий тандем. Я много дирижирую его сочинения во всем мире. Вместе мы неоднократно обсуждали редакции его сочинений. Тююр ко мне очень доверительно относится. А для меня его имя значит ничуть не меньше, чем Арво Пярт, Лепо Сумера и Тыну Кырвитс. У Тююра свой композиторский язык и индивидуальное мышление. Он много сочиняет для оркестра, прекрасно знает его возможности. Всегда очень интересно дирижировать каждое из произведений, как правило, поражающее техническими возможностями по части композиционной техники. В симфониях Тююра оркестр звучит сочно и очень спектрально. Девятую симфонию «Миф» Эркки-­Свен посвятил мне, за что ему огромное спасибо! На фестивале в Пярну вместе с Эстонским фестивальным оркестром мы исполняли еще два других колоритных опуса Тююра – «Заклинание бури» и «Посеяно ветром». Доволен, что нам удалось записать этот монографический диск. С музыкой Тююра познакомились музыканты интернационального оркестра. Каждый из них открыл для себя язык и стилистику композитора. Я всегда стараюсь включать в программы своих концертов с разными оркестрами мира эстонскую музыку. Такой необходимый процесс сотрудничества с живыми композиторами полезен каждому из музыкантов.

ВА Способен ли нынешний кризис изменить имидж классической музыки в мире?

ПЯ Люди сейчас все больше понимают, что значит жить без живой музыки и как важно иметь ее у себя дома в такие моменты, когда ты не можешь никуда выйти. Многие открывают для себя мир классики, который раньше был не так хорошо доступен по разным причинам. Мы не должны бояться за ее имидж. Она продолжит свое существование. Меня тревожит судьба исполнителей. Многие из них остались без заработков. И потом – если публика будет бояться приходить на концерты, что же станет с оркестрами? Без энергии слушателей невозможна наша самоотдача! Как эта ситуация разрешится в будущем – большой вопрос! Мир находится в поисках выхода из этого глубокого тоннеля. Он обязательно восстановится, но ­какие-то нормы неизбежно поменяются.