Персона
Наша беседа с Владимиром Юровским могла бы состояться в Лондоне, недалеко от королевского театра Ковент-Гарден, где с февраля готовили одну из самых ожидаемых премьер сезона – «Енуфу» Яначека. Когда мы договаривались об интервью, материковая часть Европы с тревогой наблюдала за драматическими событиями в итальянской Ломбардии, но перед глазами был героический пример китайских врачей, сумевших пресечь распространение нового коронавируса. Казалось, европейские страны наверняка смогут сработать оперативно и взять под контроль распространение инфекции. У островного Соединенного Королевства в силу географической обособленности оказалось чуть больше времени, чтобы привести все службы в режим готовности, но власти этой форой не воспользовались. Театры по всей Великобритании продолжали собирать залы и закрыли свои двери последними в Западной Европе. До премьеры «Енуфы» оставалась всего неделя…
Владимир Юровский (ВЮ) рассказал Юлии Чечиковой (ЮЧ) о том, в какой психологической обстановке проходили репетиции, о тех уроках, которые следует извлечь из нынешнего кризисного положения, и о важности возвращения к себе в условиях самоизоляции.
ЮЧ Владимир, «Енуфа» в Ковент-Гардене входила в число наиболее ожидаемых оперных новинок этого сезона. Но обстоятельства оказались сильнее утвержденных графиков и планов. Какова была ваша реакция на известие о закрытии Ковент-Гардена из-за угрозы распространения коронавирусом?
ВЮ Мне было досадно прежде всего за приглашенных мной артистов, которым предстояли дебюты в партиях, – это Асмик Григорян (Енуфа) и Алан Клейтон (Лаца). Сожалений по поводу собственной проделанной работы я не испытывал, а просто принял ситуацию, так как не было никакой возможности ее изменить. Все-таки для меня это не первая «Енуфа» в жизни, мне доводилось ее дирижировать прежде: впервые – двадцать лет назад, а затем еще раз спустя три года. Так что я просто решил внутренне закрыть этот проект и не позволять себе «застревать» в нем. Правда, оказалось не так-то просто расстаться с «Енуфой». По возвращении домой я в течение всей первой недели, просыпаясь утром или посреди ночи, каждый раз обнаруживал, что в голове звучит музыка Яначека. Только через несколько дней мне все же удалось устранить ее усилием воли, и больше она меня не тревожила.
В день несостоявшейся премьеры вся наша команда «Енуфы» получила трогательное письмо-соболезнование от руководства театра. Они не теряют надежды, что когда-нибудь мы сможем заново собрать эту постановку с тем же составом участников.
ЮЧ До премьеры оставалась неделя. На какой стадии готовности был спектакль?
ВЮ Мы почти довели его до конца. Слухи о вероятном закрытии театра на карантин множились, так что перед первым (и, как оказалось, последним) оркестровым прогоном меня попросили максимально ускорить процесс. За ту репетицию нам удалось пройти два первых акта «Енуфы», а это более полутора часов музыки. На повестке следующего дня был третий акт и прогон с видеосъемкой. Но сбылись худшие опасения: в тот же вечер администрация Ковент-Гардена уведомила нас о бессрочной приостановке работы театра из-за коронавируса – слетела «Травиата», а затем – «Фиделио», последний спектакль в премьерной серии, с Антонио Паппано в качестве музыкального руководителя, с Йонасом Кауфманом и Лиз Давидсен в главных партиях. Все говорили, что «Фиделио» сыграют вопреки любым обстоятельствам, так как ожидалась его трансляция онлайн и в кинотеатрах. Но, видимо, страхи были уже слишком велики. Не тратя времени даром, я взял билет на самолет и рано утром помчался в аэропорт. Мне несказанно повезло улететь на единственном в тот день неотмененном рейсе из Лондона в Берлин. Оказавшись дома, я, естественно, самоизолировался на две недели на тот случай, если какая-то зараза все же прицепилась ко мне в Лондоне или по дороге домой.
ЮЧ Британское правительство не спешило объявлять мораторий на массовые мероприятия в помещениях. 16 марта премьер-министр Борис Джонсон дал соотечественникам всего лишь рекомендации «избегать походов в театры», но это совсем не походило на официальное распоряжение о закрытии площадок.
ВЮ Да, и в этом, как и в попытке добиться «стадного иммунитета» нации, был, вероятно, еще и корыстный умысел: власти пытались снять с себя финансовую ответственность в форс-мажорной ситуации. Ведь если оркестры, театры и другие культурные организации решают закрыться до объявления чрезвычайного положения, то они делают это как бы по собственной воле, а значит, вынуждены выполнять все финансовые обязательства перед своими артистами.
Перед началом репетиции концертмейстер оркестра обратился ко мне: «Я не понимаю, что мы здесь делаем». Но при этом люди оставались чрезвычайно вежливы и внимательны друг к другу и, конечно же, продолжали шутить, только, может быть, чуть суше и мрачнее обычного: фирменный британский юмор сильнее любого вируса.
Для меня совершенно очевидно, что британское правительство руководствовалось прежде всего экономическими соображениями. Тем более, что в первые месяцы после Brexit Великобритания чувствует необходимость продемонстрировать всему миру автономность своих действий, независимость от стран Евросоюза. Поэтому на тот момент Джонсону и было важнее гнуть свою линию, чем предпринимать необходимые меры по спасению жизней сограждан.
ЮЧ Неужели театры не имели права среагировать раньше?
ВЮ Они имели право, но они боялись – именно из-за материальной ответственности. В 2018 году во время показов нашего «Бориса Годунова» в Париже начались забастовки рабочих, и театру Опера Бастий пришлось оплатить все выпавшие спектакли, так как акции пикетирующих не рассматривались в качестве форс-мажорного обстоятельства. Но если бы французское правительство объявило, к примеру, о стихийном бедствии, в этом случае театры были бы освобождены от ответственности.
ЮЧ Сказывалась ли внешняя обстановка нарастающей паники на ходе репетиций?
ВЮ Ощущение сгущающихся туч, неуверенности и нервозности в театре присутствовало, хотя работа продолжалась на высочайшем профессиональном уровне и даже с усиленной концентрацией. Люди исправно приходили на репетиции, правда, с каждым днем количество музыкантов в оркестре и певцов в хоре уменьшалось. Они находили у себя реальные и фиктивные симптомы заболеваний. У одного начинался кашель, у другого поднималась температура – а это веская причина для самоизоляции. Те, кто оставались в строю, каждый раз тревожно оглядывались по сторонам, когда кто-то чихал или кашлял в яме и на сцене; люди вздрагивали, словно слышали рычание дикого зверя. А на последней репетиции двое оркестрантов играли в респираторах. Возникало ощущение, что передо мной сидят зомби или пришельцы. Перед началом репетиции концертмейстер оркестра обратился ко мне: «Я не понимаю, что мы здесь делаем». Но при этом люди оставались чрезвычайно вежливы и внимательны друг к другу и, конечно же, продолжали шутить, только, может быть, чуть суше и мрачнее обычного: фирменный британский юмор сильнее любого вируса.
ЮЧ На чем вы в итоге расстались с Ковент-Гарденом? Если спектакль готов, то дело только в новых датах?
ВЮ Не представляю, как они смогут заново собрать всех нас вместе, учитывая индивидуальные графики, но если это произойдет, то, думаю, мы сможем восстановить спектакль за две недели. Фактически его нужно дособрать: работа режиссера доведена почти до конца; костюмы, сценография, свет – все это уже есть. Оставалось завершить музыкальную часть и «свести» спектакль. Я попросил библиотекарей Ковент-Гардена сохранить оркестровый материал со всеми пометками, сделанными в процессе наших репетиций, чтобы не проводить эту работу заново. Кстати, финальные пометки я вносил уже после того последнего прогона при помощи своего ассистента – мы просидели в библиотеке часа два и, распрощавшись до утра, пошли домой. Вскоре пришло письмо о том, что театр закрыт.
ЮЧ Вы выбрали авторскую версию «Енуфы»?
ВЮ Я всегда отдавал предпочтение оригинальной версии, исполненной на премьере в Брно. Альтернативную, пражскую редакцию, которая в течение многих десятилетий звучала со всех оперных сцен мира, я, конечно же, изучал, но никогда не рассматривал всерьез возможность ее постановки. Хотя, признаюсь, там есть интересные решения, предложенные пражским дирижером Карелом Коваржовицем, и прежде всего касающиеся изменений авторской оркестровки и незначительных сокращений. Однако обращаться к ней сегодня – все равно что ставить «Бориса Годунова» в редакции Римского-Корсакова. Эта версия имеет весьма отдаленное отношение к оригинальному авторскому замыслу. Если имеется оригинальная партитура, то нужно, безусловно, пользоваться ею.
ЮЧ Вероятно, много внимания уделялось произношению у певцов?
ВЮ В принципе, больших проблем не было, так как солисты были блестяще подготовлены. Но в составе исполнителей был всего один чех – тенор Павел Чернох, исполнявший партию Штевы. С остальными занималась Лада Валешова – замечательный чешско-русский коуч из Лондона. Она обратила мое внимание на типичные для русскоговорящих людей ошибки в чешском произношении. При этом есть еще и разница между литературным чешским и родным для Яначека диалектом северо-восточной Моравии, который используется в его операх. Моравский говор Яначека близок к словацкому и частично украинскому языкам. А так как я с раннего детства слышал украинскую речь дома, проникнуть и встроиться в звуковой мир моравского диалекта для меня не представляло большой сложности. Благодаря замечаниям Лады за месяц работы над «Енуфой» мне удалось значительно подтянуть свой чешский.
Надеюсь, что когда-нибудь смогу применить приобретенные знания о «Енуфе» в более благоприятных обстоятельствах. Хотя в Лондоне я осознал, что это гениальное сочинение все же не так близко мне по духу, как, например, «Лисичка-плутовка». Вот к ней хотелось бы обращаться чуть ли не каждый год, но пока я дирижировал ее лишь однажды – на фестивале в Глайндборне, восемь лет назад. Интересны и такие произведения Яначека, как «Средство Макропулоса», «Из мертвого дома», «Путешествия пана Броучека». Многие симфонические опусы Яначека я уже исполнял в концертах, но никогда не включал в программы, к примеру, Глаголическую мессу. Вообще, Яначек – один из моих любимейших композиторов, не перестаю им восхищаться и все время открываю для себя нечто новое. Так что коли буду жив и будут силы – будет в моей жизни и новый Яначек.
ЮЧ На протяжении полутора недель, до момента закрытия Ковент-Гардена, я следила за обновлениями на странице театра в Facebook (организация, деятельность которой запрещена в РФ). Публику заверяли, что все меры дезинфекции соблюдены – поверхности обеззаражены, а в туалетных комнатах есть емкости с антисептиком. Артистам предоставили какие-то гигиенические средства?
в ближайшем ко мне ночном магазинчике я купил 63-процентный ром и наполнил им флакон от антисептика. Правда, когда я выливал его на ладони, окружающие начинали подозрительно меня разглядывать – выдавал ярко выраженный, сильный аромат напитка. Но боязнь заражения перевесила стыд, посему я продолжал пользоваться своей «ромотерапией».
ВЮ В театре было довольно чисто, но антисептика, кроме как на служебном входе, я почти нигде не видел. К тому времени в Лондоне антисептика было практически не достать, поэтому я носил с собой альтернативное средство: вначале использовал обычную водку, но потом мне сказали, что 40-процентного содержания спирта недостаточно для обеззараживания рук. Тогда в ближайшем ко мне ночном магазинчике я купил 63-процентный ром и наполнил им флакон от антисептика. Правда, когда я выливал его на ладони, окружающие начинали подозрительно меня разглядывать – выдавал ярко выраженный, сильный аромат напитка. Но боязнь заражения перевесила стыд, посему я продолжал пользоваться своей «ромотерапией».
ЮЧ Масками пользовались?
ВЮ От прошлогодних гастролей по Южной Корее у меня сохранились две простенькие маски – их выдали в гостинице, когда был страшный смог. Обе пригодились во время перелетов – из Берлина в Лондон и обратно. Не уверен, что они на сто процентов эффективны в защите от болезней, передающихся воздушно-капельным путем, но психологически дают ощущение безопасности. В метро и в самолете в дополнение к маске я еще надевал солнцезащитные очки.
Еще одна обязательная мера предосторожности, утвердившаяся в те дни в Ковент-Гардене, – полный отказ не только от объятий и поцелуев, но и от рукопожатий. Правда, мне и раньше всегда импонировало в англичанах то, что, согласно их правилам этикета, люди обмениваются рукопожатием лишь при знакомстве или после долгой разлуки, а потом почти навсегда могут забыть об этом ритуале. Регулярно встречаясь в рабочей обстановке, люди приветствуют друг друга одними кивками. А вот в берлинском оркестре иная традиция: музыкант группы – например, первых скрипок – должен каждое утро до начала работы пожать руку всем своим напарникам и напарницам. Такова еще гэдээровская установка равноправия (в том числе и полового). Чрезвычайно негигиенично, правда? В России считается, что не подать руки при встрече невежливо – вне зависимости от того, простужен человек или нет. Причем этот ритуал распространен только среди мужчин. Выходит, что российские женщины гораздо более грамотны в вопросах личной гигиены.
В последние две недели в Ковент-Гардене даже при знакомстве люди приветствовали друг друга лишь кончиками локтей или поклоном на тридцать градусов на японский манер. Мне было немного странно не подавать руки концертмейстеру оркестра в начале репетиции, но в такой экстремальной ситуации ведь важнее то, что ты не заражаешься сам и не заражаешь другого, а все остальное отходит на второй план.
ЮЧ Вы с самого начала отнеслись серьезно к ситуации с коронавирусом?
ВЮ Нет, не сразу. Когда заговорили об инфекционной волне в Китае, мне представлялось это не более чем очередной чрезвычайной ситуацией в далекой стране (кстати, я сам недавно там был), где подобного рода эпидемии случаются нередко. Однако когда объявили о первых жертвах коронавируса в Италии, а затем и на юге Германии, мое отношение стало меняться. Между репетициями «Енуфы» я приехал на два концерта с Оркестром радио в Берлин, где в тот момент напряжение было значительно выше, чем в Англии. Мы успели выступить 7 и 8 марта, а на следующий день вышло распоряжение сенатора по культуре о закрытии всех берлинских культурных учреждений. Тогда ко мне пришло окончательное понимание всей серьезности происходящего. Правда, 9 марта я вернулся в Лондон, где жизнь била ключом. Ничего не оставалось, как продолжить выполнять свои обязанности.
Впрочем, мне неоднократно доводилось попадать «не вовремя» в «горячие точки», поэтому выработалась способность адаптироваться к условиям чрезвычайных ситуаций. Так, в роковой день для Соединенных Штатов – 11 сентября 2001 года – я находился в Нью-Йорке и дирижировал «Евгения Онегина» в Метрополитен-опере. Чуть позднее, в ноябре того же года, произошли теракты в лондонском метро, и одно из этих происшествий застало меня именно в подземке – я ехал с репетиции «Похождений повесы» как раз в сторону станции, возле которой прогремел взрыв. 7 июля 2005-го я вновь оказался в столице Великобритании и репетировал «Отелло» Верди, когда в час пик смертники осуществили серию из четырех скоординированных взрывов. В ноябре 2012-го в Тель-Авиве вместе со многими известными российскими певцами и оркестром Израильской филармонии мы делали концертное исполнение «Пиковой дамы». Тогда ракеты, выпущенные из сектора Газа, чудом не накрыли город. Если ты оказался в непосредственной близости к эпицентру катастрофы, не остается ничего другого, как действовать по обстоятельствам, без страха и паники. Наоборот, в такие трудные моменты приходит внутренняя собранность, готовность действовать четко и решительно.
С другой стороны, для всех нас эта вынужденная пауза – невероятный шанс задуматься, что-то переоценить и переосмыслить, найти путь к себе, к своей семье, наладить давно прерванный контакт со своим внутренним голосом. Я получаю огромное наслаждение от внутренней тишины, покоя и возможности сосредоточиться на какой-то мысли, понаблюдать за природой, спокойно погрузиться в книги, партитуры, позаниматься на фортепиано.
И в этот раз я отметил для себя, что испытываю чувство гордости за лондонскую театрально-музыкальную общину: когда театры по всей Европе массово закрывались на засов, мы оставались в строю и не прекращали репетировать. Казалось, что мы – тот последний бастион, который еще в силах сопротивляться натиску злейшего врага. Появлялось странное, бесшабашное ощущение… А главное, какое-то время сохранялась уверенность, что в данной ситуации мы делаем единственно правильное дело – работаем и не поддаемся панике. Но с каждым днем публики в театре становилось все меньше. Правильно ли мы поступали, подвергая себя и других опасности заражения? Сейчас, по прошествии времени я понимаю, насколько абсурдным было продолжать работу в таких условиях. Но тогда мы не размышляли на эту тему, а просто защищали нашу крепость, как солдаты, которым не давали приказа отступать.
ЮЧ Однако и эта крепость пала….
ВЮ Да, и представители моей профессии, музыканты, люди театра столкнулись с совершенно новой для нас проблемой – с невозможностью поддержать людей своей деятельностью в тяжелое время. Ведь издавна так повелось, что когда говорили пушки, музы не молчали. Наоборот – в самые мрачные и казавшиеся безнадежными времена Второй мировой войны творческая жизнь била ключом, выходили новые спектакли, звучали новые симфонии и снимались новые фильмы. Правда, все это происходило за линией фронта. Но существовали еще и фронтовые бригады артистов, которые поднимали боевой дух солдат прямо на местах боевых действий. А нынешняя ни на что не похожая ситуация полностью исключает любой род коллективной деятельности.
Если род твоей профессии не связан напрямую со спасением человеческих жизней (по-немецки таких людей называют systemrelevant, то есть «существенные для общества»), то ты автоматически оказываешься вне игры, и место твое – дома на карантине. Правда, пошивочные цеха многих европейских театров перепрофилировались на производство защитных масок, точно так же, как автомобильные концерны частично перешли на поставку аппаратов для вентиляции легких. Но работа большинства людей переведена на удаленку, а какая может быть удаленка для актера, певца, артиста оркестра или дирижера? Если бы мы могли хотя бы выступать какое-то время без публики, на микрофон или камеру, однако и этот вариант в настоящий момент недоступен из-за действующего запрета на любые собрания более пяти человек. Если солисты-инструменталисты могут ежевечерне выкладывать в соцсети новые видео или даже выступать в прямом эфире из своей гостиной, то, к примеру, квартет при таких исходных параметрах может быть «сыгран» лишь постфактум, после компьютерного монтажа. И всем нам ничего не остается, как смиренно ждать, когда повсеместно введенные строгие ограничения возымеют эффект, волна заражения схлынет, и нам позволят опять работать на пользу людям. Я не привык быть «нахлебником», не приносить обществу пользы. От этой мысли становится как-то не по себе.
С другой стороны, для всех нас эта вынужденная пауза – невероятный шанс задуматься, что-то переоценить и переосмыслить, найти путь к себе, к своей семье, наладить давно прерванный контакт со своим внутренним голосом. Я получаю огромное наслаждение от внутренней тишины, покоя и возможности сосредоточиться на какой-то мысли, понаблюдать за природой, спокойно погрузиться в книги, партитуры, позаниматься на фортепиано. То есть получился бессрочный отпуск за свой счет. Но сколько можно протянуть в таком режиме, я не знаю…
ВЮ Я мысленно перебирал множество вариантов возможных концертных программ, учитывающих специфические требования дистанции между участниками. На одном из фестивалей «Другое пространство» мы исполняли несколько композиций с нестандартной расстановкой исполнителей. «Ритуал» Пьера Булеза памяти Бруно Мадерны для оркестра из восьми групп – такого рода сочинения, с заложенным самим автором условием обязательной дистанции между музыкантами, пришлись бы к месту. Среди классических сочинений я бы назвал мотет для восьми пятиголосных хоров Spem in alium Томаса Таллиса. Хоры могут быть разнесены по периметру или окружности зала, правда, чтобы разместить один такой хор, соблюдая полутораметровую дистанцию между всеми его участниками, нужно пространство порядка десяти метров. Но ведь можно вспомнить об исключении – семьях, членам которых разрешено тесно общаться друг с другом во время карантина. Тогда был бы возможен следующий вариант: нужно восемь музыкальных семей; каждая объединяется в хор, где либо все поют, либо часть голосов заменяется на инструменты, и потом все эти семейные хоры размещаются внутри какого-либо очень большого зала или храма на почтительном расстоянии друг от друга, в центр встает дирижер – и все это передается в интернет в прямом эфире. Но это пока что праздные фантазии человека, которому некуда приложить свои творческие силы.
На фоне кризиса, возникшего в нашем обществе из-за нового коронавируса, невозможность живого и публичного музицирования – мелочь, не столь уж насущный вопрос. Но именно осознание того, что в сложившейся ситуации искусство рискует на долгие месяцы, даже годы оказаться на периферии человеческой жизни, рождает во мне чувство страха.
ЮЧ Думаете, произошедшее повлечет за собой неизбежную трансформацию ценностей?
ВЮ Трансформация ценностей началась уже довольно давно – с момента изобретения интернета. Ведь посмотрите, что происходит: мы уже неделями вынуждены пребывать в мире, не производящем ничего нового, – в области театра, классической музыки. Но никто духовно не голодает и через год тоже не проголодается. Обстоятельства еще не вынуждают нас читать вслух, пересказывать или придумывать новые сказки и истории или петь друг другу песни, чтобы скоротать темные и безрадостные вечера, как это бывало в минувшие эпохи в периоды бедствий: за последнее столетие человечество создало такой колоссальный массив аудио- и видеозаписей, что его хватит на тысячу лет вперед. Люди получили право на индивидуальное музыкальное переживание – сидя в наушниках или перед колонками. В распоряжении зрителей и слушателей – практически все художественное наследие предыдущих эпох в цифровой форме, мы можем бесконечно обращаться к нему, к этой невероятной кладовой человеческого духа.
Герман Гессе в своем романе «Игра в бисер» смоделировал отдаленное будущее, когда люди прекратили писать новые книги, сочинять новую музыку, рисовать картины. Подлинное творчество заменила компиляция из завещанных великим прошлым остатков. От этого процесса тоже можно получать невероятное удовольствие. Он может забавлять нас на протяжении очень долгого времени, хотя лично мне неинтересен тот мир, в котором не возникают новые истории или новые песни. Однако любая форма творчества лучше, чем отсутствие такового. Поэтому меня так радует, что люди в нынешней стрессовой ситуации проявляют изобретательность и творческую жилку, а самое главное – не теряют чувства юмора! Хочется верить, что когда пандемия закончится, человечество получит компенсацию в виде сотен новых выдающихся стихотворений, рассказов, повестей, романов, пьес, сценариев, опер и инструментальных сочинений. А пока что возникает целый пласт мемов, баек, анекдотов и видеоклипов на тему коронавируса. Через двадцать-тридцать лет они будут такой же частью культуры, как анекдоты про Ленина или про Василия Иваныча с Петькой. При этом кто-то уже написал очень неплохое стихотворение от имени Пушкина, кто-то ловко подделал цитату Сталина, кто-то уморительно переписал на новый лад старую детскую песню. Мне попалось на глаза несколько хороших музыкальных видеоклипов – к примеру, джазовая мини-композиция Stay at home, одновременно сыгранная на фортепиано и выполненная в виде симультанного видеоряда. На просторах виртуального пространства пробиваются ростки новой культуры. Так что интернет из бывшего врага классического искусства постепенно становится лучшим его другом.
ЮЧ В последние несколько недель онлайн-платформы оказались востребованы миллионами пользователей. Будет ли новый виток масштабного развития интернет-проектов?
ВЮ Мне кажется, люди, уже давно привыкшие общаться с единомышленниками преимущественно в интернете и отдающие предпочтение интровертным коммуникациям, могли и не заметить существенных изменений. К примеру, для пользователей такого ресурса, как classic-online.ru, время тотального пребывания в сети наступило лет десять назад. Они черпают информацию из огромной медиатеки этого сайта, обмениваются комментариями, живут там. Это очень полезный источник. Я сам периодически пользуюсь им и при необходимости скачиваю оттуда ноты, а когда есть время, смотрю комментарии постоянных членов этого клуба – преимущественно не профессионалов, а любителей. Для меня это тоже один из барометров общественного вкуса.
Я и сам в последнее время все активнее поддерживаю ту точку зрения, что артист должен прежде всего работать там, где живет. Но это преимущественно объясняется моими взглядами на проблемы экологии. Я стал ярым противником авиаперелетов, неизбежно сопровождаемых интенсивным выбросом в атмосферу отравляющих веществ.
Совсем другое дело – люди, чьи профессии основаны на коммуникации, – актеры, артисты цирка, музыканты-исполнители. Я уповаю на то, что человечество выдержит посланное на его долю испытание, и когда снимут карантин, мы сможем вернуться к живому общению с публикой, живым концертам, живым спектаклям и даже живым кинопоказам. Не верю, что может найтись им равноценная замена. По своему зрительскому опыту могу сказать, что даже самый гениальный фильм, посмотренный в одиночку дома, не воздействует на меня эмоционально так сильно, как тот же самый фильм, прожитый в кинозале рядом с десятками, сотнями других людей. Так и с музыкой. А уж про театр или цирк и говорить нечего – они без сцены (арены) просто не живут. Конечно, мы, музыканты, можем играть и при пустых залах и даже иногда достигаем при этом неких творческих высот, но как же меняется все, когда нам дозволено играть для публики! В эти дни мне все время вспоминаются потрясающие заключительные строчки из стихотворения Валентина Гафта о театре: «Играем! Разрешает Бог!»
ЮЧ Как отразится на концертной жизни ситуация с коронавирусом? Станут ли залы и театры отдавать предпочтение локальному контингенту артистов, участие которых не зависит, скажем, от карантинных мер?
ВЮ Уже давно наблюдающиеся в Европе и мире сепаратистские движения привели к тому, что многие страны начали активнее задействовать местные творческие силы и даже отдают предпочтение артистам – гражданам своей страны, дабы не иметь дело с бюрократическими препонами, да и просто чтобы сэкономить деньги. Если оставить в стороне вопрос европейского разобщения, к которому я отношусь крайне отрицательно, в стремлении поддержать развитие своих национальных кадров, на мой взгляд, нет ничего предосудительного. Я и сам в последнее время все активнее поддерживаю ту точку зрения, что артист должен прежде всего работать там, где живет. Но это преимущественно объясняется моими взглядами на проблемы экологии. Я стал ярым противником авиаперелетов, неизбежно сопровождаемых интенсивным выбросом в атмосферу отравляющих веществ. Если бы мне и моим коллегам удалось минимизировать использование этого вида транспорта, я был бы счастлив. Перестать столь часто летать на огромные расстояния, по крайней мере, до тех пор, пока не будет изобретено альтернативное, экологически нейтральное топливо, и перестать употреблять продукты, которые нельзя использовать в качестве вторсырья, – это кажется мне главным из того немногого, что мы, простые смертные, можем сделать для спасения окружающей среды и сохранения природы для наших детей и внуков.
Вы удивлены, что слышите подобные высказывания из уст человека, возглавляющего три оркестра в разных странах и намеревающегося в скором времени занять еще и руководящий пост в музыкальном театре? Моя активная деятельность в Лондоне и Москве подходит к концу, и я сильно сокращу количество своих визитов в эти города. Так что точно буду намного меньше пользоваться самолетами. По Германии и континентальной Европе я уже года три передвигаюсь исключительно поездами. Кстати, из Берлина в Москву тоже регулярно отправляются поезда, поэтому в будущем можно воспользоваться ими. Единственный минус долгих поездок – за год будет, естественно, меньше выступлений. Но в этом я усматриваю для себя тоже некий положительный момент: будет больше времени подумать о музыке, продлить состояние «творческой беременности», и исполнения станут глубже и осмысленнее.
ЮЧ Какие осложнения рискует заработать культурная сфера?
ВЮ Если сезон завершится досрочно, то встанет насущный вопрос финансирования. Все культурные учреждения в настоящий момент несут колоссальные убытки и вряд ли смогут самостоятельно поправить свои дела. Обычный ценник на спектакли в том же Ковент-Гардене непомерно высок даже для Великобритании. Совершенно очевидно, что после снятия карантина у людей, месяцами не имевших заработка, не будет достаточно средств для покупки дорогих билетов. Театр сможет вернуть людей в зал, но стребовать с них привычные суммы уже не получится. А если играть какое-то время бесплатно или за очень низкие цены, немедленно возникнет вопрос увеличения спонсорских вкладов или госфинансирования. Я считаю, что без всесторонней поддержки государства у некоммерческого искусства сегодня нет будущего. Целые семьи оказываются без работы, многие не в состоянии оплачивать аренду жилья, поэтому сейчас создаются кассы взаимопомощи, на счета которых ежедневно переводят деньги коллективы и частные лица, а многие европейские государства раскрывают свои неприкосновенные запасы. Германия, к примеру, уже помогает реальными деньгами мелкому бизнесу, людям творческих и свободных профессий, оставшимся без работы и зарплаты.
Однако самые крупные суммы все еще сконцентрированы в частном секторе, и на сегодняшний день я пока не заметил никаких намеков на заинтересованность самых богатых людей планеты в спасении культурной сферы. Будем надеяться, что финансовая элита со временем все же включится в процесс.
ЮЧ В первые же дни карантина Метрополитен-опера распустила оркестр и хор. Музыканты ваших коллективов финансово защищены?
ВЮ С моей точки зрения, руководство МЕТ поступило варварски. Такое бессердечное поведение недопустимо для цивилизованного общества. Что касается моих берлинского и московского оркестров, то они продолжают получать зарплату. В лондонском оркестре другая система: оклада как такового нет, но вместо него за каждый сыгранный концерт музыкантам полагается гонорар. Во всех оркестрах Лондона нашли возможность выплатить компенсацию за отмененные из-за эпидемии концерты. Причем ее получат не только постоянные участники коллектива, но также приглашенные, что я считаю совершенно справедливым. Опять же – месяца три-четыре в нынешнем режиме мы все как-нибудь протянем. Весь вопрос в том, сколько еще продлится нынешняя ситуация.
ЮЧ В сети появляется все больше публикаций, в которых выдвигается гипотеза, что нынешняя эпидемия – некий природный механизм, запущенный с целью ослабить антропогенное воздействие. Что вы думаете об этом?
ВЮ Недавно мне попалась на глаза любопытная статья в The Guardian на тему заболеваний, передающихся от животных. Ее автор склонялся к тому, что мы имеем дело со своего рода местью природы за уничтожение привычных зон обитания братьев наших меньших. Вырубая леса, человек вынуждает диких животных делить с ним территорию и соответственно увеличивает в несколько раз шансы заполучить от животных их же болезни. К примеру, для жителей Берлина или Лондона уже не новость увидеть в городе средь бела дня лисицу. Так что в каком-то смысле я согласен с такой карикатурой: вокруг закрытых в клетке людей в медицинских масках сидят животные, от которых передались вирусы. Подпись под картинкой: It’s not corona, it’s karma («Это не коронавирус, это карма»).
Внутренне меня успокаивает, что нынешний глобальный карантин дает возможность природе восстановиться и хотя бы частично оправиться от нанесенных нашей деятельностью ран. Мы привыкли ассоциировать Италию с потрясающей природой. Однако именно регионы Ломбардия и Эмилия-Романья, более других страдающие сегодня от эпидемии, с XIX века остаются индустриальным сердцем всей Европы. У местного населения сильно подорвана иммунная система. Мне самому приходилось подолгу жить в Болонье и Милане, и я с ужасом вспоминаю ядовитый воздух этих городов, особенно в холодное время года. А как очистились каналы Венеции с начала карантина! Насколько чище стал воздух над Китаем – это видно по снимкам, сделанным из космоса. Сейчас подобная ситуация наблюдается и в Испании, Франции, Германии. Уверен, что и в США и России улучшится (временно) экология в связи с карантинными мерами.
Так что в каком-то смысле я согласен с такой карикатурой: вокруг закрытых в клетке людей в медицинских масках сидят животные, от которых передались вирусы. Подпись под картинкой: It’s not corona, it’s karma («Это не коронавирус, это карма»).
Все неравнодушные к проблемам экологии люди мечтали о каких-то тектонических сдвигах. Мы их получили, причем в кратчайшие сроки. Но, конечно, как это обычно происходит, небеса дали нам желаемое отнюдь не в той форме, о которой мы просили. Ведь сколько уже говорили о неизбежности экологической катастрофы, сколько восклицали: вот если бы мы все разом перестали выбрасывать в атмосферу вредные химические соединения, только тогда можно было бы еще предотвратить климатический коллапс. Сколько времени понадобилось бы природе, чтобы справиться с глобальным потеплением самой, без нашего вмешательства? Теперь мы имеем шанс получить ответ на этот вопрос. Только результаты увидят, к сожалению, не все. Сейчас нам страшно за наших близких, прежде всего за людей старшего возраста, но не только за них: первоначальное убеждение, что дети и юношество вне группы риска, оказалось очередным мифом – несколько дней назад во Франции умерла от коронавируса 16-летняя девочка, ничем до этого не болевшая.
Я абсолютно убежден, что в настоящий момент мы все должны строго следовать советам врачей и проявлять максимальную дисциплину в этих нехитрых истинах: соблюдать социальную дистанцию, регулярно мыть и дезинфицировать руки и укреплять иммунную систему, при этом не впадать в панику и продолжать полнокровно жить, несмотря ни на что.
К этим же здравоохранительным мерам принадлежит, с моей точки зрения, и поддержка в людях бодрости духа и хорошего настроения. Ведь известно, что хроническое состояние удрученности и сплина ведет к разного рода недугам, в то время как присутствие духа и чувство юмора дают силы побороть многие заболевания.
Искусство и, в частности, хорошая музыка может оказать нам действенную помощь, пусть даже мы сейчас и лишены возможности исполнять ее «вживую»! Поэтому я очень рад разного рода творческим инициативам оркестровых музыкантов и в Германии, и в Англии. Очень надеюсь, что наши российские музыканты, тоже входящие в эпоху «великого закрытия», будут делать все возможное, чтобы музыкальная жизнь продолжалась онлайн до тех пор, пока не станет опять безопасным играть и слушать музыку офлайн.
ЮЧ Может, то, что происходит с нами, – преодоление исторического рубежа между двумя эпохами? Что-то сродни тому, что было в мире 120 лет назад? Все переломные моменты истории сопровождались глубоким кризисом…
ВМ Я расцениваю нынешнюю ситуацию как войну с невидимым врагом, а любого рода философские размышления уместны только на исходе войн, когда есть неоспоримые доказательства грядущей победы. В самом начале Великой Отечественной войны Шостакович написал Седьмую симфонию, и я совершенно уверен, что он сделал это не для того, чтобы ублажить идеологические инстанции, а потому что следовал своим понятиям о гражданском долге композитора: людям, чтобы справиться с бедой, были необходимы вера в победу, надежда и оптимизм. Он создал музыку, безусловно, трагическую, но с утопическим «счастливым концом». А уже когда Сталинградская битва переломила ход войны, появилась Восьмая симфония – философское и довольно пессимистическое размышление о природе войны. И только по окончании этой страшной бойни Шостакович позволил себе такое саркастическое высказывание, каким явилась его Девятая симфония. Поэтому сегодня я еще не готов философствовать на эту тему.
В Италии, в самом страшном очаге заражения, оказались мои близкие друзья. Вирус постепенно распространяется по всему миру. Ни одну страну не минует столкновение с ним. Любая человеческая жизнь уникальна и ценна сама по себе. Никто не имеет право говорить, что такое-то количество жертв приемлемо, чтобы привести нас к светлому будущему: это мы уже проходили в XX веке и не можем к этому возвращаться. Вот закончится эта война, пересчитаем павших, начнем заново строить наш мир, которому сейчас наносится огромный урон, тогда и настанет время думать – для чего все это было нужно. Настанет время извлекать уроки из нынешней истории. А пока надо воевать.
Мне кажется, что очень важно сохранить в себе человека, который в состоянии испытывать сочувствие и сострадание к чужой боли, который способен любить и создавать прекрасное. Мне бы хотелось верить, что, пройдя через это чистилище повального карантина, мы останемся людьми и сможем общими усилиями отстроить наше общество. И, может быть, даже сумеем сделать это общество лучше, чем оно было до сих пор, – станем бережнее относиться друг к другу и к нашему дому – Природе, будем беречь ее, беречь жизнь на этой планете, беречь счастье общения между людьми, данное нам свыше, которое мы уничтожаем своим равнодушием. Я бы хотел думать о нынешнем карантине как о временной мере взыскания, применяемой к нам высшими силами. Если мы одумаемся, то все, возможно, еще образуется.
Возвращаясь к «Енуфе», я бы позволил себе сравнить коронавирус с ножом, которым Лаца из ревности обезобразил лицо Енуфы: шрам навсегда остался на ее лице и тем самым трагически и безвозвратно изменил ход ее жизни. И вместе с тем этот шрам уберег ее от ошибочного выбора и через страдание открыл ей дорогу к новой, лучшей жизни.
