Интервью
СБ Преамбулой к анонсам ваших выступлений часто становится цитата из New York Times: «Александр Бузлов является виолончелистом истинно русской традиции». Как вы думаете, что скрывается за таким определением?
АБ Наша страна долгое время была закрыта от всего мира, но, возможно, по этой же причине в России существовала почва для создания чего-то своего. Такой процесс хорошо виден на примере фортепианной школы или скрипичной. Позже, в середине XX века, многие наши профессора, эмигрировав, передавали русские традиции исполнительства по всему миру. Сейчас я много езжу и вижу, что теперь школы унифицируются. А под традициями, скорее всего, подразумеваются те основы, заложенные моими выдающимися педагогами.
СБ Кто повлиял на вас в начале пути?
АБ Я стал рано выходить на сцену благодаря программе «Новые имена», в каждой из поездок мы играли маленькие ансамбли, например, с дочками Виктора Третьякова. Представляете, какое сильное впечатление я получал, в 10 лет приходя домой к одному из величайших скрипачей современности, которого я боготворю? Что касается занятий, то среди моих первых наставников – Марина Тарасова, Алексей Селезнев, Борис Талалай, который говорил со мной всегда совершенно взрослым языком, открывал много интересных, глубоких вещей. У него своеобразная методика: он давал мне произведения и просил через неделю-две, разобрав и осмыслив, сыграть ему сразу как на концерте. Я сохранил огромное количество кассет с записями наших уроков.
СБ В консерваторию вы поступили в класс великой Натальи Гутман. Почему именно к ней?
АБ Наталью Григорьевну я услышал первый раз на концерте в ансамбле с Элисо Вирсаладзе, они играли сонату Рахманинова. До сих пор помню те ощущения, когда музыка представала перед нами целостно и одновременно так подробно, как на ладони. С того момента я всегда стремлюсь мыслить произведение единым целым, как некий литературный рассказ. Конечно, звуком мы вызываем у слушателей определенные эмоциональные состояния, но, мне кажется, всегда нужно вести его в некое путешествие. У Гутман и Вирсаладзе это есть. Они как два шамана. Стать таким шаманом и увести за собой – и наша задача.
СБ Помните вашу первую встречу с Гутман?
АБ Я поступал в консерваторию с «Вариациями на тему рококо» Чайковского, с сольной сонатой Хиндемита, Симфонией-концертом Прокофьева и «Моисеем» Паганини. Наверное, это было немножко «по верхам». За первый же год Наталья Григорьевна изменила мое сознание, у нас началась колоссальная работа на новом уровне. После окончания аспирантуры поступил на аспирантуру в Кёльне, в класс Ф.Хельмерсона.
СБ Вы справедливо говорили, что у Вирсаладзе и Гутман потрясающий дуэт. У вас с кем-то из музыкантов уже сложилось взаимодействие подобного характера?
АБ Иногда бывают открытия: Вадим Холоденко, Юрий Фаворин. Последнее открытие – Лукас Генюшас, недавно мы сыграли сонатный вечер в Малом зале Московской консерватории, и теперь в наших планах выпуск диска фирмой «Мелодия», запись которого уже и началась на этом концерте.
СБ Будет синтез live и студийной записи?
АБ Я не люблю весь диск «препарировать» в студии. Много чего уже записал, но новый альбом хочу сделать на основе живого звучания. Наверное, 100% не выйдет, всегда возникают какие-то погрешности. Но «live» должен дать ощущение общей мысли, потому что когда записывают по такту или даже по аккорду – что-то пропадает.
СБ Моменты склейки не будут заметны?
АБ Сегодня техника может всё. Как-то я играл на виолончели Страдивари, ее мне дал на время один спонсор, с условием, что может в любой момент забрать. Я сыграл на ней концерт, и тоже записали live-основу. Когда нужно было работать в студии, виолончель Страдивари пришлось вернуть, и я уже делал «дописки» на моем собственном инструменте. Так вот, никто ничего не заметил: ни партнеры, ни звукорежиссер.
СБ А вам самому это слышно?
АБ Не слышно. Недавно я включил одну свою запись – я так себя и слышу. У меня уже появилось свое ощущение звука, которого можно добиться, мне кажется, на инструменте любого мастера.
СБ Вы много играете музыку XX века. Как раз с Генюшасом на том концерте исполняли сонату Бориса Чайковского.
АБ Я очень полюбил эту сонату. Борис Александрович – великолепный композитор, к сожалению, мало исполняемый. Я считаю, что сочинения XX века уже давно перестали быть современной музыкой.
СБ Несколько лет назад вы говорили, что вам особенно интересно играть с Башметом, Спиваковым и Гергиевым.
АБ Не только, еще с Валентином Урюпиным, со Станиславом Кочановским, с Николаем Алексеевым и многими другими дирижерами. От Юрия Башмета я пытаюсь взять ощущение музыки, это мне близко. У него потрясающее музыкальное чутье. Он идет по ощущению фразы, вне тактовых черт. С Валерием Гергиевым всегда интересно, исполнение любого произведения с ним получается на уровне камерного музицирования.
Ему достаточно сказать музыкантам несколько точных слов, в этом его гений. И он всегда четко показывает, мастерски охватывая партитуру.
СБ Вы дважды лауреат Международного конкурса имени П.И.Чайковского. Вы считаете его главным конкурсом?
АБ Для виолончели он один из главных, есть также Конкурс имени королевы Елизаветы и еще несколько. Для России Конкурс Чайковского очень важен, и в мире к нему огромное внимание. Первый раз я решил принять в нем участие в 2002 году: не прошел в финал единственный раз в жизни. Тогда мне было лет 17, я учился на первом курсе консерватории. Потом в 2007-м я получил вторую премию, и последний раз поучаствовал в 2015-м. Важно, что теперь конкурс транслируется на medici.tv. Например, скрипач Леонидас Кавакос, посмотрел запись, пригласил меня сыграть с ним на фестивале Вербье и других концертах.
СБ На гастрольном графике победы отразились?
АБ Коренным образом нет. Конечно, больше слушателей и музыкантов обо мне узнали, но прямых гастролей от конкурса не было.
СБ В 2015 году вы вновь решили участвовать в Конкурсе Чайковского, шли за первым местом?
АБ В 2011-м мне намекнули, что неплохо бы пойти, но не в том смысле, что «премия ваша». В 2015-м я все же решился, поскольку по возрасту можно было последний раз принять участие. В итоге мне дали третью премию. Мне тогда Миша Майский в шутку сказал: «Ты меня обыграл, у меня шестая».
СБ У этого состязания почти изначально такая слава, что в истории остаются не только победители.
АБ Кстати, на последнем конкурсе произошла неординарная ситуация. Я не рассчитал время, играл на 6 минут меньше, чем положено по регламенту. Жюри, которое обязано за этим следить, замечания не сделало. Но после первого тура кто-то из участников написал письмо с просьбой меня дисквалифицировать. Чтобы разобраться в ситуации, приехал Гергиев. В результате проверили выступления других участников, и я оказался не единственный, кого нужно было бы снять с конкурса.
СБ Как вы в целом воспринимали конкурсную атмосферу? Волновались?
АБ Я осознавал большую ответственность: нужно было сыграть и максимально выложиться перед камерами, транслирующими выступление на весь мир, перед членами жюри, которых я знаю и уважаю. С волнением я уже научился справляться – научился не делать на сцене того, к чему я не готов. Я занимаюсь дома не больше часа подряд, но интенсивно и с такой включенностью, как на сцене.
СБ Насколько я знаю, границы ваших интересов не ограничиваются пределами искусства?
АБ Я интересуюсь работами Оливера Сакса, Александра Лурии, мне интересны мысли других известных нейропсихологов. Меня интересует работа мозга, конечно, все это на популярном уровне; читаю и современную художественную литературу. Еще стараюсь следить за политикой, потому что если вы не интересуетесь политикой – политика заинтересуется вами.
