События
Не иначе как ради этой бесспорной звезды вокального олимпа гала-концерт открывала увертюра к «Сороке-воровке» Россини – опере, не идущей ни в одном российском театре, хотя ее и могли бы разнообразия ради когда-нибудь поставить в Казани, где публика уже давно заслужила право на такие редкости. Маэстро Марко Боэми, безоблачно сотрудничающий с Татарской оперой на протяжении нескольких десятилетий, предложил в этой увертюре не самые виртуозные темпы, однако, вполне по-джентльменски элегантно подготовил выход барочной феи Юлии Лежневой во всей красе ее фирменных вокальных драгоценностей. В первый вечер их было три – ария Констанцы Agitata da due venti из «Гризельды», ария Zeffiretti che sussurrate из «Геракла на Термодонте» Вивальди и ария Удовольствия Lascia la spina из «Триумфа Времени и Бесчувствия» Генделя, во второй вечер почему-то решили обойтись без «Геракла».
Барочный формат впервые появился на Шаляпинском форуме, вызвав удивление не только у живых слушателей, но, кажется, даже у самого Федора Ивановича на портретах, висевших на празднично оформленном заднике сцены. Удивление на грани с ошеломлением было так велико, что даже такой небарочный оркестр, как оркестр Татарской оперы усмирил свой бурный оперный нрав, подпав под сильнейшее обаяние звуковой магии этой повелительницы барочных стихий, какой казалась Юлия в своем платье цвета небесной дымки, расшитом цветами и порхающими меж ними бабочками и стрекозами. Искусство настоящей певицы заключается в том, чтобы уметь не только красиво и грамотно извлекать и соединять меж собой звуки, но одухотворять этими звуками пространство, лишать ощущения земных оков и времени. Так случилось и в этот раз. В арии Lascia la spina происходило нечто похожее на сеанс массового гипноза по высвобождению от шор привычки слушать только громкое и страстное пение, от привычки к тяжести земного бытия. «Сорви розу, но не трогай шипы: ты ещё найдёшь свою боль». Удовольствие Юлии Лежневой не обольщало, но предупреждало. В ее пении слышались тишина, мягкая строгость и покорность. В свойственной ей предельно сдержанной интеллигентной манере певица вызывала в воображении миниатюрный театр барочных жестов, сквозь которые просвечивал образный мир скорее даже Ренессанса, чем барокко.
Ария Констанцы Agitata da due venti – любимый бис «русской Бартоли» о «двух ветрах, раздирающих волной беспокойное море» – вновь восхитила своим элегантным вихрем.
На эту же шкалу грациозности встало и выступление лирического тенора Алексея Татаринцева с двумя сольными номерами – арией Ромео L’amour!.. Ah ! leve-toi soleil! из «Ромео и Джульетты» Гуно и «Che gelida manina» Рудольфа из «Богемы» Пуччини. Невероятная выровненность тона на протяжении всего диапазона, отсутствие резких перепадов в градациях от пиано до меццофорте и форте, мягкое, словно кистью по холсту звуковедение – при абсолютно олимпийском спокойствии, аристократичном и виртуозном, если помнить происхождение этого эпитета от virtus — «добродетель, сила, мужество».
Выход этого невысокого тенора не мог не напомнить невеселую историю отмены выступлений тенора Хачатура Бадаляна из-за маленького роста. Какое уж случилось на небе затмение, как разошлись звезды, только, конечно, такой критерий отказа абсурден, к тому же у Хачатура рост отнюдь не маленький, да и в самом деле, когда и где тенорам отказывали выступать из-за недостаточного метража?! Знаменитому Лоуренсу Браунли дают туфли на каблуке – и вперед, ибо этот феноменальный голос хочется слушать каким бы ни был рост его обладателя. В казанском теноровом казусе главной была причина, скорее, все же не с ростом связанная, но она останется, вероятно, далеко за кадром. К тому же Бадалян успел там очень прилично выступить в партии Пинкертона в «Мадам Баттерфляй» Пуччини, вбежав в спектакль с одной репетиции.
Другое дело, что акустика в театре оставляет желать лучшего и опытные певцы знают зоны, где звук лучше «отрегулирован». Бадалян с такими зонами, возможно, не успел ознакомиться, впрочем, был достаточно хорошо слышен без дополнительной технической поддержки, гармонично сливаясь в дуэтах с Гульнорой Гатиной в титульной партии. Гульнора же исполнила в гала-концерте душераздирающую арию «Прощай, Казань!» из оперной премьеры «Сююмбике» Резеды Ахияровой. Но что ни делается – то к лучшему, и этот горький казус послужит уроком не только тенорам, но и всем остальным певцам, которым нужно осмотрительней подписывать контракты как российские, так и зарубежные, в которых условия иной раз бывают попросту кабальными, вплоть до того, чтоб себе не принадлежать.
На территории бельканто выступила и колоратурное меццо-сопрано Виктория Яровая с арией Леоноры из «Фаворитки» Доницетти. В первый вечер поклонникам ее таланта повезло больше, поскольку Виктория исполнила еще Изабеллу из «Итальянки в Алжире» Россини – стиле, который она очень точно и ярко чувствует. Более громкий полюс веризма выбрало сопрано из Большого театра Мария Лобанова. При несколько своеобразной мимике и визуально не совсем естественном артикулировании Мария, тем не менее, тешила слух меломана объемностью тона, густотой тембра и страстной самоотдачей вкупе с жарким взглядом в дуэте Манон и де Грие из «Манон Леско» Пуччини вместе с любимым в Казани тенором Ахмедом Агади.
Ее, конечно, захотелось поскорей увидеть в полноценном спектакле после того, как она представила свою Сантуццу в ее выходной арии Voi lo sapete, о mamma из «Сельской чести» Масканьи. Сопрано Светлана Москаленко напомнила о недавнем 100-летии Бернстайна в арии Кунигунды из «Кандида», спетой с огоньком и заразительным артистизмом.
Бас Михаид Казаков оказался в положении бенефицианта по количеству сольных номеров, что и неудивительно на фестивале, носящем имя великого баса. Несколько странно выглядела в кругу шаляпинских хитов советская эстрада – песня Блантера «Кони-звери», как выбивались из оперного формата и инструментальные «репризы» ансамбля народных инструментов «Русский Ренессанс», уводя слушателей куда-то уже в сторону разгульной Масленицы. Чтобы как-то компенсировать басовую экспансию, ближе к финалу в программе прозвучали теноровые бисы, в коллективном исполнении Алексея Татаринцева, Николая Ерохина, Ахмеда Агади и Филюса Кагирова, друг за другом гарантировавших себе, тенорам и слушателям прорыв, вопреки обстоятельствам в знаменитой арии Калафа из «Турандот» Пуччини.
