События
«Похищение из сераля», не самое популярное на отечественных оперных сценах сочинение самого знаменитого в мире композитора, является типичным и одновременно гениальным образчиком жанра «зингшпиль», в буквальном переводе – пьесы с пением, а по факту драматического произведения с музыкальными номерами или, наоборот, оперы с разговорными диалогами. Смотря что перевешивает, музыка или драма. У Моцарта по определению музыка. Об этом свидетельствует лучший моцартовский зингшпиль – «Волшебная флейта». Но не все так однозначно. В постановке Нидерландской национальной оперы на первый план выходит драма, а главным персонажем становится паша Селим, которому Моцарт не написал вообще ни одной ноты (это, что называется, разговорная роль).
Паша – по сути, ходульный персонаж, условный правитель – является психологическим центром спектакля, жанр которого по ходу действия модулирует из эротической комедии с весьма откровенными сценами (с ужасом ловишь себя на мысли, что в российских театральных реалиях такое не пройдет) в социальный театр. Паша становится не только носителем поистине христианской морали о благости прощения, а в заявленной в опере дихотомии Восток-Запад – высоких европейских ценностей. Именно он по замыслу режиссера – Йохана Симонса, голландца, работающего в Германии, – с пугающей очевидностью является настоящим возлюбленным Констанцы, оттеснив маловыразительного – но положенного ей по сюжету и по крови (и по оперной традиции – как тенора для сопрано) – испанского вельможу Бельмонта. Именно он – в исполнении фламандского актера, режиссера и писателя Стивена ван Ватермойлена – обнаруживает портретное и энергетическое сходство с главным героем знаменитого фильма Саши Барона Коэна «Диктатор» – что особенно удивительно, учитывая, что эта премьера возрождает постановку 2008 года, а «Диктатор» вышел только в 2012-ом. И в эпоху, когда тема Востока – и исламских лидеров – звучит все более остро, паша Селим – «ренегад», то есть перешедший в ислам из христианства, что особо подчеркивается в либретто – безраздельно приковывает к себе внимание зрителей, заставляя забыть о всей музыкальной роскоши моцартовской партитуры.
Но это выясняется только по ходу пьесы. Начинается же спектакль, лаконично оформленный уроженцем Восточного Берлина Бертом Нойманном, вполне традиционно. Бас-буффо Осмин (Петер Розе) захлебывается от злости, субретка Блондхен (Сиобан Стагг) философствует о смысле жизни, тенор и сопрано (Констанца – Леннеке Рютен и Бельмонт – Пол Эпплби) страдают в разлуке, а деятельный слуга Педрилло (Давид Портилло) – прообраз Лепорелло и Фигаро – пытается выйти сухим из воды, не отказываясь от прочих житейских приятностей. Все это происходит сначала на фоне баннера во весь портал, повторяющего своим рисунком пустую сцену, а потом – в универсальной декорации с кожаным диваном, непременным ковром, блестящей занавеской и дискотечными лампочками. Турецкое, столь популярное во времена Моцарта, в начале XXI века имеет другие прототипы и стандарты.
Костюмы, придуманные немкой Ниной фон Мехов, сочетают европейское прет-а-порте и роскошные, но тоже вполне современные восточные элементы. Все переодевания из европейского в турецкое и обратно психологически обусловлены и играют на ту же дихотомию Восток-Запад. Когда паша пытается добиться любви от Констанцы, он одет в европейский костюм, в финальной сцене, являя милость властелина, – в традиционную чалму. Констанца, напротив, в «дуэте» (в кавычках, потому что паша, как известно, не поет, а по музыкальной форме оба «любовных дуэта» являются ариями Констанцы) предстает в восточных одеждах, а пойманная при попытке к бегству разоблачается до самой обычной короткой юбки и трикотажной футболки. Не играет в Восток только непреклонная Блондхен, эмансипе и феминистка. Как и жаждущий ее Осмин до самого финала сохраняет свои характерные шаровары и халат.
И все-таки при своей социальности и даже политическом звучании опера – это, прежде всего, про любовь. По версии Моцарта у нее должен быть хэппи-энд: паша отпускает на родину прекрасную парочку героев – Констанцу и Бельмонта, а заодно и Педрилло с Блондхен. В амстердамской же постановке финал горек и трагичен. В классицистском конфликте любви и долга долг побеждает, и вопреки всему страстно влюбленные друг в друга Констанца и паша разлучаются, даже не получив шанса на дуэт-прощание. Боль и гордость паши Селима – вот основной «вкус», который остается послевкусием. Декорация разрушена, сцена являет собой полное воспроизведение начального баннера, в пустом черном пространстве маленький, но гордый человек в чалме остается одиноким и трагическим героем.
Фото Михеля Шнатера предоставлены пресс-службой Нидерландской национальной оперы
