Гусь медведю не товарищ?

Владимир Дудин, музыковед, музыкальный критик

Перемены декораций чаще всего проводятся ради обновления, декларирования смены эстетических или идеологических парадигм с устаревшей на более-менее прогрессивную. В данном случае произошло нечто иное. Руководство Большого театра объяснило идею тем, что режиссер предыдущей постановки Дмитрий Черняков слишком строг в своих требованиях к составу и в силу-де своей сверхплотной занятости и востребованности в мире не может уделить внимание «Онегину» на Новой сцене. В итоге спектакль «простаивал». Спектакль Чернякова был про свое, родное, «Онегин» Евгения Арье получился про чужое – про Онегина глазами иностранца. Но и иностранец иностранцу – рознь. Есть немало фанатов русской культуры, а есть те, для которых она вся – на поверхности, и никакой глубины там искать не надо. Есть китчевый набор, за счет которого все всем можно на пальцах объяснить, подогнав под усредненные общеевропейские представления.

Об Онегине, конечно, можно и даже нужно рассказывать по-разному – и почему бы немного не поиронизировать, благо на эту тему тоже написано немало, в том числе «Прогулки с Пушкиным» Абрама Терца? Но Арье предпочел метод недалеких гэгов, тяжелого подхихикивания. Помещица Ларина, одетая по последней моде, выносит себя нервно, импозантно, вглядываясь в подзорную трубу в какую-то темную даль зрительного зала. Няня Филиппьевна в манере утиной походки вразвалочку устремляется поскорей зарядиться наливочкой, готовя себя и Ларину к знаменитому квартету про «львов». По окончании оперы понимаешь, что самый существенный режиссерский вклад и завершился на Няне. Все остальные солисты тащили на себе груз системы Станиславского в системе, ей чуждой, над ней потешающейся. Когда в сцене с крестьянами, возвращающимися с полей, появились ряженые гуси, козлы и медведь, раздражающие несинхронностью своего поведения, все встало на свои места: серьезно относиться к высказыванию режиссера не стоит, в том числе к теме механизации отношений, данной намеком в дефиле модных паровых машин. Старавшиеся певцы не смогли пробить эту странную стену режиссерского остранения даже в самые трагические минуты оперы. Выходка Онегина оказалась сплошным досадным недоразумением.

Петр Поспелов, шеф-редактор издательства «Композитор»

В новой постановке «Онегина» певцы расставлены по сцене так, что, когда они поют ансамбли, их действительно слышно. Не так уж часто приходится слышать открывающий первую картину квартет, когда и мемуары Лариной, и поддакивающая партия Филиппьевны, и лирический дуэт сестер звучат в отличном балансе, где внятен каждый голос, причем не только музыка, но и слова. То же самое можно сказать про большой ансамбль в сцене ссоры на балу у Лариных: редко услышишь, что именно там виновато баритонит Онегин себе под нос, а здесь все доносится в точности так, как написано у Чайковского.

Дирижер Туган Сохиев тщательно поработал над балансом, режиссер Евгений Арье ему не помешал, а, напротив, помог, что нужно поставить ему в главную заслугу. Собственно режиссерские идеи Евгения Арье кажутся случайными и непоследовательными: например, в первом действии Онегин является в образе медведя, а куда медведь пропадает потом?..

Лучше всего, когда никакими идеями режиссер нас удивить не пытается: например, в финальной картине. Артистов, особенно таких прекрасных, как Игорь Головатенко и Анна Нечаева, достаточно оставить на авансцене вдвоем – они споют и сыграют с таким профессионализмом и задором, что требования режиссерского театра сами отпадут за ненадобностью.

Сергей Буланов, музыковед, музыкальный критик

Пару сезонов назад в Большом театре появилась первая постановка Евгения Арье, он поставил «Идиота» Вайнберга: спектакль, в сущности, спокойный и непритязательный. Но уже тогда многие заметили склонность драматического режиссера, оперирующего поднадоевшими штампами, к помеси тюзовской стилистики с псевдоклассической.

В новом «Онегине» Арье уже не сдерживал себя и попытался сочетать комическое и трагическое. Вероятно, вдохновившись рассуждениями Платона, что «искусный трагический поэт является также и поэтом комическим». Жаль, не послушал режиссер оперу Чайковского – там совершенно не до смеха.

Мир комизма проявляется у Арье сразу после вступления: Ларина с няней выпивают одну стопку за другой. Кстати, пьяными оказываются почти все, и именно опьянением режиссер не стесняется объяснять многие поступки героев. В середине первой картины Ларина просит крестьян спеть песню повеселее – но «повеселее» вовсе не предполагает выведение на сцену «привезенных из сельского Дома культуры» ростовых кукол гусей, петуха, козы, медведя и учинение фарса. Против такого решения хор «Уж как по мосту, мосточку». Вскоре после премьеры по сети разлетелось видео этой сцены, где музыку Чайковского заменили на более подходящую тему телесериала «Деревня дураков», идеально подчеркнув исходное несоответствие.

Но больше претензий к трагическому плану оперы. Например, в сцене письма Татьяны зачем-то вальсирует Онегин с медвежьей головой. А у кого-то еще были вопросы к «Онегину» Дмитрия Чернякова, где каждый из них имеет ответ: большой стол, как точно определенный элемент культурного кода, или исполнение Ленским куплетов Трике для усиления его внутреннего конфликта. Среди всех просчетов Арье выделяется самый «возмутительный»: после дуэли выбегает «дева красоты», находит письмо и вместо того, чтобы «слезу пролить над ранней урной и думать: он меня любил», почему-то обиженно бьет себя по коленке и убегает.

Солисты в данном случае – заложники сценографии Семена Пастуха. Акустику попросту убили зеленый ковролин, наклонный подиум во всю Историческую сцену и странные «стенки». Пространство как таковое организовано, на наш взгляд, плохо: нерационально и неэстетично.

Огорчает неровность состава: многие солисты еще или уже слабы, некоторые для своих партий вовсе не подходят, их взаимодействие с оркестром, с киксующей валторной и живущим отдельной жизнью, плохо отработано, нередки расхождения и дисбаланс.

Если быть оптимистом, в памяти спектакль оставит удачные работы двух титульных героев – Игоря Головатенко и Станислава Куфлюка, каждый из них демонстрировал давно сложившийся, осмысленный образ и достойное качество вокала. Пессимист будет помнить формальную трактовку партии Татьяны и Анной Нечаевой, и Екатериной Морозовой: обе технически несовершенны, но первая попыталась подумать над сценой письма и удачно сделала тихую кульминацию в разделе «Ты в сновиденьях мне являлся». Одно спектакль подтверждает точно: справедливо и заслуженно получил недавно международную премию International Opera Awards великолепный хор Большого театра.

Сергей Бирюков, редактор отдела культуры газеты «Труд»

Знаю, что многим моим коллегам спектакль Большого театра не очень понравился. Слушаю их аргументы – и часто соглашаюсь. Да, версия режиссера Дмитрия Чернякова, на смену которой пришла нынешняя постановка, была «написана» более броскими и парадоксальными психологическими красками, определеннее тянула на цельную концепцию. Да, в режиссерской структуре, придуманной Евгением Арье, происходит слом, интонация иронии, явственно взятая в первом действии, затем растворяется в лобовой «дррраме». Да, дирижерская работа Тугана Сохиева с вокалистами пока не доведена до состояния «швейцарских часов»…

Но когда заканчиваются разговоры, и вновь смотрю в свои блокнотные записи, сделанные на спектакле, – он проигрывается в памяти и берет за живое. Арье не так бросок и парадоксален? Ну, так разные художники высказываются по-разному, кто-то прибегает к нервному вангоговскому мазку, кто-то – к стыковке нестыкуемого на манер концептуалистов. Пушкин ведь тоже оставлял свою иронию, когда речь от буколической архаики в описании деревни или старой Москвы переходила к темам жизни и смерти: «Но отослать его к отцам едва ль приятно будет вам». Ну, а чем не броска сцена дуэли со слепяще-белым фоном и черной кляксой фигуры убитого Ленского? Чем не органичен танец безликих черных теней в великосветском полонезе шестой картины?

Вижу только один явный прокол режиссера – финал с его немыслимой суетой. Мог ли так истерить даже доведенный до отчаянья Онегин? Ну, а представить себе Татьяну, чья суть характера – высочайшее достоинство, – вульгарно пихающей назойливого ухажера наземь, вовсе невозможно.

Что до музыкальной стороны, понимая всю разницу между кряжистым Александром Ведерниковым и аккуратным, чаще всего камерным Туганом Сохиевым, должен заметить: ведь и не об «Аиде» с ее фараонским размахом, а о лирических сценах, как обозначил Чайковский, речь. Особенной удачей дирижера-постановщика считаю оркестровые вступления с их тщательнейшей проработкой фраз и эмоциональной драматургии. Это настоящая симфония, рассредоточенная по ткани оперы.