События
Творчество композитора Александра Алябьева переживает в последнее десятилетие ренессанс: исполнители роют архивы, чтобы вернуть в репертуар богатое наследие композитора, исследователи пишут статьи, книги, изучая те же самые архивы и пытаясь истолковать волю автора. Среди них – Маргарита Букринская, референт отдела образования и науки департамента науки и образования Министерства культуры РФ, преподаватель Российской академии музыки имени Гнесиных, посвятившая себя Алябьеву и благородной цели его реабилитации. А обвинений в адрес человека, создавшего самый популярный русский романс – того самого «Соловья», известного во всем мире, – выдвигалось немало. Как пишет Букринская, «этот человек словно прожил несколько жизней, соединив все варианты биографий, который предлагала тогдашняя русская действительность. Знатное происхождение, подвиги в войне 1812 года, успехи первых театральных постановок» и… обвинение в убийстве и ссылка в Сибирь.
В книге дается изложение этих драматических страниц биографии, но не в этом главная цель. Букринской важно показать уникальность Алябьева-композитора, «обелив» его имя, на которое с давних пор были привешены ярлыки «второсортности» и дилетантизма. Конечно, серьезные музыканты к середине прошлого века усомнились в этом, но на смену одним мифам пришли другие. Так, после публикаций ряда расшифровок алябьевских рукописей Б.В. Доброхотовым, нашлись другие исследователи, заподозрившие почтенного музыковеда в фальсификации – якобы он сам «сочинил» все эти чудесные трио, увертюры и прочие вещи. Идея эта возникла потому, что в опубликованных произведениях вдруг услышался подлинный гений, композитор, бывший в курсе современных ему европейских течений и в то же время, обладавший индивидуальностью и даром предвидения.
Именно о последнем много говорится в книге Букринской. Выбрав локальную область – романсы, автор показала, насколько разнообразно этот жанр представлен у Алябьева. Военные песни, русские романсы, что совсем не то же, что romance française, романсы с хором, романсы с оркестром, баллады, элегии…
«Если же говорить об образном содержании алябьевских романсов, оно кажется неисчерпаемым. В них можно найти любовные темы, тоски по родине, одиночества, тягости неволи, разлуки с любимыми, темы смерти, странничества, мужества, борьбы с лишениями, темы сочувствия обездоленным и многие другие», – отмечает Букринская. – «Очень важно, что в романсах Алябьева появляется религиозная тема. Романс традиционно считался жанром сугубо светским. Алябьев одним из первых в русской музыке открыл, что языком лирического романса можно сказать о вере, о нравственных проблемах, долге человека перед Богом, смысле жизненного пути».
Как мы видим, что Алябьев наметил многие направления, по которым затем двигались как композиторы ближайших поколений – Глинка, Даргомыжский, так и следующие за ними кучкисты, Чайковский, Рахманинов.
Организуя повествование по хронологии, Букринская сильно облегчила читателям постижение феномена Алябьева. Мы словно проживаем вместе с ним его юность, «питаемся» его интересами – к «отеческим гробам» и к новомодным иностранным течениям, к цыганщине и к водевилям (глава «Иностранцы и современники»). Потом мы следим, как профессиональный военный все больше увлекается музыкой и, в конце концов, подает в отставку, чтобы целиком посвятить себя стезе свободного художника (глава «Цветник чувствительных сердец»). Сосланный в Тобольск, на свою малую родину, Алябьев начинает сочинять в новом для себя стиле, смело используя элементы местного фольклора, а также песни каторжников (глава «Соловей в кандалах»). Затем его жизнь и деятельность в Ставрополе, Пятигорске и Кисловодске («У врат Кавказа»), где романсы становятся, как у Шуберта, формой дневниковых записей. В них фиксируются личные переживания, подсмотренные юмористические и социальные сценки, выражаются мысли и чувства о бытие. Автор говорит о проявившейся стилистической множественности Алябьева, о его амплитуде от квази-барочной лексики к стилизации в народном духе. В главе «Страдай и верь» речь идет о последних годах Алябьева – о переезде вначале в Оренбург, затем в Московскую губернию (с запретом въезда в обои столицы), о его последних романсах, подытоживающих искания композитора.
Маргарита Букринская не оставляет нас один на один с грудой фактов, а вводит в мир музыкантских интерпретаций музыки Алябьева, пытаясь описать множественность трактовок, вплоть до современных эстрадных кумиров (Дятлов, Погудин). Наверное, компакт-диск в приложении к описанию только бы усилил эту главу книги. Пушкинская строчка в заголовке этой главы – «Веков завистливая даль» (из стихотворения «К портрету Жуковского») – метафорически определяет парадигму наследия Алябьева, его романсов «пленительную сладость», временами оказывающихся в категории «общественного достояния».
Книга легко читается – у автора есть литературный дар, что далеко не всегда бывает у серьезных исследователей, часто злоупотребляющих иностранной терминологией и абстрактными конструкциями. Яркость собственного мышления, четкость научной позиции и образность сравнений и выводов здесь вступает в перпендикуляр с цитатами из классических научных трудов (куда же без диалога с предшественниками!), которые смотрятся чужеродным телом, вовсе необязательным в данном контексте.
Книга создавалась к 230-летию со дня рождения Алябьева, и Маргарита Букринская уже имела возможность представить ее читателям в самых разных регионах, в том числе на родине композитора – в Тобольске. А недавняя презентация состоялась в конце сезона в Российском национальном музее музыки. И кроме разговоров о герое книги вновь звучали сочинения (романсы, квинтет для духовых инструментов), доказавшие лучше любых аргументов ценность и глубину художественного дара Алябьева.
