Мир спасет Церлина

Филипп Разенков задался целью избежать клише, и, надо признать, ему это во многом удалось. Он актуализировал смыслы, перенеся акцент с антитезы «совратитель Дон Жуан vs все остальные» – на противопоставление иного рода. Здесь с одной стороны – мир потребления, полный пустых соблазнов и ложных ценностей, где всяк не без греха, а Дон Жуан, по мысли режиссера, лишь его провокатор, закопёрщик, трикстер. С другой стороны –  нечто возвышенное, духовное, настоящее – и олицетворением этого позитива становится Церлина. Более того, к финалу она и вовсе превращается в главную героиню, а Дон Жуан, напротив, растворяется в пространстве – ведь даже гибнет в конечном счете как бы не он, а тот самый мир гламура и потребления. Партия Церлины укрупнена и с музыкальной точки зрения – например, за счет большого дуэта с Лепорелло во втором действии, который чаще всего купируется. Роль этой деревенской девушки в постановке прорисована мощно, ярко: у нее особый, «инопланетянский» костюм, именно за ней последнее слово – она появляется в самом конце спектакля – одна, с красным пульсирующим сердцем в руках (и мы слышим звук биения сердца, который закрывает, равно как и открывает, весь спектакль). Ее силуэт на возвышении сцены, в сумеречном, приглушенном свете – финальная картинка спектакля, которая запоминается. Церлина в итоге оказывается единственным живым персонажем, отстаивающим свое достоинство, право на счастье, на истинные чувства. Эта версия получилась убедительной, на мой взгляд, во многом благодаря исполнительнице роли Церлины Диляре Идрисовой. Она проявила себя здесь не только мастером вокала, но и большой артисткой, хотя, как оказалось, это ее дебют – и в партии Церлины, и в операх Моцарта вообще.

Конечно, в спектакле не обошлось без «ложки дегтя» – это, как мне кажется, некая чрезмерность режиссуры, особенно в первом действии, в обрисовке «греховного мира». То и дело по сцене дефилирует миманс – толпы приземленных «потребителей» в разноцветных аляповатых сверкающих нарядах, похожих на новогодние украшения. Про себя я назвала их «группы “Блестящие”». Того мало – в руках у них соответствующие атрибуты: телефоны на палках-селфи, подушечки в виде сердечек-валентинок, изображения конфет «Моцарт», бутылочки с парфюмом, бейсбольные биты, смайлики на палочках, а потом еще и силиконовые груди и губы на подносах, символы гламурной моды… Тут же и ее жертвы – девушки с перевязанными носами, к которым со шприцами подходят, очевидно, пластические хирурги… Все это, на мой вкус, too much. Как говорилось в одной рекламе, «достаточно и половины дозы», то есть одного-двух штрихов, от чего весь этот смысловой посыл только выиграл бы. Впрочем, я не исключаю, что к осенней серии премьерных показов режиссер подкорректирует первое действие, сделает его менее пестрым.

И все же – удивительное дело! – ловлю себя на том, что спектакль не отпускает, волей-неволей ты все время думаешь об отдельных его важных деталях. Скажем, когда в финале гибнет весь этот пошлый мир, появляется декорация с фрагментами античных скульптур, и это явный намек на падение Рима (погибшего, по одной из версий, – в том числе из-за разврата)… Мне вообще этот спектакль представляется очень личным высказыванием Филиппа Разенкова – режиссера-философа, человека глубокого и искреннего, которому удалось увлечь своими идеями актерскую и постановочную команду. Всех ее участников не перечислить, но назову главного дирижера Артема Макарова, который инициировал идею постановки «Дон Жуана» и всё сделал для успеха спектакля, для того, чтобы Моцарту было интересно.

Ольга Русанова

Евгения Кривицкая,  музыковед, музыкальный критик

Новая работа Башкирского театра оперы и балета вновь привлекла внимание столичных критиков, экспертов «Золотой Маски» и, что важнее, местной публики: билеты на спектакли были раскуплены, и на афишах горделиво красовалась надпись – «Sold out». Театр в последнее время активизировал продвижение своей продукции – пробует делать из каждой премьеры некое событие, цепляющее «немузыкальную» аудиторию. Пока акцент делается на визуальной стороне – костюмы, декорации и вправду яркие. В недавнем «Аттиле» Иван Складчиков демонстрировал исторический подход, и устроенное предпремьерное дефиле познакомило потенциальных зрителей с нарядами античной эпохи. Перед показом «Дон Жуана» театр «спровоцировал» флэшмоб, дав примерить аллегорические костюмы художника Елисея Шепелева и попозировать в них блогерам, политикам, представителям деловых кругов. Их фотки заполонили соцсети и сделали нужную рекламу, а то, что изображали они семь смертных грехов – похоть, гнев, зависть, уныние, чревоугодие, алчность, тщеславие, – поначалу все восприняли как карнавальную игру. И лишь придя на премьеру, люди поняли, что невольно оказались в образах весьма отрицательных персонажей.

Конечно, режиссер Филипп Разенков слегка перебрал в желании клеймить и обличать современное общество – слишком много было разбросано намеков, аллегорической символики, которые не всегда удавалось понять и расшифровать по ходу действия. Впрочем, все эти красотки кабаре, женоподобные молодые люди толпились в основном в первом действии, а во втором сцена очистилась, и взгляд режиссера сфокусировался на внутреннем мире героев. Поздние оперы Моцарта отличает психологизм – композитор дает возможность увидеть не ходульных носителей идей, но реальные характеры с темными и светлыми сторонами натуры. В постановке Филиппа Разенкова разностороннюю натуру продемонстрировали Аскар Абдразаков в роли Лепорелло и Диляра Идрисова – Церлина. Их работы были наиболее интересны и с актерской точки зрения, и удачны в вокальном отношении. Диляра оказалась прирожденной моцартовской певицей, демонстрируя подвижность голоса, прозрачность и в то же время нежность тембра. Аскар Абдразаков, до этого певший Дон Жуана, невольно вложил в образ хитреца-­простолюдина Лепорелло долю аристократизма и харизмы, которых не хватило пока Яну Лейше – Дон Жуану. Этот солист театра показал певческий потенциал, довольно свободно справившись со всеми техническими задачами партии. Но мысль, что его Дон Жуан – демиург, сверхчеловек, провоцирующий людей на неблаговидные поступки и наслаждающийся этим, – сделала рисунок его роли крайне однообразным. Лейше еще предстоит вжиться в этот характер, а пока певец «играл» в демонизм, заставляя своей мимикой принимать его то ли за оборотня, то ли за вампира из киношных фэнтези.

Моцарт для музыкального руководителя постановки Артема Макарова – повод познакомить оркестр и певцов со стилистикой классицистской эпохи, выровнять и прибрать звучание, добиваясь тонкой градации в динамике. У этого дирижера нет барочной избыточности в Моцарте, к которой тяготеет, к примеру, Теодор Курентзис. Но есть легкость, динамичность, своя палитра красок, обеспечивающие увлекательное (пусть еще не идеальное) звучание партитуры.

«Дон Жуан» стал для Башкирского театра важной, этапной работой, плоды которой, думается, еще предстоит оценить.

Владимир Дудин, музыкальный критик

Много чего довелось повидать в разных режиссерских версиях «Дон Жуана» Моцарта, но маски в виде смайликов и плюшевые сердечки встретились впервые – знамение времени во всей красе. Не припомнится и мотив ринопластики и беспокойства по поводу недостаточного размера груди у Донны Эльвиры. Нарциссичный Оттавио попадался с намеками или без таковых в комплекте с идеей половой поливалентности главного героя. Об этой поливалентности, бисексуальной природе Дон Жуана и написано немало, и в этом есть своя правда. Давно бытует точка зрения на то, что герой – латентный гей, поэтому так стремительно перебегает от женщины к женщине, чтобы не повторяться, а искать все более сильные и необычные удовольствия. Моцарт сделал все для того, чтобы легенда о Дон Жуане читалась и перечитывалась из поколения в поколение, и театр представления, театр масок ему в этом очень посодействовал. И никакие ретрограды, консерваторы и сторонники с пеной у рта «верности оригиналу» его бесчисленным интерпретаторам не помеха.

В Донне Анне, конечно, можно слышать и видеть только лишь трагическую ипостась Женщины, но ведь согрешила же она? Согрешила, да еще на глазах у отца, поэтому и страдает сильно. Не говоря о безумной Донне Эльвире и тем более представительнице низшего сословия, девчонке Церлине, которые могут оборачиваться самыми разными своими гранями в разных интерпретациях. Словом, нет в этой опере точных ответов – сплошные предположения, а потому – вперед, режиссеры нового времени, главное, не стесняйтесь! В спектакле режиссера Филиппа Разенкова Дон Жуан фактически пассивный наблюдатель, всякий раз устраивающийся поудобней в какое-нибудь чистенькое креслице, словно обессиленный, чтобы посмотреть на жертв своей сексуальной магии и притягательности, в этом смысле он – абсолютное воплощение звезды, медиаперсоны, которая, как считают некоторые психоаналитики и социологи, и должна сочетать в себе черты обоих полов, быть немного андрогином. И в этом спектакле оба пола фанатеют от одного лишь афишного образа этого героя.

В уфимском «Дон Жуане» – несколько составов, два исполнителя главного героя. Есть подозрение, что Вадим Кравец, которого довелось услышать, несколько уступал в андрогинности Яну Лейше. Возможно, поэтому было решено и не оголять его более очевидный мужественный торс. Певец был вынужден потеть в жаркий день премьеры во фрачной кожанке на меху. Зато Вадим обеспечил стабильный вокал, который оказался слабым звеном у женской половины, если не считать очень неплохого звонкого и хорошо артикулировавшего сопрано Алины Латыповой (Церлина), которая, к сожалению, в нескольких местах досадно забывала текст, а таких забывчивых моцартовский Жуан не прощает. Хорош был оркестр под управлением Артема Макарова, мчавшийся на всех скоростях к финалу, правда, по пути не всегда обращая должное внимание на строгость и выверенность ансамблей, как бы ни хотелось ему пожирней прочертить идею моральной распущенности главного героя, поклонение которому, как любое сотворение кумира, ведет, как известно, в никуда.

Лариса Барыкина, музыкальный критик

На сцене, заваленной старинными рамами, фрагментами античных статуй, как говорится, – «на обломках культуры и цивилизации», снуют группы персонажей в анилиново-блестящих одежках, символизирующие пороки современного общества: потребительский раж, эгоцентризм, жажду молодости и удовольствий, пьянство. Мир протух окончательно, среди персонажей нет никого, кому можно хоть немного симпатизировать, а главный герой – скользкий демиург – всю дорогу торчит на сцене в офисном кресле-каталке и любуется делом рук своих. В финале возмездие накрывает всех. О какой опере речь, догадаться можно, хотя и не так просто. Но именно таким увидели «Дон Жуана» Моцарта в Уфе. Подозреваю, что у молодых авторов, режиссера Филиппа Разенкова и дирижера Артема Макарова, было как минимум две главные цели: взбудоражить мирно-текущую жизнь уфимского театра провокационной постановкой, привлечь молодежную аудиторию, не обремененную ни любовью к опере, ни знаниями того, что перед ними – шедевр. А второе – заиметь Моцарта в репертуаре, который и для певцов, и для оркестра – лучший в мире музыкальный тренинг. Без его музыки в театре, как без ежедневной гигиены зубов, невозможна интонационная чистота звучания, настройка стиля, вкуса.

Что сказать? Обе цели достигнуты. В музыкальном смысле башкирский Моцарт (а это первая постановка «Дон Жуана» в Уфе) пока представляется больше проектом, чем законченным результатом. Но очертания замысла вполне заманчивы: Макаров мыслит эту оперу увлекательным и динамичным действом с живыми темпами и необходимым общим балансом партитуры, а у многих певцов есть понимание своих задач. И это обнадеживает: думаю, прозрачность и детализация как оркестровой ткани, так и вокальных ансамблей еще порадуют. Что касается постановки, то она если и не произвела эффект разорвавшейся бомбы, хотя ничего более «радикального» в Уфе не видели, то вызвала нешуточный резонанс и даже ажиотаж. Молодая часть публики могла с радостью узнавания фиксировать на оперной сцене множество примет современной действительности: все эти лайки-сердечки, включая «зацелованного» Дон Жуана, селфи-палки, следы пластической хирургии и силиконовых «вкраплений» у Донны Эльвиры, пинк-стайл Церлины с БДСМ‑плеткой, вычурного Оттавио, которого хоть сейчас – на гей-парад… С ликами масс-культуры, сверкающими фальшивой мишурой и глянцевым блеском, пожалуй, вышел перебор. То, что молодого режиссера волнуют проблемы морали и нравственности, бесспорно, вызывает уважение. А вот желание заклеймить консьюмеризм, эйджизм и промискуитет с помощью чудесной музыки Моцарта кажется наивным. Концепция «осуждения Дон Жуана», явно возникшая как антитеза многим последним интерпретациям, где главный герой столь же безоговорочно возводится на пьедестал, может быть более сложной и парадоксальной. И уж точно – амбивалентной. Но кто сказал, что это последний «Дон Жуан» в карьере режиссера Разенкова, да и на уфимской сцене тоже?