Русские сезоны итальянского баса

В мае этого года Ферруччо Фурланетто исполнилось 70 лет, но голос певца сохраняет краски, прочность, эластичность, магнетичность и звучит с не меньшей интенсивностью, насыщенностью тона, чем было, скажем, в эпоху Караяна, в которую он благополучно начал свою успешную долгую карьеру, не знавшую резких взлетов и падений, проходя в размеренном, благоразумном темпоритме. Спокойствие и уверенность являются его спутниками по сию пору. Эти качества – залог вокальной стабильности певца, хотя темперамента ему не занимать. По случаю своего юбилея Ферруччо выступил на фестивале «Звезды белых ночей» в своих коронных партиях Дон Кихота в опере Массне, короля Филиппа в «Дон Карлосе» и Якопо Фиеско в «Симоне Бокканегра» Верди.

Сольный концерт стал творческим портретом баса, краткой историей его достижений, впечатлившей масштабом жанров, стилей, композиторских имен. Первое отделение певец посвятил своему страстно любимому камерному жанру, второе – опере. Цикл «Четыре строгих напева» Брамса, ставший своего рода эпиграфом, представил певца еще и как музыканта-мыслителя. Сочиненные композитором меньше чем за год до смерти, напевы проливают свет на тему, о которой человек, к сожалению и к счастью, крайне редко задумывается, пока живой. «Потому что участь сынов человеческих и участь животных – участь одна», «О, смерть! Как горько воспоминание о тебе для человека, который спокойно живет в своих владениях» – таковы стихотворные зачины этих напевов, заимствованные из разных фрагментов Библии (Книга Екклесиаста, Книга премудрости Иисуса, сына Сирахова, Послание к коринфянам). Брамс представлял эту музыку именно в исполнении баса. На противостоянии итальянской витальности и немецкого аскетизма и выстраивалась музыкальная драматургия исполнения «Четырех напевов»: итальянский вокал норовил расплавить холодность языка немецкого.

В партии Дон Кихота

Шедший вслед за строгим Брамсом сложнейший вокальный цикл «Песни и пляски смерти» Мусоргского (1877) на стихи Голенищева-Кутузова стал продолжением и развитием означенной в эпиграфе темы, выстроив еще и поразительную историческую параллель между немецким и русским классиками в осмыслении феномена смерти. Для Ферруччо, за плечами которого колоссальный сценический опыт, этот цикл стал сильнейшим артистическим вызовом. В первое же отделение Фурланетто включил и романсы Рахманинова «В молчаньи ночи тайной» и «Весенние воды», пытаясь после угрюмого Мусоргского дать контрастную краску мужской лирики. Все эмоциональные и языковые сложности певец оставил в первой части концерта, освободив второе для родного итальянского, оперного. Певец открыл его ариозо Коллена «Vecchia zimarra» («Старая сутана») из «Богемы» Пуччини, отчасти напомнив знаменитый монолог Гаева «Многоуважаемый шкап» из «Вишневого сада» Чехова. За ними последовала галерея портретов любимых героев: Родольфо из «Сомнамбулы» Беллини, единственный «немец» затесался под маской Зарастро из «Волшебной флейты» Моцарта. Промелькнул предприимчивый Фигаро из «Свадьбы Фигаро» Моцарта, Лепорелло со списком из «Дон Жуана». Завершали концерт вердиевские герои: полководец Банко из «Макбета», доктор Прочида из «Сицилийской вечерни», мудрец Захария из «Набукко» и король Филипп II из «Дон Карлоса». Два биса вызвали шквал оваций – каватина Алеко из одноименной оперы Рахманинова и сцена смерти Бориса из оперы Мусоргского, ставшая виртуозной вокально-архитектурной аркой к «Четырем строгим напевам», завершившей размышления на тему memento mori в ее психологически пышном русском изводе.