1 ноября в Большом зале Московской консерватории примадонна мировой оперы Мария Гулегина отпраздновала юбилей – 30-летие международной карьеры. Накануне концерта «Музыкальная жизнь» побеседовала с выдающейся певицей
Александр МАТУСЕВИЧ
– Весь мир знает вас как Марию Гулегину. Но вам ведь пришлось несколько раз менять имя…
– Имя не меняла никогда, Мария – это компромисс между папой и мамой, близкие всегда называли Мариной. А смена фамилий – издержки кавказского воспитания. Как хорошая жена, всегда брала фамилию мужа. Это огромная моя ошибка! Надо было оставаться на своей фамилии, на отцовской – Мейтарджян.
– В западных источниках про вас пишут, что вы «украинская певица», учитывая факт вашего рождения в Украинской ССР. А вы кем себя ощущаете в плане культурной идентификации?
– У меня на концертах бывает по четверо-пятеро послов разных наших бывших республик, и все они считают меня своей. И в то же время я ничья… или, пожалуй, я просто космополит, человек мира.
– Вы учились в Одесской консерватории – известной кузнице вокальных кадров. Вы обычно говорите о Евгении Иванове как о своем учителе, но заканчивали вуз по классу другого профессора. В те годы существовала проблема, когда певцы числились у одних педагогов, а реально получали подготовку у других?
– Эта проблема существовала всегда. Увы, тот педагог именно и стала профессором благодаря моим победам на конкурсах, но случились они под руководством Евгения Николаевича Иванова. Это несправедливо, и это не ее заслуга! Я потеряла пять лет жизни, продолжая имитировать учебу у нее. А на самом деле мой Учитель – Иванов, и только благодаря ему есть такая певица Гулегина уже более тридцати лет.
– После окончания консерватории вы возвращались в Одессу? Ведь там прекрасный театр – наверное, один из самых красивых в мире… И есть собственный оперный фестиваль. Не приглашали?
– Нет, ничего серьезного никогда не было. Просто «приезжайте, мы вам рады» тут не срабатывает – так дела не ведутся.
– А хотелось бы приехать? Ностальгией не страдаете?
– Жизнь поделила мою ностальгию на «до» и «после»… 2 мая 2014 (трагедия в Доме профсоюзов в Одессе – А.М.) ввергло меня в шок. Я даже отказалась от звания «Человек года» на Украине, хотя еще летом 2013-го, когда мне сообщили об этой награде, была счастлива, что меня помнят и любят на Родине.
– В этом году вы празднуете юбилей начала именно большой международной карьеры. Как вам удавалось в середине 1980-х выезжать на гастроли на Запад, будучи солисткой минского театра, когда многие, певшие даже в Большом и Кировском, утверждают, что это всегда было существенной проблемой?
– Когда певца хотели получить на Западе, сложности возникали только с Госконцертом, который вел себя как рабовладелец и посылал только «своих». Если же у тебя на Западе востребованности не наблюдалось, но зато установились связи в Госконцерте, то это были сложности организации – пристроить своего протеже… В первые годы своей карьеры я была солисткой Большого театра оперы и балета БССР, не последнего театра в нашей стране. А еще не место красит человека, а человек место. Я продолжала работать над собой даже после такого уникального дебюта в Ла Скала с Паваротти, Коссотто, Брузоном, Гавадзени (24 марта 1987 года). Я не возомнила себя звездой, а продолжала ездить заниматься в Одессу к Евгению Николаевичу и его супруге, замечательному концертмейстеру Людмиле Ивановой.
– Вы очень эмоционально отреагировали на решение жюри конкурса Чайковского в 1986-м, когда вам присудили только III премию. Вы когда-нибудь общались потом с Архиповоий на эту тему? Она не объяснила вам того своего решения? Ведь она очень многих достойных заметила и отметила вовремя, но почему-то так ошиблась в отношении вас…
– Общалась, конечно. Там все произошло с подачи Нестеренко, которого я уважаю как великого певца, но не как члена жюри. Он всегда был очень предвзятым к «чужим» и слишком продвигал «своих». Хотя, конкурсы, где все честно и справедливо, это – из области фантастики. К сожалению, есть круговая порука и вкусовщина. Хитрость в том, что он сделал вид, что не услышал, что ария Розины (из «Севильского цирюльника» – А.М.) была мной исполнена в фа мажоре, а не в ми… В конце концов, у оркестра была партитура, можно было проверить, чтo именно я пела, и что они играли. Я на третьем туре спела подряд Сцену у Канавки из «Пиковой дамы» и потом Розину – это столь разная музыка, по технике, по эстетике, это вообще неисполнимо для одной певицы… Особенно Розина в фа мажоре и с ми бемолем в третьей октаве – это уже заявка очень серьезная. На обсуждении, когда голосовали за первую премию, и все члены жюри подняли руки за меня, Нестеренко выступил с предложением меня – ни больше ни меньше – дисквалифицировать. Все были в шоке. Архипова не устояла, потому что на первое место была предложена ее ученица… Хотя, когда мы приходили с Людмилой Ивановой к ней на консультацию перед конкурсом, сама говорила, что это будет «бомба» – такой репертуар! Вообще все конкурсы – блеф! Но огромное спасибо за этот урок! Это был потрясающий импульс работать и совершенствоваться: я просто «озверела» от этой несправедливости и в том числе своими успехами старалась доказать, как они не правы. Теперь, по прошествии лет, понимаю, сколь это было важно – а тогда была обида. Но она сыграла свою роль. И я не злопамятна – наоборот, тот «урок» вспоминаю с благодарностью. Главное, молодые должны уяснить, что на конкурсах жизнь не кончается вне зависимости – победил ты или проиграл. Кроме того в моем случае в то время я уже имела контракт с Ла Скала и победа на конкурсе Чайковского была уже не так важна.
– Как так получилось – сразу Ла Скала?
– Мое счастье, что артистический директор Ла Скала Чезаре Маццонис заметил меня. Паата Бурчуладзе, который готовился к конкурсу Чайковского с Е.Н.Ивановым, услышал меня, даже уговаривал заниматься серьезней, а не мотаться постоянно в Грузию к мужу. Именно он первый мне сказал, что такого голоса больше нет, что я особенная! Сказал не только мне, но и Маццонису, которому я всю жизнь благодарна за доверие и терпение! Он и его потрясающая супруга Мариза Танцини были мне как родители, опекали, оберегали. Были тогда такие директора, которые понимали само качество пения, голоса, а не считали хлопки публики.
– Из поколения певцов, предшествовавшего вашему, мне кажется, вашей непосредственной предтечей на мировой сцене и прежде всего в Ла Скала в драматическом репертуаре была Гена Димитрова.
– Мы много общались, в те годы, когда я начинала в Ла Скала, она там была звездой и много пела. Нас часто сравнивали, и это сравнение мне приятно. Жаль, она так рано ушла со сцены и из жизни! Она для меня – пример щедрости в искусстве, полной самоотдачи на сцене. Вообще сравнений за мою карьеру было много: и с Каллас – как с поющей актрисой, и с потрясающей Зинкой Милановой, с которой была знакома. Про меня и про Димитрову в какой-то книге писали как о двух самых больших голосах. Такая шутка ходила: «Гена может посылать телеграммы в Болгарию, открыв форточку, а Гулегина может и не открывать». Конечно, большой голос – это хорошо, но мне самой важнее краски, эмоции!
– Говорят, что вас вынудили уехать из СССР?
– Именно так! Если бы отношения в минском театре складывались нормально, я бы и сегодня там пела, просто выезжая за рубеж на контракты. Как делают все – это повсеместная практика. Но тогда, в конце 1980-х, мне никак не могли простить в «родном театре» начавшейся успешной карьеры за границей. Пришлось уехать.
– Почему в конце 1980-х не сложилось сотрудничество с главной сценой страны?
– Потому же, почему и сейчас! Я для них – чужая. Хотя для меня было счастьем участвовать в постановке «Дона Карлоса» в Большом театре в 2013-м – спасибо Михаилу Фихтенгольцу! Именно он разыскал меня и уговорил. Но не в обиду москвичам, для меня главная сцена страны – Мариинскии? театр. Я благодарна Валерию Гергиеву, что вернул меня в Россию и дал возможность петь и получать удовольствие от постановок и русской публики! Пела на всех пяти сценах этого великого театра, а недавно открывала первый фестиваль во Владикавказе в Мариинке-5!
– Почему для запоздалого дебюта в московском Большом театре вы выбрали в «Доне Карлосе» столь нехарактерную партию Эболи, которую обычно поют меццо? Почему не Елизавета?
– Да, ее чаще поют меццо, но Эболи – такой интересный характер! Эболи – это потрясающий сплав: и шуточная песенка с нешуточными сложностями, и драматическая ария. Елизавета была пета мною раньше в Минске, в Ла Скала, еще на заре моей карьеры, и с тех пор я больше к ней не возвращалась. Эболи – мое счастье: потрясающая роль, потрясающая постановка, потрясающие коллеги!
– Вы мало пели русскую оперу. Не жалеете об этом? Нет неспетых партий, которые «снятся по ночам»?
– Всему свое время. Хотелось бы петь русскую оперу больше, но так сложилась карьера. На партии Татьяны и Лизы в мире десятки певиц, а на мой репертуар – единицы. Хочу спеть «Джоконду» Понкьелли, «Девушку с Запада» Пуччини. Когда-то мечтала взяться за доницеттиевских королев, но пошла мода на более легкие голоса в этом репертуаре. Огромной настойчивости потребовалось с моей стороны, чтобы спеть «Травиату», работала в этом направлении пятнадцать лет! Большому голосу осилить такую партию – это настоящий подвиг!
– Верди и Пуччини – ваш конек. Какие из партий наиболее близки и почему?
– Все мои любимые! Самые многострадальные – Виолетта, Аида. Хоть это и не мой «конек», но обожала петь Норму – для моего голоса это огромное достижение.
– Но, наверное, Леди Макбет – случай особый? Все-таки на открытии сезона в Ла Скала вы идеально воплотили этот образ…
– Огромное спасибо, очень приятно. Но не хотелось бы зацикливаться только на Леди. Были и другие открытия, премьеры, трансляции из «Мет», Вены, Парижа, да и с Ла Скала я спела 16 постановок, из которых «Тоска», «Манон Леско», «Бал-маскарад», «Макбет» записаны и сегодня есть в продаже на видео. Моя Леди Макбет запечатлена не только в миланской постановке: есть записи из «Мет», Барселоны, Вероны. Очень жалею, что постановка Франческо Негрина в Монте-Карло, где я и пела, и танцевала, не была зафиксирована. Были в моей жизни такие спектакли и такие роли, которые тоже заслуживали бы быть увековеченными.
– Занимаетесь ли вы педагогикой?
– Когда-то в Минске преподавала в консерватории, была даже младше некоторых своих студенток. Но поняла, что пока мне это не нужно. Педагогика не массовое дело. Пока не нашла тот голос, ради которого я бы захотела этим заниматься. Но какие-то исключения из правила, конечно, случаются. Например, по приглашению Дмитрия Вдовина я давала мастер-классы для солисток Большого театра и участников Молодежной программы, занималась с Марией Лобановой, Светланой Касьян, Екатериной Морозовой. Не скрою, мне приятно видеть имена девушек на афишах разных театров, полагаю, что и моя заслуга есть в их творческом росте. Но регулярно пока не могу этим заниматься: все нужно показывать своим голосом, расходовать его, а пока продолжается моя собственная карьера – это все не на пользу.
– Сейчас век коротких вокальных карьер. Вы же – пример успешного и весьма внушительного, неувядающего служения опере. Как вам это удалось, и почему другие так рано сходят со сцены?
– Работа, работа, работа! Только честное служение без попыток зазнаться. Осознавать, что голос один и замене не подлежит. Все, что выше по тесситуре и легче по звуковедению, но сложнее по исполнению – на пользу голосу; все, что крепче – способно сильно навредить – и с этим необходимо быть предельно осторожным. В моем случае, я долго отказывалась от Турандот, Джоконды, Минни в «Девушке с Запада» – эти партии ни в коем случае не стоит петь раньше времени. Сегодня десятки певиц рискуют потерять все, соглашаясь на Турандот, Абигайль в «Набукко», Леди Макбет, Елену в «Сицилийской вечерне», не будучи к этому готовыми ни технически, ни эмоционально.
– Что для вас армянская тема?
– Конечно, очень многое. Мои предки бежали от геноцида 1915 года. Спаслись в России, расселились на территории нынешней Грузии, в Ахалцихе. Но я – дитя многонациональное, никого не делю по этому признаку. Мой народ – хорошие люди. Есть люди, есть – нелюди. Увы, это любого народа касается. Армения – моя любовь и боль, так же как и Украина, Грузия, Белоруссия, Россия. Я до сих пор путешествую по миру с единственным белорусским паспортом, никогда его не меняла, хотя за эти годы вполне можно было бы обзавестись каким-нибудь «престижным» гражданством.
– Вы столько лет отдали оперному театру. Какая основная, на ваш взгляд, сегодня проблема в опере? И есть ли у вас рецепт, как ее разрешить?
– По-моему, все верно сказано у Нормана Лебрехта в его книге «Кто убил классическую музыку?». Сегодня главное – иметь гламурную фотосессию, а журналисты напишут любую рецензию. Публика на восемьдесят процентов – туристы, случайные люди, не разбирающиеся в существе оперного искусства. Режиссеры самовыражаются, забывая о музыке, об авторах оперных произведений, ведут себя как настоящие вандалы. Слава богу, не все: мне было дано счастье работать с гениями – как режиссерами, так и дирижерами. И это мое богатство, мои университеты. Всегда помню Вощака, Гавадзени, Мути, Гергиева, Ливайна, Мету, Фаджони, Дзеффирелли, Ллойда, Ноубла, О’Брайена, Негрина. Мало кому так везло.
– 12 декабря вы празднуете юбилей в Нью-Йорке, в «Карнеги-холл». Там будет повторена эта же программа, что и ноябрьская в Москве?
– Не совсем. Там будут песни Беллини и Доницетти, «Регата» Россини, три веристских арии и три вердиевских – это итальянское отделение. А в нашем – сцена письма Татьяны, арии Лизы из “Пиковой”, Частушки Варвары из оперы Щедрина и вокализ Бабаджаняна. Это будет концерт-дуэт с Крейгом Рутенбергом, моим пианистом и учителем в последние годы.
