Тихий свидетель рая

Потеря близких людей – всегда невероятно тяжелое испытание. Гия Канчели был для меня таким человеком, несмотря на большую разницу в возрасте – он на десять лет старше моего отца. Мы познакомились в 1986 году в подмосковной Рузе, продолжили общение в ранних 90-х в Берлине, когда Гия переехал туда с семьей по стипендии Немецкой службы академических обменов… В то время он находился в поисках нового композиторского стиля. Конечно, мне были известны его работы в кино и театре, а также крупные симфонические произведения – такие как Пятая симфония или оратория «Светлая печаль», но детально его творчество я еще не знал. А так как он часто показывал нам свои свежие произведения, меня невероятно захватила его музыка, и появилось непреодолимое желание что-то исполнить. В 1994 году первым шагом в этом направлении стал концерт с полустуденческим-полулюбительским симфоническим оркестром имени Сибелиуса: мы сыграли «Abii Ne Viderem».

В тот же период по заказу одного из протестантских приходов в Берлине Гия написал «Psalm 23» для голоса, ансамбля (альт, виолончель, контрабас, альтовая флейта, клавишные) и магнитофонной пленки. Он показал мне партитуру и спросил, необходимо ли участие дирижера для исполнения этой музыки. Я ответил утвердительно, хотя сейчас, размышляя над этим, делаю вывод, что по большому счету музыканты могли бы справиться самостоятельно. Тем не менее, как оказалось, присутствие дирижера действительно облегчило им задачу: из-за невероятно медленных темпов, характерных для Канчели, ориентироваться можно было только по партитуре, но не по отдельным партиям.

На тот момент Канчели еще не успел обрасти тесными контактами с музыкантами германской столицы, и ему требовалась помощь в поиске исполнителей его пьесы. Сам он выбрал певицу – Мааху Дойбнер, партию флейты отдал Наталии Пшеничниковой (ныне ее амплуа – «экстремальный вокал»). Я же ему нашел остальных. Это было счастливое время, счастливые дни премьеры, за которыми последовала запись, инициированная Манфредом Айхером, главным продюсером лейбла ECM Records (он проявлял огромный интерес к творчеству Канчели и записывал все его новые сочинения). Так, Гия пригласил меня, Мааху и Наташу участвовать в коммерческой записи. К «Псалму», по предложению Манфреда Айхера, прибавилось еще четыре новых части – на стихи Пауля Целана и Ганса Заля. Вокальный цикл получил название «Exil» и в 1995 году появился на диске. В июле 1994 года, еще до выхода в свет диска мы исполнили эту пьесу на фестивале AterForum в Ферраре, где меня увидел итальянский агент, предложивший мне продирижировать «Майскую ночь» Римского-Корсакова на Уэксфордском фестивале следующего, 1995 года. Так что начало моей карьеры оказалось тесно связано с музыкой Гии Канчели.

В середине 80-х я много общался с дочерью Канчели Нато и его сыном Сандро, который проявлял себя как талантливый джазовый пианист. Мы много времени проводили вместе. Помню, как я привез в Рузу пленку с самодельной записью московского концерта Леонарда Бернстайна со Шлезвиг-Гольштейнским оркестром (тайком пронес в зал портативный пишущий магнитофон). Мы собрались на чьей-то даче, присутствовали музыковед Елена Долинская, композитор Авет Тертерян, жена Эдисона Денисова Галина… Пришел и Канчели. Невероятно гордый, я демонстрировал эту запись, и мы все ее обсуждали.

Мой отец также записывал произведения Канчели – в частности, выпустил Вторую и Седьмую симфонии с оркестром Берлинского радио. Гия часто бывал у нас дома с женой Люлей. Мы не прекращали общаться, когда они переехали в Антверпен. Последний раз мы виделись в январе 2017 года в Лондоне, где мы с моим английским коллективом исполнили его литургию «Оплаканный ветром» памяти Гиви Орджоникидзе. Гия, который в месяцы, предшествующие концерту, сильно болел, приехал на концерт уже с тросточкой. Помню, что я ему сделал комплимент: трость ему была очень к лицу, придавала дополнительное сходство с героями фильмов Георгия Данелии. Каждый год 10 августа я звонил поздравить Канчели с днем рождения. А в декабре прошлого года наступил кризисный момент, когда мы все испугались, что вот-вот потеряем его. Перед Новым годом в телефонном разговоре со мной его голос звучал очень слабо, было слышно, что каждое слово дается с трудом. Но моя интуиция подсказала мне тогда, что его время еще не пришло, и, действительно, судьба подарила ему еще девять месяцев жизни. Конечно, уход таких людей, как Канчели, всегда воспринимается как преждевременная утрата. Гия прожил 84 года. Огромное счастье, что он был с нами столько лет и принес в мир столько выдающейся музыки.

Не вспомню, кто впервые сказал о пространстве тишины в музыке Канчели, но именно оно отличает его от большинства композиторов второй половины XX века и объединяет с такими авторами, как Арво Пярт, Валентин Сильвестров, Мортон Фельдман, Хенрик Гурецкий. Все они в какой-то момент почувствовали необходимость в этой тишине, необходимость сбросить с себя груз невероятной терпкости, переусложненности современного музыкального языка, хотя их первым сочинениям присущи все типичные черты музыки XX века. И молодой Канчели не исключение – он тоже находился под влиянием музыки Бартока, Стравинского… Также нельзя забывать о том, что его сочинениям всегда был свойственен яркий национальный колорит. Но дело не в этом. В какой-то момент Гия сбросил с себя целый пласт того, что ему показалось ненужным, и оставил только самое существенное: это мог быть всего один или несколько звуков, простой аккорд, элементарный ритмический рисунок или просто тембр. Весь вопрос в том, что он с ними делал! Гия обладал магической способностью практически из любого материала создавать священное пространство – пространство храма. Я вспоминаю слова героини Верико Анджапаридзе из фильма Тенгиза Абуладзе «Покаяние» (Канчели хоть и не писал музыку к нему, но выступал в качестве музыкального консультанта этой кинокартины): «К чему дорога, если она не приводит к храму?» Так вот, музыка Гии всегда вела к храму и всегда пыталась привести нас в пространство дома, в пространство идеальной родины, существующее, наверное, только в нашем воображении. Кто-то называет это детством, кто-то – потерянным раем. Это пространство потерянного рая я очень остро ощущаю в музыке Канчели.