Негромко, вполголоса, светло

Природа выбрала Захарова, чтобы дать образец профессионального совершенства. Его имя – синоним «Ленкома» – коллектива талантливого, стабильного, надежного. Таким был и Марк Анатольевич. Его авторский театр – одна из самых ярких страниц летописи русского театра. На захаровских спектаклях – а каждая премьера становилась событием – воспитано несколько поколений зрителей. Марк Анатольевич к их мнению прислушивался и считал, что театр, теряющий контакт с публикой, деградирует. Любовь была взаимной – даже в самые неблагополучные для искусства годы перед «Ленкомом» не стояло задачи вернуть зрителей в зал – он всегда был переполнен.  

Марку Захарову судьба уготовила подхватывать «провальные и проблемные» начинания. Возглавил Театр имени Ленинского комсомола в 1973-м, когда труппа переживала катастрофический кризис после отстранения от должности главного режиссера Анатолия Эфроса. В телевизионный кинематограф он пришел, когда тот считался непрестижным, бесперспективным, и блистательно возродил агонизирующий жанр. Марк Анатольевич оказался лучшим из редчайшей и, пожалуй, уже ушедшей породы строителей театра. Великая стройка на Малой Дмитровке началась 45 лет назад и с теми, кто остался в разрушенной труппе – редчайший факт: никто, ни один актер не был уволен!  

За режиссером тянулся шлейф неблагонадежности: талантлив, самобытен, но… несколько опасен: слишком острыми казались его постановки в Студенческом театре МГУ, в Маяковке и Театре сатиры закрывались его спектакли, вызывавшие излишние ассоциации у советских граждан. Цензоры понимали правильно: режиссер всегда говорил правду и рассуждал о дне сегодняшнем. Ренессанс «Ленкома» начался сразу – «Тиль» с Инной Чуриковой и Николаем Караченцовым, «Иванов» с Евгением Леоновым, «Революционный этюд» с Олегом Янковским, «Жестокие игры», «Три девушки в голубом», «Оптимистическая трагедия» – лишь часть сочинений первого десятилетия. Он был первооткрывателем, первопроходцем, творившим вне конъюнктуры. Легендарный долгожитель (35 лет аншлагов!) «Юнона и Авось» до сих пор собирает полные залы, и молодость спектакля – одна из захаровских тайн. Он говорил, что композитор Алексей Рыбников многие фрагменты музыки не сочинил, а уловил с небес, рождавшиеся мелодии вели к нам щемящие церковные песнопения. «Я тебя никогда не забуду. Я тебя никогда не увижу». Быть может, действительно, сакральные мотивы усыпили бдительность судей и нарушили логику советской пристальности? Иначе и не объяснить, почему – рок-оперу, в центре Москвы, на драматических подмостках – приняли сразу и без всяких поправок – такой благости никто не ждал. Впрочем, советский зритель узнал русскую рок-оперу раньше и тоже с легкой руки Захарова и Рыбникова: «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты», долго прорывавшаяся на сцену – спектакль тормозили двенадцать раз, – имела оглушительный успех. Как и детский мюзикл «Бременские музыканты» Геннадия Гладкова.  

Дуэт режиссера и композиторов подарил уникальные фильмы: «12 стульев» и «Обыкновенное чудо», «Дом, который построил Свифт» и «Формула любви», «Убить дракона» и «Тот самый Мюнхгаузен» сопровождали мелодии Геннадия Гладкова и Алексея Рыбникова. От захаровских картин на душе становилось тепло, они сразу оказывались хитами, песни из них запели все, от школьников до пенсионеров. Соглашались с Остапом, что «наслажденье скользить по краю!», смеялись над куплетами Администратора «А бабочка крылышками – бяк-бяк-бяк-бяк!», ждали чуда под песню Волшебника «Нелепо, смешно, безрассудно…», прощались – «негромко, вполголоса, светло». А уж песня о бедном рыбаке и его невесте («маре белла донна… уно моменто…») звучала сигналом встреч, паролем дружбы. 

Композиторов поражало, как необыкновенно тонко чувствовал Марк Захаров музыку – под нее репетировал и снимал, в штате театра собрал музыкальный ансамбль, и не раз режиссер получал несправедливые упреки за чрезмерное пристрастие к пению и танцам. Марк Анатольевич признавался: «Для меня священны Чайковский и русская классика. Любимый композитор – Сергей Прокофьев, будучи студентом я снимался в массовке фильма-балета “Ромео и Джульетта”, эту музыку слушал каждый день, и она казалась мне новой. Колючее и непривычное, что было в прокофьевских мелодиях, стало мне бесконечно близко и дорого». 

Романтическая вселенная его театра, который не спутать ни с каким другим, дышала музыкой. Театр-праздник, яркий, зрелищный, музыкальный, лирический, трогательный, насмешливый, веселый, мудрый. В основе – принцип контрастов, неожиданные полеты смыслов, лихие виражи чувств. Захаровские спектакли с их мощным каркасом можно разбирать как пособие для постановщиков, будущих и настоящих, – настолько они крепко скроены, кропотливо разобраны, ювелирно сложены на перекрестках настроений со всеми «коридорами импровизаций» и «преувеличенной энергетикой». Его режиссура – конкретна, темы – актуальны, форма – дисциплинированна, ритм – отточен до мелочей, скорость – стремительна. Он не придумывал мучительно длинных сочинений, его сценические создания доступны любому зрителю: неопытному новичку, интеллигентной даме, шикарному бомонду, уверенному бизнесмену, ученому интеллектуалу. Он обращался ко всем и знал, что внимание нужно взять с первых минут и не отпускать до финала. Никаких пустых мест и внезапных торможений. 

Каждый спектакль был масштабен и победителен – всегда. Всегда – непредсказуем. Творил щедро и заразительно, одаривая нас счастьем. За захаровскими ролями, представленными его артистами, стояли не рефлексии конкретных персонажей, а обобщения, типажи, судьбы. Взгляд на человеческую суть. Казалось, создавая образы, он получал наслаждение, ставил легко и даже играючи. Потную изнанку и муки поисков он неизменно скрывал «за кадром». Публике доставался восторг лицедейства – чудо и необыкновенное. «Театр должен оставлять послевкусие радостное и приятное, а не гнетущее и тягостное. Сложностей в нашей жизни хватает, как и отрицательных эмоций. Добавлять их, как и пугать зрителей мне никогда не хотелось. И сегодня не хочется». Поэтому он, великий сочинитель ликующих спектаклей-радостей не впускал в них «чернуху», бытописательство, «подвальные» терзания. 

Загадочная тонкая захаровская ирония и абсолютное чувство юмора отмечают все счастливцы, его знавшие. «Знаете, меня еще в школе учили, что у Гоголя в “Ревизоре” главный герой – смех. Думаю, юмор, гротеск и сарказм вызывает здоровый смех, и он компенсирует недостаток положительных явлений жизни и нехватку идеальных персонажей на сцене». Его художественному языку подражать невозможно, он создал театр мировоззрения, а не трюков и приемов, спектакли публицистической пылкости и нежнейшего лиризма. Он сам, шутя, говорил накануне своего 85-летия: «Во мне бушует то, что я называю дурной романтикой и дурным оптимизмом, и мне все время хочется не навредить, не усугубить зрителям неприятности, накопленные в жизни».   

Он всегда придумывал свое новое произведение вместе с автором, будь то классик или современник. С писателем выстраивал особые отношения, конструировал литературную основу (как не вспомнить исключительный тандем с Григорием Гориным?), смешивал разные произведения одного писателя, а то соединял казалось бы несоединимое – Аристофана и Чехова, например. Называл эти адаптации «нашими фантазиями и нашими добавлениями в сюжет». 

Он расточительно относился к своим «детям»: сокращал уже готовые искрометные сцены, до репризной лапидарности оттачивал реплики. Сколько щегольских афоризмов он подарил своими сочинениями: «Вы великий человек, сэр, не испорченный культурой»,  «Хорошо-то как, Машенька! – Я не Машенька. – Все равно хорошо», «Пребывание в России действует разлагающе на неокрепшие умы». Ну и, конечно: «Умное лицо – это еще не признак ума, господа. Все глупости на земле делаются именно с этим выражением лица… Улыбайтесь, господа, улыбайтесь».  

Марк Анатольевич часто говорил о единомышленниках. Возведенный им театральный дом и был заселен соратниками. Он собрал одну из самых ярких и неповторимых трупп, каждый был им выращен, яркие звезды собраны в ансамбль, в котором индивидуальности не «толкали» друг друга, не выбивались из единого стиля. Своих актеров Захаров-педагог надежно вооружил профессией и привил им тонкий вкус. Ирина Купченко заметила точно: «Если слышу, что кто-то на съемочной площадке из “Ленкома”, понимаю: значит, мастер. Работать в театре Захарова – уже знак качества». Отличные наставники владеют методами воспитания  синтетического актера, который умеет петь и плясать, «вживаться в образ» и ярко произносить текст. Захаров умел бо́льшее – его ученики (ленкомовцы так себя называли и называют, несмотря на собственный возраст) в своей игре совмещают две сферы: эмоциональную и рациональную, достигают высот в психологической точности, легко переходят от романтического ликования к «приземленным» анекдотам, от задушевной сентиментальности к отважным декларациям, а мечты о будущем «прошивают» нежной ностальгией о былом. Когда в «Ленком» пришла беда и увела из жизни любимых актеров и сподвижников, одного за другим, то Марк Анатольевич (он одиноко переживал эту боль) «предъявил» новое поколение – столь велика прочность этого театра. Дела, которому он служил – без иллюзий и ложных представлений. В Захарове-режиссере было мало популярное сегодня почтение к «старикам». Они уже плохо ходили, подводила память, но на радость зрителям Марк Анатольевич придумывал для них потрясающие сцены в спектаклях. Уверена, они продлили земной путь Татьяны Пельтцер и Леонида Броневого. 

Захаров был беспощадно строг к своим сочинениям: периодически наводя ревизию в ленкомовском хозяйстве, он расставался со спектаклями, полными сил и живых эмоций. Видимо, его вели свои размышления о постановках, которым он не позволял стареть, не давал падать ниже какой-то только ему ведомой черты. «Тиль» и «Жестокие игры», «Оптимистическая трагедия», «Мудрец», «Пер Гюнт» покинули сцену, кажется, слишком рано. Теперь ушел и их создатель. Прожита жизнь – достойная, деятельная, талантливая. Она – пример того, как много в искусстве может сделать один человек, если он – Марк Захаров.