История
В Российском государственном архиве литературы и искусства во вновь открытом фонде Г. В. Свиридова (ф. 3333, оп. 1) в разделе «Письма к Г. В. Свиридову» хранятся две папки с телеграммами и письмами композитора Мечислава Самуиловича Вайнберга, чье столетие отмечается в этом году в России и за ее рубежами.
Между этими композиторами существовала многолетняя, необыкновенно теплая, искренняя дружба, не омраченная никакими ссорами или расхождениями. «Вспоминаю, как осенью 1945 года, в фойе Малого зала Московской консерватории – описывал М. Вайнберг их первую встречу – нас познакомил Дмитрий Дмитриевич Шостакович, сказав мне: “Это Юрий Васильевич Свиридов – замечательный композитор”». Почти сверстники, Свиридов и Вайнберг очень быстро сошлись. Вероятно, сказалась близость музыкальных интересов, любовь к литературе и, конечно, какая-то чисто человеческая взаимная симпатия. Они часто общались, совместно музицировали, показывали друг другу свои сочинения, делились планами.
Особенно их сблизили события 1948 года, сначала загадочная гибель Соломона Михоэлса в январе, затем Совещание музыкальных деятелей в ЦК ВКП(б) и выход Постановления ЦК ВКП(б) 10 февраля 1948 года. Эти события имели последствия для обоих композиторов. Женатый на дочери выдающегося артиста Наталии Михоэлс-Вовси, Вайнберг жил в его квартире на Тверском бульваре, 12. Нетрудно догадаться, что семья пребывала в постоянной тревоге, испытывая страх за свое существование.
Свиридов был объявлен формалистом, в 1949 году он пережил то же, что Шостакович годом раньше, – ему пришлось публично каяться за свои формалистические прегрешения на общем собрании в Ленинградском отделении Союза советских композиторов. И с февраля 1948-го по ноябрь 1953 года его сочинения не исполнялись, не издавались и не транслировались по радио. Для того, чтобы выжить, прокормить жену с ребенком, ему пришлось зарабатывать прикладной музыкой для драматических театров, для кино. При своих посещениях Москвы он останавливался у Вайнбергов.
В ночь с 6 на 7 февраля 1953 года в связи с «делом врачей» был арестован Вайнберг. Как мне рассказывал Георгий Васильевич, как раз в это время он едет в Москву, выходит из Ленинградского вокзала, садится в такси и называет привычный адрес – Тверской бульвар, 12. Машина тронулась, шофер включил радиоприемник, и вдруг по радио прозвучало сообщение об аресте композитора Вайнберга. Опешив, Свиридов все же сообразил попросить шофера изменить маршрут и отправиться по другому адресу. Прошло какое-то время, и на квартире Свиридова раздался телефонный звонок, позвонил Шостакович: «Юрий Васильевич, позвоните Метеку, он дома» и повесил трубку.
Вайнберг просидел в Бутырской тюрьме более двух месяцев и после смерти Сталина был освобожден. Об аресте Вайнберга, о том, как его удалось вызволить из тюрьмы при помощи Шостаковича, существуют различные источники сведений. Один из наиболее полных – коллективная монография Дэвида Фэннинга, его супруги Мишель Эссей и Пера Сканса «Мечислав Вайнберг. Композитор и его музыка». Книга еще не опубликована, но Дэвид Фэннинг любезно предоставил мне возможность познакомиться с ней в электронном виде, за что я выражаю ему признательность. В книге этой аресту и причинам заключения посвящена целая глава «Арест и Последствия».
Вокруг Шостаковича постепенно сформировался небольшой круг из его учеников и близких ему по духу композиторов. В этот круг помимо Свиридова и Вайнберга входили Р. Бунин, Кара Караев, Ю. Левитин, Б. Чайковский, Н. Пейко, М. Кусс, Б. Клюзнер, М. Меерович. Собирались у Шостаковича в его квартире на Можайском шоссе или у Маргариты Кусс. В этом кругу творческие интересы и художественные вкусы Шостаковича во многом служили ориентиром и образцом.
Безусловно, в их творчестве Шостакович сыграет свою роль не только как наставник, старший товарищ, не только окажет им помощь, но и известное влияние на их стиль. Особенно в те годы. Но тут необходимо иметь в виду следующее. И Свиридов, и Вайнберг в конечном счете обрели свое индивидуальное лицо как композиторы. Свиридов – путем сознательного разрыва с традицией учителя, став убежденным антисимфонистом, обратясь к истокам – к песенным формам. Вайнберг продолжил традицию большого симфонического стиля Шостаковича и вместе с Б. Чайковским и рядом более молодых композиторов из окружения Шостаковича стал своеобразным восприемником и завершителем этого стиля. Многое роднит Вайнберга с Шостаковичем и по драматургии формы, и по обильному использованию полифонических приемов тематического развития, и многому другому. И все же у Вайнберга была своя, быть может, не столь броская, как у Шостаковича, но все же своя индивидуальная интонационная сфера, порожденная биографией его слуха.
Своеобразие музыкальному языку Вайнберга придавала ярко выраженная связь с традициями еврейской музыки. Именно эта особенность привлекала к нему Шостаковича; Свиридов считал, что при создании цикла «Из еврейской народной поэзии» Шостакович испытал известное влияние ряда вокальных сочинений Вайнберга, в частности его цикла «Еврейские песни».
Испытания выпали на долю не только Вайнберга и Свиридова, но и других композиторов шостаковического круга. Беды сплотили их, теперь они дружно выступали вместе. На дискуссии по поводу Десятой симфонии Шостаковича Вайнберг и Свиридов дружно высказывались в ее защиту. Позднее на Втором съезде композиторов наряду с Шостаковичем с резкой критикой Правления ССК СССР выступили Свиридов, Клюзнер. Они защищали и отстаивали друг друга на прослушиваниях сочинений на секциях и на заседаниях секретариата, участвовали в дискуссиях на пленумах. В середине 1950-х после переезда Свиридова в Москву они с Вайнбергом часто общались, звонили друг другу по телефону. От этого времени не остались письма, зато у Свиридова сохранились изданные сочинения Вайнберга с дарственными надписями.
В 1960 году, когда Шостакович был избран первым секретарем Союза композиторов РСФСР, на одном из первых заседаний секретариата состоялось прослушивание Концерта для скрипки с оркестром Вайнберга.
В том же году на очередном заседании Правления СК РСФСР в отчете Московской композиторской организации ее глава Вано Мурадели огласил состав бюро симфонической секции, во главе которой был Ю. Шапорин. В ней принимали участие Б. Чайковский, Н. Пейко, С. Разоренов (ученик Шостаковича) и в том числе Вайнберг.
В 1968 году, когда СК РСФСР возглавил Свиридов, одной из первых его акций стало прослушивание оперы Вайнберга «Пассажирка».
В 1971 году Вайнбергу было присвоено звание заслуженного деятеля искусств России. После того, как Свиридов не был переизбран на должность первого секретаря СК РСФСР в 1973-м и после кончины Шостаковича в 1975 году, положение Вайнберга в Союзе композиторов осложнилось. К руководству пришло молодое послевоенное поколение композиторов, «дети ХХ партсъезда», как сами они себя называли. Это поколение полностью принимало советскую официальную эстетику в штыки, но одновременно с этим подвергло решительной ревизии многое из того, что было создано советскими композиторами до них. Отдавая дань уважения своим старшим коллегам, классикам советской музыки, в своих музыкальных вкусах это поколение предпочитало ориентироваться на нововенскую школу и международный музыкальный авангард. У Вайнберга, как и у Б. Чайковского и Свиридова, система композиции в двенадцати тонах не вызывала особых симпатий. Между кругом композиторов старшего поколения и молодыми возникли музыкально-партийные разногласия. Потеряв опору и защиту, Вайнберг был отстранен от работы в приемной комиссии в Союзе композиторов РСФСР и в закупочной комиссии в Министерстве культуры СССР, он стал персоной non grata в издательстве «Музыка». Об этом можно прочитать в письмах Вайнберга Свиридову. Эти письма появились в 1980-е – начале 1990-х, когда Свиридов стал постоянно проживать на даче в Ново-Дарьино, а позднее в Жуковке-2 и редко бывать в Москве.
Письма эти согреты теплом давней дружбы. После смерти Шостаковича спаянность круга его близких друзей старшего поколения постепенно слабела. Все меньше и меньше композиторы этого круга общались вместе, в стенах Союза композиторов они чувствовали свое отчуждение от молодых, и посещение союза стало для них обузой, неприятной обязанностью. Разобщенность, сосредоточенность на своих проблемах порождали чувство одиночества, беззащитности. Реже стали ходить на авторские концерты друг друга. Это чувствовали все, грустные мысли по этому поводу посещали и Свиридова. Об этом же свидетельствуют и письма Вайнберга автору «Курских песен». К тому же оба композитора часто болели, их личное общение свелось к минимуму.
Последний раз Свиридов посетил Вайнберга незадолго до его смерти в 1996 году. Мечислав Самуилович уже не вставал. Георгий Васильевич чувствовал себя неважно. Как вспоминает О. Ю. Рахальская, Свиридову было тяжело поднять большой букет роз, его нес молодой водитель композитора. Встреча была долгой и сердечной. Свиридов ненадолго пережил Вайнберга. В декабре следующего, 1997, года третий, обширный инфаркт миокарда подкосил его окончательно, и в начале 1998-го его не стало.
Письма Вайнберга излучают какое-то особое, сердечное тепло. Они несут на себе печать давней, проверенной годами дружбы. Что могло объединять этих таких далеких по своему происхождению, по своей биографии, да и по творчеству людей? Все, кто знал Вайнберга, отмечали его мягкий, податливый как воск характер. Тем не менее, несмотря на все тяжкие испытания, какие выпали ему по жизни, он сумел сохранить в себе чувство собственного и национального достоинства. Жуткие события, что ему пришлось пережить, врезались в его память, переплавились в образы его «Еврейских песен», оперы «Пассажирка», в благородный и возвышенный начальный хорал симфонии «Кадиш», песни поминовения усопших. Вайнберг создал свой музыкальный Завет, отразив в нем страдания и муки своего народа в ХХ веке. Свиридов на упомянутом обсуждении оперы «Пассажирка» в Союзе композиторов 1 ноября 1968 года сказал, что это написано «кровью сердца». Это было близко и понятно русскому композитору, сыну почтового служащего, выходцу из старинного крестьянского рода Курской губернии, автору «Поэмы памяти Сергея Есенина», «Отчалившей Руси», кантаты «Светлый гость» – сочинений, в которых, по словам автора, затронуты «основы национального бытия» русского народа.
7/III 1981
Дорогой Юра! Опять сорвался твой концерт! Очень расстроило меня это; ведь я готовился встретиться с музыкой близкой и любимой, да еще в твоем исполнении, да еще музыкой моего старого и доброго друга. Я понимаю, что главное – это то, что музыка эта существует, но все же она пишется для живого звучания и общения с людьми. Скучаю по тебе – надеюсь встретиться. Жаль, что живешь так далеко. А впрочем, это только польза для твоего здоровья и работы. У нас в столице – все по-прежнему. Правда, состоялось одно художественное событие: премьера 3-й Севастопольской симфонии Б. А. Чайковского. На мой взгляд и вкус это великолепное сочинение. У меня ничего нового – заметно старею, сил все меньше и меньше. Как будто собираются в 83 году поставить «Портрет» в Брно1. Дай Бог… В «Музыке» та же неясность. Хожу на все концерты Федосеева. Большой талант. Единственное, мне кажется, что слишком много играет западных посредственных произведений. Крепко тебя целую, Эльзе2 сердечный привет
Твой Метек3.
29/III 1981
Дорогой друг мой Юра!
До сих пор внутренним слухом общаюсь с твоей изумительной кантатой, великолепно исполненной В. И. Федосеевым4. Сочинение это – как и многие другие твои – является для меня загадкой. Непонятно, как сознательно отказавшись от привычных законов развития музыкальной ткани, всего царствующего арсенала музыкальной кухни, вознеся на алтарь принцип максимального самоограничения, как только при всем этом добиться такой художественной озаренности и выразительности.
Как достигается это, сознательно отбрасывая весь баласт [так – А. Б.] компонентов сопровождающих, цементирующих, комментирующих мысль сочинения; оставляя единственную линию – стержень в которой должны вмещаться мысли и кровь произведения.
Убежденностью, смелостью надо обладать – ни в чем не изменяя гармонии, фактуры, динамики, оркестровой палитры, не прибегая к вспомогательной полифонии на протяжении 4-х куплетов сочинения.
Думаю, что это есть высшая точка мастерства!
И какое «пренебрежительное» и «высокомерное» обращение с так называемой ремесленной кухней у тебя выливается в эффект небывалой художественной силы.
Думаю, что это свойственно только тебе, ибо любой другой композитор, прибегая к такому роду сочинительства, терпел бы фиаско, так как его задача продиктована была бы заданностью. У тебя же это спонтанный процесс общения с музыкой.
Кажется мне, что для тебя не очень характерна должно быть кропотливая лепка материала – вернее его обработка и разработка – ибо первый импульс, то, что можно назвать сигналом мелодического озарения, так силен и проникновенен, что его девственная станьяция [так – А. Б.] сильнее любой возможной трансформации.
А может быть все это домыслы – плод моей фантазии. Может быть ты понотно складываешь каждое мелодическое зерно? А может в одном случае так, в другом сяк. В конечном итоге значение имеет только результат. История нас учит, что нет предпочтения никакой системы работы – есть только смысл в силе впечатления и в том грузе чувств, который ставит слушателя на более высокую ступень нравственной чистоты. Музыка твоя выше мод, стилей, манер, борьбы всяких камарилий. Во все времена она должна быть сочинена естественно и искренне. А это твой главный козырь!
И если 2000 слушателей затаив дыхание так слушает тебя – это значит музыка эта не только хорошая, но и высокая. И «никаких гвоздей», как сказал поэт.
Я могу только одну аналогичную фамилию найти среди известных мне композиторов. Это был сочинитель, который при таком же аскетизме средств, и как будто нарочито простейшей фактуре добивался наивысшего художественного эффекта. Это был Шуберт. Это даже заметно в его инструментальных и симфонических произведениях, там, где он освобождался от концепции и законов венского симфонизма, который только что начинал свое победное шествие по свету. А песни его – это вечный пример чистоты стиля.
Но вот заморочил тебе голову.
Прочел вчера в «Советской культуре» твою замечательную статью про Мусоргского5.
Хорошая была статья Р. С. Леденева про 3-ю симфонию Б. А. Чайковского6.
А сейчас про себя немножко.
Как всегда работаю, живу тише воды, ниже травы. «Портрет» как будто собираются ставить в Брно. Частенько стал хворать. Люди все больше и больше меня огорчают. Ни на что не надеюсь и ничего не ожидаю.
Горячо тебя целую
Любящий тебя, твой Метэк.
Эльзе Густавовне сердечный привет7.
12/XII 1982
Дорогой Юра!
Спасибо тебе за письмо. От каждого твоего письма веет добром и дружбой. Спасибо тебе! В моей серо-бурой-малиновой повседневности – это много.
Жалко, что мы так рано начали отдавать дань болезням. Знаю людей старше нас – бодрячков полных витальных сил. Никуда не денешься – что записано, то и сбывается и сбудется. Хитрить с судьбой не стоит – смешно. Вчера звонила мне Эльза Густавовна. Расстроился сведениями о твоей болезни.
Очень хочется тебя повидать. Рассказать, вспомнить, поболтать. Я живу почти отшельником. Не только я, а и моя семья все время хворает – очень тяжелый быт. Естественно, что бытовые неурядицы и непрекращающаяся болезнь не позволяют так сочинять, как хотелось бы. Надеюсь, что в мае 83 г. состоится премьера «Портрета» в Брно. Но это еще далече… Я за весь 82 год сочинил одно камерное сочинение. На больше сил нет, и желания, что хуже.
Как я тебе уже писал, финансы мои улучшились, вместо 8700 рб я должен 2500 рб.
Недавно состоялась премьера моей 16 симфонии и 16 квартета. Что касается гос. премии – ничего не вышло. Я и не обольщался. Хотя меня (как рассказывали очевидцы) переложили на 83 г., но в списке рекомендации я не числился. Выпал. Уступил место Жубановой8 и Кобзону9. Московский Союз выдвинул меня за 16 квартет. Я понимаю, что это куртуазная отписка.
Я также понимаю, что двое ведущих членов госкомитета по премиям никогда не позволят получить мне премию. Не простят мне моей независимости и моих симпатий. Я их не осуждаю. Бог с ними. В мои 63 года поле жизни так же светло, и так же темно, как всегда и везде. И прав ты, что жизнь не измеряется сегодняшним днем.
Целую тебя сердечно,
с наступающим днем рождения и новым, 83 годом,
твой Метек10.
25/VIII 1984
Дорогой Юра! Спасибо тебе за доброе письмо. Твои слова о моей музыке – для меня непреходящая ценность. Не потому, что они почти единственные, которые я читаю за многие годы, а потому, что они исходят из уст композитора будущего. Для меня одной из вершин музыки второй половины XX века. Они поддерживают меня в моей ежедневной работе и придают особый ракурс моему примирению, моей покорности в моей судьбе. Мечтаю с тобой встретиться, делиться композиторскими заботами. Я много работаю. Все о том же – война и неоплаченный, вечный долг спасшим мир от фашизма. Заканчиваю симфоническую дилогию. 17-я симфония сочинена под впечатлением стихотворения Анны Ахматовой. Как эпиграф взято четверостишие из этого стихотворения:
Ты стала вновь могучей и свободной
Страна моя! Но живы навсегда
В сокровищнице памяти народной
Войной испепеленные года.
18 симфония со смешанным хором. Здесь основой взято прекрасное стихотворение С. Орлова «Его зарыли в шар земной» и слова народной частушки военных лет. Вот такие мои рабочие дела. Здоровье немного лучше. Материально, как всегда на краю банкротства. Сплошное балансирование. Все лето сижу в Москве. Боюсь отдалиться от больницы. Очень редко вижу кого-нибудь. Ю. А. Левитин отстроил себе дачу, где там и пропадает. Николай Иванович11 – это прошлое. Борис Александрович12 – трудно общающийся. Исполнители почти отсутствуют. Многие уехали, часть ушла из жизни. Для новых я мало атракционный предмет. Но вот и все. Целую тебя, береги здоровье. Что это такое – я теперь понимаю. Сердечный привет Эльзе Густавовне.
Твой любящий Метек13.
24/I 1985
Дорогой Юра! Давно не имею от тебя весточки. От общих друзей узнаю о твоем житье-бытье. В нашем возрасте факт физического существования – радостен, казалось бы все иное вторично. Но все же… Если сможешь напиши мне письмо. Это всегда мне волнительно. Давно не слушал тебя в концертах – это обидно. У меня все по-старому. <… > Материально – паршиво. Основу моего бюджета за 40 лет составляло кино. Теперь почти никто не нуждается в сотрудничестве со мною. Я понимаю, что сейчас требуется совсем другая музыка для фильмов и в действительности есть целый ряд замечательных молодых, и полумолодых композиторов успешно работающих и преуспевающих в этом жанре. Но все же когда я вижу на экране конницу Буденного под звуки электрогитар, синтезаторов и ритмов «дикого Запада» – мне становится странно и дико. Хотя о вкусах не спорят. За год прошедший после выхода моего из больницы я написал две симфонии (17-ю и 18-ю). Они о войне отечественной, о чем-нибудь другом мне все труднее и труднее писать. 18-я с хором на стихи С. Орлова, А. Твардовского и военные, народные стихи. 17-ю исполнил на «Московской осени», как всегда блестяще В. И. Федосеев. 18 тоже обещал исполнить. Вероятно, в этом году выйдет из печати в «Советском композиторе» клавир «Портрета». Мечтаю его тебе подарить. Как ты догадываешься издательство «Музичка» для меня закрыто. Вновь избранное руководство секретариата С. К. РСФСР выгнало меня из закупочной и приемной комиссии, где я проработал 15 лет, жертвуя своим временем, здоровьем и волей-неволей наживая врагов. Чем был продиктован этот акт остракизма – не знаю. Вот такие дела. Напиши, как твоя работа двигается. Какие новые встречи с твоей музыкой нас ожидает. Прочел в газете, что снимается фильм «Георгий Свиридов». Дай Бог посмотреть мне. На днях умер Абрам Лобковский14. Целую тебя. Сердечный привет Эльзе.
Твой любящий тебя Метек15.
8/VI 1987
Дорогой Юра! Давно, давно не имею от тебя весточки, про твою жизнь узнаю от общих знакомых. Было бы радостнее иметь более светлые сведения. Надеюсь, что это время придет. Про себя ничего интересного сказать не могу. Старость, болезнь, хроническое отсутствие денег, хотя моя работа могла бы меня вполне обеспечить. Но и за то спасибо! Новое что-то найти для себя в моем ремесле становится все труднее и труднее. Пересматриваю свой юношеский багаж. Иногда нахожу в нем материал для зрелого переосмысления. Но это получается все реже и реже. Попросту сил нету. Из друзей почти никого не вижу. Иногда приходит в голову крамольная мысль переквалифицировать их в бывших друзей. Вероятно, такие мысли, в отношении ко мне, и им могут казаться соблазнительными. Время жестоко и озаряюще высвечивает контуры жизни. Напиши, если можешь.
Целую, всегда твой Метек.
Привет Эльзе Густавовне16.
10/IV 1990
Дорогой Юра! Давно как потерял связь с тобой и ответных от тебя писем нету. Так, вероятно, наша славная почта содействует внутренней корреспонденции. Лично беседовал с тобою, у тебя дома, в 1988 году, в январе. Боже, как время бежит! Все сведения о твоей жизни получаю от общих знакомых и друзей. У меня все по старому. Работаю много, в основном в ящик. Единственный мой теперешний исполнитель – замечательный В. И. Федосеев. Как мне казалось раньше, преданы мне до гробовой доски «бородинцы» [речь идет о квартете имени Бородина – Прим. ред.] <…>. Бог им судья. Как говорят «новые времена – новые песни». Так ли? Старое может ведь быть навсегда новым, а новое уже в час рождения попахивает нафталином. И уж необязательно смена поколений влечет за собой изменения в шкале художественных ценностей. Это ведь избитые и простые истины. Но в погоне за модой «клубничной» теряют ощущение правдивого даже такие хорошие музыканты, как известные нам исполнители. Но хватит об этом. Прошлый год был для меня юбилейным, исполнилось 70 лет. В БЗК состоялся авторский вечер прекрасно проведенный Вл. И. Федосеевым. Естественно, что на эстраде было больше оркестрантов, чем слушателей в зале и на том, как говорят, спасибо. Юра, будет время, желание, черкни мне пару слов.
Целую тебя, Э. Г. сердечный привет. Всегда твой Метек17.
1 Опера «Портрет» по одноименной повести Н. В. Гоголя была написана М. Вайнбергом в 1980 году, премьера состоялась 20 мая 1983 года в театре им. Л. Яначека в Брно. Дирижер Вацлав Носек. Сведения из неопубликованной книги: Fanning D. Assay M. and Skans P. Mieczysław Weinberg. The Composer and his Music. P. 581. Приношу благодарность Дэвиду Фэннингу за предоставленную возможность ознакомиться с этим самым последним по времени исследованием жизни и творчества М. Вайнберга.
2 Эльза Густавовна, супруга Г. В. Свиридова (1920-1998).
3 РГАЛИ. Ф. 3333, оп. 1, ед. хр. 171, л. 22. Почтовый штемпель: Москва. 07.03.1981.
4 По всей видимости, речь идет об исполнении «Весенней кантаты» на сл. Н. А. Некрасова.
5 Имеется в виду следующая статья: Свиридов Г. К новым берегам! // Советская культура. 1981. 27 марта. № 25. С. 6. Расширенный вариант статьи опубликован в издании: Книга о Свиридове. Размышления. Высказывания. Статьи. Заметки / Сост. А. Золотов. М.: Сов. композитор, 1983. С. 224–229.
6 Вайнберг М. Радость открытия // Известия. 1981. 6 февраля. № 32. С. 6.
7 РГАЛИ. Ф. 3333, оп. 1, ед. хр. 171, л. 23–25. Почт. шт.: Москва. 30.03.81.
8 Жубанова Газиза Ахметовна (1927–1993) – композитор, народная артистка Казахстана и СССР, лауреат Государственной премии КазССР, профессор.
9 Кобзон Иосиф Давидович (1937–2018) – известный певец, исполнитель популярных советских песен и политический деятель.
10 РГАЛИ. Ф. 3333, оп. 1, ед. хр. 171, л. 34–35.
11 Имеется в виду композитор Николай Пейко (1916–1995). Отношения с ним были прерваны как Вайнбергом, так и Свиридовым.
12 С композитором Борисом Чайковским (1925–1996) у Вайнберга и Свиридова до конца жизни сохранились теплые, дружеские отношения. В семейном архиве Свиридовых-Белоненко сохранились письма Б. А. Чайковского Свиридову и переданные любезно его вдовой Яниной Иосифовной Мошинской письма Свиридова Чайковскому.
13 РГАЛИ. Ф. 3333, оп. 1, ед. хр. 172, л. 5.
14Лобковский Абрам Михайлович (1912–1985) – ленинградский композитор, ученик Д. Д. Шостаковича.
15 РГАЛИ. Ф. 3333, оп. 1, ед. хр. 171, л. 10.
16 РГАЛИ. Ф. 3333, оп. 1, ед. хр. 172, л. 24.
17 РГАЛИ. Ф. 3333, оп. 1, ед. хр. 172, л. 33.
