Кто эти дети

И даже концерты с певцами он умудряется организовать так, что едва ли поднимется рука написать как-то обыкновенно: «Певец N дал сольный концерт в сопровождении пианиста N». Скорее уж напишешь, что Гориболь дал сольный концерт в сопровождении того или иного артиста. При этом пианист выбирает партнеров очень интересных, в своем роде даже исключительных. Такова меццо-сопрано Олеся Петрова, с которой он исполняет, в частности, вокальные циклы Валерия Гаврилина, или Борис Пинхасович, спевший с ним Грига и Рахманинова.

С австралийским тенором Эндрю Гудвина у Алексея Гориболя – давний «музыкальный роман», как и у Гудвина еще более давний – с Петербургом. Выпускник Петербургской консерватории по классу Льва Морозова, Эндрю с его пронзительно нежным и простодушным светлым лирическим тенором полюбился публике не только за редкие и долгожданные сольные концерты, но и за роли на сцене – партию Энея в спектакле Театра консерватории «Дидона и Эней» Пёрселла, партию Тамино в «Волшебной флейте» в театре «Зазеркалье». Эндрю пел и в Большом театре – Альфреда в «Летучей мыши» Штрауса в постановке Василия Бархатова и Тамино в постановке Ахима Фрайера. Но в итоге все же вернулся на родину в Австралию.

Спустя восемь лет он снова вышел к петербургским слушателям, приготовив изысканнейшую программу, отличающую вкус певцов круга Гориболя. Исполнители поменяли порядок, указанный в программе, открывшись не Бриттеном, а песнями Айвора Гёрни, которого все чаще включают в свои выступления европейцы, среди которых и Иэн Бостридж, и контратенор Беджун Мета. Гёрни учился у Чарльза Вильерса Стэнфорда, который, в свою очередь, был учителем Ральфа Воана Уильямса. Интонационный строй песен Гёрни очень уютен для уха, в нем слышится реставрация романтизма, и нет сомнений, что их звуковой мир был для композитора эдаким раем, территорией утешения, отдохновения для истерзанной больной души.

Три песни – «Сон» (на слова Дж. Флетчера), «На склоне холма» (на слова Дж. Мэйнсвилда) и «Во Фландрии» (на слова Ф. Харви) Эндрю Гудвин наполнил безмятежностью, едва заметно акцентируя в пении некую народность тона, словно бы распеваясь, настраивая свой инструмент, подпитываясь живительным источником бесхитростных интонаций. Попавший под колесо Первой мировой войны Джордж Баттерворт прожил куда более короткую жизнь, чем Гёрни, не потому ли герои вокального вечера выбрали единственную его песню «Покойся с миром» на стихи О. Уайльда. В музыке и у Гёрни, и у Баттерворта невозможно было не расслышать новой волны романтизма, в том числе во многом и национального, получившего доступ к кислороду, воздуху свободы, которым важно было надышаться.

После Гёрни и Баттерворта «Тайная страна» Десятникова на стихи Роберта Грейвза не только выразительно поставила петербургского композитора в английский контекст, но и предвосхитила ответ на вопрос «кто эти дети» – «тайная страна».

Цикл «Кто эти дети?» Бриттена в интерпретации дуэта Гудвин-Гориболь очень бы хотелось иметь в своей домашней фонотеке для ежедневного слушания. Поразительный голос Эндрю, его исполнительская манера сочетали натуральность, природность тона, естество и ненатужность пения с безыскусностью подачи, ощущением земной стихии, на фоне которых психологизм Бриттена обретал уникальную гармонию и покой. Слушатели вслед за певцом получили возможность без взвинченности и напряженности бостриджевского образца вслушиваться в детали, спокойно наблюдая за наблюдением. Мир мальчишеского детства был для Бриттена объектом пристального внимания. И в день своей премьеры, и до сих пор этот цикл может и должен служить идеальным примером чуткого и немногословного, предельно точного исследования сложного мира ребенка под стать штудиям Януша Корчака.

Дважды в цикле появляются песни под названием «Загадка». А рядом с ними стоят «Кошмар», «Черный день», а то и вовсе «Бойня». Удивление у Бриттена тесно спаяно с тревогой и беспокойством за хрупкость судеб и жизней, за собственную неделикатность и неуклюжесть в обращении с ними. Голос Гудвина оказался незаменим в этом захватывающем дух путешествии по разноцветным закоулкам детской души, не говоря о том, с каким азартом пианиста-художника живописал эти маленькие большие истории Алексей Гориболь, вслушиваясь в потаенные смыслы партитуры.

Фото: Лилия Ольховая

Эндрю проявил всю свою артистическую гибкость, эмпатично интонируя перепады настроения, темпы непредсказуемых передвижений, вспышки желаний. Свободный, собственно родной английский язык Эндрю Гудвина не мог не вызывать сравнений с современными английскими певцами, больше всего – с контратенором Йестином Дэвисом. Однако в отличие от абсолютной английской туманной прохладцы и меланхолии Дэвиса в голосе Гудвина слышалась иная – собственно австралийская температура, иная цельность и позитивность.

Сидевшая рядом со мной выдающаяся камерная певица Татьяна Ивановна Мелентьева, супруга Алескандра Кнайфеля справедливо заметила, что следующее отделение будет «проверкой на зрелость». И Эндрю Гудвин этот «экзамен» выдержал с честью. Мужская нежность певца очень удачно подошла для лирики Шумана, во многом отбросив тень и на песни Шуберта, в эмоциональной шкале которых шумановского оказалось чуть больше, чем шубертовского. Даже темпы в «Форели» и «Куда» из «Прекрасной мельничихи» получились взвинченнее привычного. В ожидании бисов кто-то из зала прокричал: «арию Ленского!» Эндрю тут же рванул в сторону просящего, запев ее с ходу. Однако первым бисом все же стал романс Чайковского «Средь шумного бала», заставивший помечтать о русской программе Эндрю Гудвина. Затем так непривычно для территории encore, когда все уже так благостно, безоблачно, прекрасно и «можно ни о чем не думать», были исполнена песня Бриттена – «Вокзал или каторжник и мальчик со скрипкой» из цикла «Зимние слова» на стихи Томаса Гарди, после которых очень трудно было выйти из магического круга, незримо прочерченного музыкантами.