Персона
В Российской академии музыки имени Гнесиных состоялись выборы нового ректора. 30 октября 2019 года на этот пост пришел Александр Рыжинский (АР) – профессор, доктор искусствоведения, известный хоровой дирижер, лауреат Премии Правительства РФ в области культуры. Евгения Кривицкая (ЕК) побеседовала с ним об актуальных вопросах музыкального образования и науки, а также о том, можно ли остаться музыкантом, став чиновником.
ЕК Вы возглавили один из ведущих и старейших российских вузов. Когда приходит новый глава фирмы, он проводит аудит, чтобы понять, в каком состоянии дела. Какое хозяйство досталось вам?
АР Если бы я пришел со стороны, я бы, наверное, провел серьезную проверку. Но, работая в Академии с 2009 года, я хорошо знаю весь педагогический состав, административные службы – чем они занимаются. В какой-то степени мне было проще, хотя настройка «программного обеспечения» будет еще какое-то время продолжаться.
ЕК В 2011 году профессиональное сообщество переживало из-за слияния Училища имени Гнесиных с Академией. Как вы считаете – эта модель доказала свою жизнеспособность?
АР Считаю, что да. Это не просто на словах возвращение к истокам и традициям Елены Фабиановны Гнесиной. Теперь это единая структура с программой среднего образования, которую обеспечивает один замечательный коллектив, и с программой высшей ступени – там работает своя команда. И между ними нет антагонизма, а, наоборот, происходят диффузии. Да и студенты Гнесинского училища имеют возможность еще до поступления пообщаться, понять, какие педагоги есть в вузе, и принять решение, куда им идти поступать.
ЕК У вас в Академии проходила конференция, посвященная теме «Музыковедение в свете наукометрических показателей». Как профессор, я ежегодно пишу в отчетах, какой у меня индекс Хирша, показатель цитирования в РИНЦ, сколько у меня статей в Scopus… Зачем нам нужны эти таинственные цифры?
АР Это своего рода мониторинг. Для чего? Когда решается вопрос распределения денег, то государство должно понимать, на что оно их дает. А как измерить достижения музыковедов? Вот с помощью системы показателей. Это вынужденная мера, но иного пути я пока не вижу. Между прочим, пишем отчеты не только мы – так во всем мире. На конференцию приезжала Марина Фролова-Уокер, рассказывала про ситуацию в Великобритании, и я узнавал наши реалии. Тоже думают, с кем в соавторстве написать, в каком журнале лучше опубликовать, чтобы потом статья индексировалась, и ты получал определенные дивиденды от своей научной деятельности. Сегодня недостаточно написать статью или монографию – важно ее правильно представить в нужных ракурсах, и только тогда она будет считаться и измеряться. Нам придется вводить в обиход все западные рейтинги, иначе останемся в глазах всего мира «туземной наукой». Этот термин я услышал в Сколково, он относится не к России как таковой, а вообще ко всем, кто говорит – нам не нужен Scopus, все эти системы.
ЕК Получается, мы должны переводить наши работы на английский язык, чтобы они учитывались в международных исследовательских и библиотечных базах.
АР В том числе. Для нас иного способа интеграции нет. Надо понимать, что русский язык открыт только тем ученым на Западе, кто занимается церковной русской культурой. Как говорят мои коллеги, английский язык – это современная латынь.
ЕК К вопросу об интеграции в западную систему – там существует принцип ротации преподавателей и четкий пенсионный порог. У нас могут работать до 80 и далее лет, и регулирующих законов, по сути, нет.
АР Очень сложный и неоднозначный вопрос. От кого-то нет пользы и в 50 лет, а кто-то может и в 90 лет быть тем человеком, которого боишься потерять. Кардинальных законодательных перемен я избегаю. На Западе другая психология. Поучившись в Германии, я могу сказать, что там люди не боятся перемен. Мой профессор, известный хоровой дирижер Руперт Хубер, отработав по контракту в Кёльне, затем переехал в Штутгарт. Для них это нормально – они не привязаны к одному вузу. Также он управлял Хором Западногерманского радио и телевидения (WDR Rundfunkchor), а до этого был директором хора Зальцбургского фестиваля. Контракт истекает, он переходит на следующую позицию, переезжает в другой город – нет никакой трагедии.
У нас – иная ментальность. При определенных плюсах западной системы ее нам навязывать нельзя. Кстати, сейчас готовится закон, в котором предлагается повысить возрастной порог для ректоров вузов – продлить нахождение на посту до 80 лет, но не более трех сроков. Посмотрим, чем дело закончится.
ЕК Вы не только ректор, дирижер, но и известный музыковед, посвятивший себя исследованию творчества Шёнберга, а затем итальянских авангардистов второй половины XX века. Что привлекает вас в этой сложной музыке?
АР Музыка. В сочинениях Берио, Ноно, Мадерны меня привлекает их отношение к звуку.
ЕК А чем вы объясняете, что большинство хоровых коллективов не выходит за рамки первой половины XX века?
АР Не хотят преодолевать трудности, заложенные в современных партитурах. Всегда можно объяснить репертуарную инерцию следованием традициям, опорой на классику, как на образец. А в современных партитурах встречается много неожиданного – в области ритма, фактуры, тембра. Требуется огромная подготовительная работа – ты должен владеть иностранными языками, чтобы прочитать авторские «инструкции» в предисловиях, сам должен вначале понять, как это исполнять, чтобы потом объяснить все это хору. И погрузиться в эстетику композитора, в статьи о нем, чтобы адекватно воспринять, к примеру, новаторские манеры Кагеля – зачем он применяет пение только на одном слоге, или со стиснутыми зубами, или дрожащим голосом… Не вся музыка, которую мы включаем в концерты, мне близка: в какой-то степени я решаю просветительские задачи, когда знакомлю публику с сочинениями, ставшими на Западе классикой, скажем, Штокхаузена, который у нас до сих пор «ходит» в новаторах. Надеюсь, уже не за горами то время, когда я смогу выпустить монографию, посвященную хоровому творчеству композиторов дармштадской школы.
ЕК А что-то не такое радикальное вы поете?
АР Наш коллектив Altro coro ориентирован на современную музыку разных направлений – и тех мастеров, которых нет с нами, но чьи сочинения только начинают входить в нашу жизнь, и молодых композиторов.
ЕК Мы затронули тему исполнительства. В конце минувшего года прошло несколько значимых хоровых состязаний, где вы работали в жюри. Ваши впечатления?
АР Начнем с Конкурса имени И. А. Михайловского в Туле. Для меня это был интересный опыт. Сейчас много конкурсов, и в основном условия примерно одни и те же. В Конкурсе имени Михайловского я уловил свежее дыхание: мне понравилась идея его основателя, декана Московской консерватории Александра Соловьёва – предложить участнику «вытянуть» сочинение для работы с хором по жребию, перед тем, как идти на сцену.
Обычно сочинения выбираются заранее, минимум за один день, а тут ты должен держать в сознании примерно пятнадцать произведений и быть готовым выйти и отрепетировать с хором любое из них. Для исполнительской стратегии у конкурсантов остается буквально несколько секунд, и тогда акцент делается на мобильность участников, на их умение быстро ориентироваться в предлагаемых обстоятельствах. Ведь кому-то достается более удобная партитура, а кому-то – менее, и нет времени это компенсировать.
Кроме того, молодые хормейстеры получили возможность общения с профессиональным коллективом. Тульский государственный хор сделал заметный скачок за последние несколько лет, имеет разнообразный в стилевом отношении репертуар, так что конкурсанты, работая с ним, смогли раскрыть себя в полной мере.
ЕК А как вы оцениваете итог Третьего Всероссийского музыкального конкурса, где вы и ваши коллеги в жюри не присудили первого места?
АР У этого состязания много проблем: мне кажется, надо пересмотреть регламент судейства. Ситуация, когда балл председателя является определяющим, неправильная. Считаю, что нужно приближаться к практике европейских конкурсов, когда все члены жюри имеют равные права, баллы подсчитываются, отсекаются самые низкие и самые высокие отметки, выводится среднее арифметическое, и мы получаем справедливый результат. Это давно выработанное правило в рамках хорового совета «Интеркультура», которому подчиняются все ведущие хоровые конкурсы.
До финала Всероссийского конкурса не дошли некоторые сильные ребята, что и повлекло за собой то, что мы в итоге не нашли лидера на первую премию. Кроме того, я бы пересмотрел репертуар, в частности, произведения, которые предлагаются для исполнения на фортепиано. Я не знаю еще того дирижера, который может здорово исполнить «Богородице Дево» Рахманинова на этом клавишно-ударном инструменте, или «Серенаду» Щедрина, требующую настоящей пианистической виртуозности. Эта музыка «сгубила» многих хороших участников.
ЕК А вы сами участвовали в конкурсах?
АР Да. Для меня значимым оказался первый конкурс в Красноярске «Весенние хоровые капеллы», где я завоевал первую премию. Тогда, в 2000 году, она составляла шесть тысяч рублей, и на эти деньги я приехал поступать в Москву. Победа на конкурсе внушила мне уверенность в себе и дала материальную возможность воплотить мечту в жизнь.
Что касается сегодняшней ситуации в нашей профессии – я не вижу какого-то заметного падения или взлета: есть такое стабильное «горение».
ЕК Вероятно, эту оценку можно отнести и к состоянию дел в композиторском творчестве. Есть ли интересные идеи в хоровых композициях у отечественных авторов?
АР Есть, и даже чаще они встречаются в студенческих работах. Назову выпускницу нашей Академии Лидию-Марию Кошевую. Она однажды прислала мне по электронной почте свою партитуру. Я получаю много разных предложений от композиторов, всегда смотрю присланные сочинения, но чаще всего отвечаю «нет», или «может быть, в долгосрочной перспективе…» А произведение Лидии мне сразу понравилось – такое импрессионистское письмо, без поставангардных изысков, но звучащее необычайно современно. Поиграв на рояле, послушав, я понял, что мы его выучим. Включили в программу, которую повезли в ЮАР, на X Всемирные хоровые игры, и там спели мировую премьеру. Так что есть и в России интересные композиторы, но если говорить о мировом контексте, то пока мы отстаем. Речьидет о том, что привлекает внимание композиторов. Когда Эрик Уитекер приезжает и рассказывает, как он впечатлялся «Lux aeterna» Лигети, я понимаю, откуда брались его фактурные идеи. Так же как для группы The Beatles фигурой влияния стал Штокхаузен, чей портрет они поместили на обложке пластинки «Сержант Пеппер».
Нам не хватает умения слышать весь большой мир, не деля музыку на плохую и хорошую. Как исполнитель я достаточно демократичен, с удовольствием могу после опусов Кагеля исполнять композиции Эрикса Эшенвалдса – красивые, мелодичные, здорово написанные. Потому что создать шлягер – тоже своего рода задача.
ЕК Обязанности ректора ограничивают вас в возможности собственного творчества? У вас остается время на изучение партитур, как раньше?
АР Это вопрос дисциплины и мотивации. Чем-то приходится жертвовать – свободным временем, хобби. Но, по сути, наша профессия является одновременно и хобби, от нее отказываться я не собираюсь и буду сопротивляться всеми силами. Потому что музыкант должен оставаться музыкантом – нельзя себе изменять.
ЕК Вы могли бы сформулировать свою миссию как ректора?
АР Охранительная. Сегодня это важнее, так как мы живем в реформаторской флуктуации, в постоянном желании обновления законодательства, поиска новых путей, цифровизации. Это все хорошо, я сам думаю над дистанционными формами обучения, мы сейчас готовим пилотные проекты, но при этом понимаю, что надо сохранить и все то, что приносило плоды – научные, исполнительские школы, методы, которые давали результаты. К примеру, есть учебник «Хор и управление им» Чеснокова – это базовая книга, потом уже можно знакомиться с другими источниками. Мы должны сохранять наше наследие, но в то же время смотреть в будущее. Современная музыка мне не мешает любить Монтеверди, я даже глубже стал понимать его, видеть в нем великого реформатора, постоянно экспериментировавшего в рамках своей эпохи. Но я – противник «Интернационала», идеи разрушения до основания, а затем… Я – сторонник плавного «перехода».
