Михаил Копельман:
Оставить такой знаменитый ансамбль, как Квартет Бородина, непросто

О том, легко ли соответствовать высоким планкам, чем привлекателен квартет как форма исполнительского искусства, и как сложилась судьба после отъезда из России, Михаил Копельман (МК) рассказал Йосси Тавору (ЙТ).

ЙТ Как все начиналось?

МК Учась в Московской консерватории, квартетом я серьезно не увлекался. Все в то время стремились пробиться на какой-то конкурс, и я не был исключением. Но на единственном конкурсе, в котором я принимал участие, – конкурсе Жака Тибо в Париже – я получил вторую, специальную, премию. А так как я заканчивал консерваторию, то, не получив ни одного концерта, сел в оркестр Большого театра и проработал там год. Затем меня позвали концертмейстером в оркестр Московской филармонии, где играл еще полтора года. Именно в это время меня пригласили в Квартет Бородина, где освободилось место первого скрипача, которое занимал Ростислав Дубинский в течение тридцати лет.

ЙТ Дубинский со своей женой Любовью Эдлиной эмигрировал в США, где вместе с Юлием Туровским создал Borodin Trio. Вас пригласил Валентин Александрович Берлинский – человек, который, в общем-то, стоял за этим квартетом много лет до последнего своего дня жизни. И это была большая честь – сесть в такой коллектив, у которого есть имя, у которого уже есть свои особенности, свое звукоизвлечение, свое отношение к репертуару.

МК Вы знаете, в тот момент, когда меня послушали и решили принять в квартет, я сам до конца не понимал, насколько это все серьезно. Я, как и многие студенты консерватории, ходил на все концерты Квартета Бородина, мы преклонялись перед этими музыкантами. И это приглашение на меня свалилось как гром среди ясного неба. Тем более что, играя несколько лет в оркестре, я ощущал, что мне не хватает творческого начала, я не имел возможности выразить себя как индивидуальность. И Квартет Бородина выглядел именно такой возможностью, которую я не мог упустить. Конечно, это было по многим параметрам большим испытанием. К тому же я был самым молодым в этом квартете.

ЙТ Берлинский и Шебалин играли к тому времени в этом квартете много лет. И Абраменков, пришедший на место Ярослава Александрова, играл с ними уже некоторое время. И вдруг на место первого скрипача приходит яркий молодой музыкант…

МК У меня действительно была хорошая подготовка. Но у них были сложившиеся интерпретации, что понятно. И, что гораздо сложнее, – своя интонация. Мне пришлось менять привычный строй, я играл все более сольно, высоко, на струне ми, что совершенно не совпадало, скажем, с басом. И, конечно же, у меня совершенно не было квартетного репертуара. Мне пришлось в первый год подготовить шесть программ. Хорошо, что оставалось три летних месяца для подготовки. Мы поехали в Закарпатье, в мои родные края, и там провели три месяца, занимаясь с утра до ночи. Пришлось выучить восемнадцать струнных квартетов, что оказалось совсем непросто.

Но самым сложным для меня было другое – некое ментальное давление, собственное ощущение того, что я играю в одном из лучших квартетов мира. Что при каждом моем выходе на эстраду все внимательно вслушиваются в мою игру и сравнивают с тем, что было до меня и что сейчас может получиться.

К тому же я, конечно, осознавал и поначалу робел из-за разницы в возрасте между мной и, скажем, виолончелистом Валентином Александровичем Берлинским, который был старейшиной этого ансамбля, на 22 года старше меня, и взял на себя функции первого скрипача в плане работы с квартетом. И хотя это было противоестественно, потому что первый скрипач должен быть лидером, я понимал, что должен учиться, и многому учился, пока не почувствовал под ногами более устойчивую почву.

ЙТ Отношение было сразу же доброжелательное, или все-таки вы ощущали себя новичком?

МК Я, вероятно, был настолько занят всем этим процессом вживания, что не замечал ничего вокруг и не чувствовал со стороны моих уже новых коллег какого-то снисходительного отношения. Может быть, потому что не был столь амбициозным. Я действительно очень многое приобрел в Квартете Бородина, чему благодарен по сей день. Ко многому я и сам дошел, нашел какие-то новые краски, придал некую яркость прежним оттенкам, оживил темпы и так далее.

В первые годы, так как я был очень послушным мальчиком, все шло замечательно, и Валентин Александрович относился ко мне буквально как к сыну. С годами, конечно, все это стало трансформироваться, потому что я хотел уже быть настоящим лидером квартета. Я рассчитывал, что процесс произойдет сам по себе, естественным образом. Но получилось не так.

Наши взаимоотношения с годами стали более прохладными. Я знаю из рассказов, что со многими квартетами происходит нечто подобное, ведь мы с годами проводили вместе больше времени, чем с собственными семьями. То есть это и была наша семья. Мы же невероятно много концертировали, играли по 100–120 концертов в год. Если посчитать, каждый третий день – концерт, плюс перелеты, переезды. В общем, это была непростая жизнь, требующая полной отдачи и, конечно же, большой жертвенности.

Тем не менее, когда мы выходили на эстраду, все это забывалось. Потому что мы настолько любили игру в квартете и наш репертуар, что все остальное отходило на второй план. Притом что репетиции проходили всегда сложно, и возникали разного рода трения. Один мой близкий знакомый, не музыкант, но разбиравшийся в музыке гораздо лучше, чем многие профессионалы, присутствовал как-то на одной из репетиций и был, конечно, шокирован, когда увидел, какие тут полыхали эмоции. Но после концерта он сказал мне: «Знаешь, ваши споры, разница в подходе придает вашему исполнению нечто особенное. Происходят какие-то необъяснимые процессы невероятной силы и мощи внутри». Он считал, что все наши споры шли на пользу.

ЙТ Существует мнение, что уходить надо, когда тебя еще хотят видеть. Вы ушли как раз в момент, когда все трения были сами по себе, а концертная деятельность отдельно. И вы переходите в слаженный коллектив Tokyo String Quartet. Это, как мне кажется, абсолютно другая культура, другие люди и другое отношение к музыке.

МК Несомненно. Напомню, что в то время я уже три года жил в Нью-Йорке, уехав со всей семьей, но продолжал работать в Квартете Бородина. Я понимал, конечно, что по многим причинам должен менять что-то в своей жизни. Так получилось, что мне предложили место первого скрипача в Tokyo String Quartet, который считался одним из лучших американских квартетов. И я перешел к ним после первой же репетиции. Это было мгновенное и очень эмоциональное решение, хотя и выстраданное мною после глубоких раздумий, ибо оставить такой знаменитый ансамбль, как Квартет Бородина, совсем непросто!

С Tokyo String Quartet поначалу казалось, что все идет замечательно. Но постепенно картина изменилась. Например, вживание в их интонационное поле было совершенно иным, нежели в Квартете Бородина, куда я пришел в 29 лет, и у меня и опыта никакого не было в области квартетного исполнительства. И еще одна важная и основополагающая вещь: в Квартете Бородина, со всеми своими индивидуальными музыкантскими понятиями, мы все представляли московскую, русскую школу. А тут – японцы, окончившие Джульярд: совершенно иной менталитет.

Тем не менее было очень интересно. Они стремились овладеть репертуаром, который был близок мне, выучить многое из тех сочинений русских авторов, которые играл я. В свою очередь, мне необходимо было выучить то, что составляло основу их репертуара, – Гайдна, Моцарта, Бетховена.

Мы много работали прежде всего над интонацией. Исполнительскую манеру игры изменить, наверное, можно, но нужно ли? В возрасте 49 лет мне это было уже очень сложно, хотя я пытался подстроиться под них. Но вот что примечательно и даже символично: за шесть лет я не сделал с Tokyo String Quartet ни одной профессиональной записи. И это было, мне кажется, правильное решение. Если уж писать, так надо быть уверенным в результате на все 100 процентов. А вот такого удовлетворения и ощущения, что это окончательный вариант, который ты бы хотел услышать, – его никогда не было.

ЙТ Здесь мы переходим к третьему квартету в вашей жизни – это квартет ваш, Квартет Копельмана. И там тоже есть совершенно неожиданные вещи. Все музыканты, в общем-то, русской исполнительской школы, и это их роднит. А с другой стороны, все они живут в разных местах, и крайне сложно собираться. Расскажите, как рождался этот квартет?

МК Вы знаете, могу сказать, что мне повезло. Когда я принял решение, что расстаюсь с Tokyo String Quartet, то тут же получил предложение преподавать в Eastman School of Music, одной из ведущих американских школ. В принципе, я уже как-то и не думал, что буду продолжать играть в квартете. Мне исполнилось 55 лет, и я решил, что пришло время серьезно заниматься педагогикой. Я и в Московской консерватории преподавал лет пятнадцать, вел класс квартета. Потом с Tokyo String Quartet мы были ансамблем-резидентом в Йельском университете. Так что у меня всегда было тяготение к преподаванию. На протяжении многих лет моей работы в двух квартетах ко мне не раз обращались молодые музыканты, чтобы я их послушал. Я давал им какие-то советы, но вот так, профессионально и на полную ставку, с полной отдачей, – я не преподавал.

И вот в 2002 году я получил это место в Рочестере и начал преподавать. И тогда мне позвонил виолончелист, с которым мы сейчас играем, мой давний друг Миша Мильман: «А давай теперь создадим свой квартет». Он двадцать лет играл в камерном оркестре у Владимира Спивакова, в «Виртуозах Москвы», был учеником Валентина Берлинского, с нами, с бородинцами, много играл и записывал. И вот Миша решил проявить инициативу. Я ему говорю: «Миша, теоретически это звучит замечательно. Но где живу я, и где живешь ты?» Он жил в Испании, я жил в Нью-Йорке. «И все же, – говорю я, – давай пофантазируем, а кто тогда на альте?» «Ну, – говорит он, – вот Игорь Сулыга, я с ним в тех же “Виртуозах Москвы” уже лет двадцать играл. Альтист замечательный». – «Хорошо, а кто сядет вторым скрипачом?» (И надо понимать, что функции второго скрипача в струнном квартете – вещь очень важная и деликатная.) – «А Игорь играл лет десять с Борей Кушниром, еще когда-то в консерватории, в квартете». Я говорю: «Конечно, это все замечательно, но Боря живет в Вене, он очень успешно преподает, у него прекрасные ученики, он играет в фортепианном трио». На что Миша отвечает: «Ну, позвони ему – что тебе стоит? Поговори, узнай, чем он дышит».

Я позвонил, Боря помолчал немного, а потом говорит: «Знаешь, дай мне подумать». Он ответил буквально на следующий день, и мы решили, что попробуем. Договорились, что встретимся в Испании, так как двое из них, Миша и Игорь, жили там. Встретились в Овьедо и начали репетировать. Репетируем, играем, получаем несказанное удовольствие. И вдруг звонит моя супруга: «Знаешь, здесь пришел факс (в то время еще были факсы) от какой-то женщины из Англии». Оказалось, что он от дамы, которая была большой поклонницей квартетного искусства. Когда я играл в Квартете Бородина, она ходила на все концерты, никогда не приходила за кулисы, но, как потом выяснилось, даже ездила слушать нас в другие страны. Она работала на тот момент в большом солидном концертном агентстве в Англии. И когда узнала, что я ушел из Tokyo String Quartet, решила поинтересоваться моей судьбой. Ее имя Амина Домлодж. Она написала, что уже много лет является поклонницей Квартета Бородина, и, узнав, что я уже не работаю с Tokyo String Quartet, интересуется, хочу ли я заниматься сольной карьерой или, может, создать свой квартет. Я поблагодарил ее и добавил, что именно сейчас мы собрались с моими русскими коллегами-музыкантами, чтобы попробовать поиграть вместе квартетный репертуар.

Вот так это началось. Но когда я ей сказал, что «мы хотим попробовать», она сразу же договорилась со своим шефом. У них не было ни одного квартета в агентстве, он открыл квартетную позицию, и нас взяли туда. И тут же появились концерты, мы в первом же сезоне удачно дебютировали на Эдинбургском фестивале – с Третьим квартетом Чайковского и квартетом «Девушка и смерть» Шуберта. Но через год Амина сообщила, что решила уйти из этого агентства и открыть свое собственное. Она сказала, что отлично осознает наше положение, и если мы хотим остаться в крупном агентстве, то она примет это с пониманием. Я мог, конечно, сказать, что у нас все хорошо, и мы не собираемся никого ни на что менять. Но именно она была инициатором всего, что произошло с нашим квартетом. Здесь сыграли роль и сентиментальное отношение к человеку, с которым мы начинали, и логика тоже. С одной стороны, я понимал, что крупное агентство – это сила, у них большие связи; с другой, – наш квартет не собирался играть по сто концертов в год и так интенсивно выступать. А найти такого агента, который будет заниматься артистами, которые хотят играть только 15, 20 или 25 концертов в год, сложно. Она как раз и оказалась таким человеком. И я сказал Амине, что мы остаемся с ней – и ни на минуту не пожалел.

ЙТ И это продолжается уже…

МК …17 лет. В самом начале нашего совместного музицирования у всех у нас была основная работа: Миша и Игорь играли в симфоническом оркестре, Боря преподавал, я начал преподавать. Мы прекрасно понимали, что мы не сможем отдаваться квартету полностью. Однако уже с первых репетиций поняли, что нам мало что нужно обсуждать. Мы настолько вместе дышали, и настолько это было естественно: мы все заканчивали Московскую консерваторию, почти в один и тот же год, и ценности были у нас одинаковые. Мы стараемся собраться задолго до туров, сыгрываемся и выучиваем что-то новое. Выступаем на очень хороших площадках и получаем большое удовольствие от этого. Я думаю, что это и есть счастье.