Исправить несправедливость

Опера «Енуфа» – одно из моих любимейших сочинений. Яначек замечательно соединил моравский тематизм с приемами современного ему оперного искусства. В его музыкальном языке вместе «сварено» и то, что предшествовало ему – итальянский веризм, и то, что будет наследовать ему – немецкий экспрессионизм. В оперных партитурах Яначека читается наследие и Мусоргского, и Дебюсси. Яначек с его любовью к России и русскому искусству, русской литературе очень близок мне. С его не очень длинным, но таким содержательным перечнем произведений на русскую тему: симфонической поэмой «Тарас Бульба», операми «Из мертвого дома» по Достоевскому, «Катя Кабанова» по «Грозе» Островского.

Я влюбился в «Енуфу» давно. Мы должны были ставить ее еще с Геннадием Рождественским примерно в 2002 году у нас в театре. Не получилось. Затем – с Владимиром Юровским, тоже не случилось из‑за реконструкции театра. Наконец пришел час.

Музыка Яначека чрезвычайно популярна в Европе и до обидного не известна у нас. И это при том, что он так любил русскую культуру, может быть, как никто другой из мировых композиторов. Несправедливо. Понятно, что название «Енуфа» или даже «Ее падчерица» не «оперное», малопривлекательное для людей неосведомленных, а осведом­ленных – немного. При том, что очень большие дирижеры и режиссеры «Енуфу» воплощали, а замечательные певцы ее пели.

Я был в Моравии и именно в этом месте – Гуквальды – вместе с моими коллегами по европейской оперной жизни. Была конференция «Опера Европа» в Брно, посвященная Яначеку. Была поездка в компании моих коллег Дэвида Паунтни и Грэма Вика в Остраву и оттуда в Гуквальды, где есть домик Яначека. Он жил там совсем немного. Небольшой скромный домик, там есть парк, который был когда‑то частью леса, там стоит памятник его Лисичке.

Мы погуляли по парку. Зашли в этот домик, заглянули в кабинет и вдруг увидели, что за письменным столом сидит… Яначек. С такой же гривой, широкой спиной. Он сидел лицом к окну за письменным столом, развернулся,.. усы, халат… Поприветствовал нас. Мы сперва опешили, но потом включились в эту игру. Приветствовавший нас «Яначек» был очень радушен, очень походил на известные фото композитора, и тут же мои коллеги стали ему задавать вопросы. Задавали по‑немецки – он сказал «nie rozumiem». По-английски – ответ был тот же. Тогда я сказал ему: «Господин Яначек, Вы должны хорошо знать русский язык!» Он обрадовался и сказал: «Да, я хорошо знаю русский язык!» Дальше, к изумлению и даже некоторой досаде моих коллег, мы с ним некоторое время очень интенсивно общались по‑русски. Было очень приятно. Вот есть еще и такой смешной случай, который дал мне понять, что «Енуфу» надо ставить в России.

Я звал когда‑то на эту работу замечательного чешского дирижера Иржи Белохлавека, который дал согласие, с ним еще разговаривала Хибла Герзмава – он очень любил ее. Мы обсуждали с ним либо «Енуфу», либо «Русалку». Мы договорились, он согласился, и вдруг, неожиданно для меня,– отказался. Я был изумлен… А потом мне Хибла сказала, что господин Белохлавек очень болен. И вскоре после этого его не стало.

На каком языке исполнять? Мне очень нравится, как звучит чешский язык в опере. Есть много слов, похожих на слова в русском – «мамочка» и «mamičko». Это, как мне казалось, должно было включить дополнительную эмоцию у слушателей. Дать ощущение родственности культур, родственности языка. Это ведь все равно славянская природа. Но, с другой стороны, у меня давно сложилось представление, что популярные оперы, такие как «Богема», «Кармен», «Риголетто»,– надо ставить на языке оригинала, а малоизвестные – на русском, в надежде привлечь более широкий контингент слушателей и зрителей, тем самым, не бросив окончательно то направление общедоступности, демократичности, которое изначально имел этот театр от отцов-основателей.

Мы решили петь на русском. Тем более, у меня был клавир с русским переводом, который мой учитель Лев Михайлов, ставя «Енуфу» в Новосибирске почти 60 лет тому назад, делал вместе с Ларисой Солнцевой. Я понимал, что перевод сделан с хорошим вкусом и хорошим чувством слова. Конечно, когда мы переходим с языка оригинала на другой язык, не может быть только обретений, будут и потери. Результат покажет – чего больше. По крайней мере, у нас были чистые намерения. Мне хотелось максимально сохранить все длительности, всю ритмику фразы, как она существует в чешском языке. Это стоило большого труда.

И еще одна важная вещь. «Енуфа» требует безупречного чувства правды от артиста. Иногда такие работы очень нужны просто для «чистки» внутреннего актерского аппарата. Здесь каждая нота и каждое слово – исключительно высокой правды. Очень мощные страсти и столкновения людей простых, не очень искушенных знаниями, но яростных в своих чувствах, пристрастиях. Совершенно евангелическая фигура героини, претерпевшей столько страданий. Из простой девчонки, сходящей с ума от страха, что она беременна, Енуфа пришла к очень высокому милосердию в конце этой всей истории. Она, как чешская Мадонна. Какие сильные женские характеры в этой опере!

Здесь нельзя соврать, обмануть плоско-поверхностным знанием материала. А артистам, и не только им, периодически нужно «чистить контакты», чтобы они не окислились, не заржавели, чтобы ток по ним проходил… Конечно, партии Енуфы, Костельнички, Лацы написаны довольно жестоко по отношению к певцам. С большими тесситурными скачками. Часто все герои находятся в немного перевозбужденном состоянии, они «говорят» на повышенных тонах, почти крича. Это требует и голоса, и контроля, и мастерства. Наличие в труппе артистов, которые могут это сделать,– важнейший аргумент для выбора этой оперы. Нам очень хочется, чтобы получилось достойно. И очень хочется, чтобы публика полюбила «Енуфу».