Человек – Барабан

«Меня всегда занимала мысль о том, – говорил музыкант, – что нам точно известно время возникновения многих инструментов. Но кто и когда придумал барабан, мы никогда не узнаем». Первый контакт homo sapiens и музыки Главатских обыграл в собственной перформативной пьесе с говорящим названием «Человек–Барабан». Первоначальные, нарочито неумелые прикосновения исполнителя к инструменту напоминали попытки начертать на нем наскальный рисунок. Все дальнейшее развитие представляло собой движение от примитивной техники исполнения – к виртуозной, переход от первобытного музицирования – к профессиональному. Еще одним обращением к теме первозданного ритма стало другое сочинение композитора – «Телеграф Джембе». Когда-то национальный инструмент джембе служил средством коммуникации в африканских племенах. Но теперь он известен как один из многочисленных этнических ударных, причудливые названия которых, в сущности, обозначают одно и то же. В «Телеграфе» композитор возвратил джембе роль «древней клавиатуры». Всевозможные щелчки и поцокивания, извлекаемые из корпуса этого инструмента, действительно напоминают звуки набора текста. И кто знает, возможно, это не просто совпадение, а настоящая преемственность на историческом «генном» уровне.

Особый интерес у современных композиторов вызывает маримба. Например, американский композитор и изобретатель инструментов Гарри Парч создал целую коллекцию необычных маримб. Среди них есть и так называемая маримба eroica, и даже бриллиантовая маримба. Будучи инструментом звуковысотным, она достаточно мобильна, поэтому специальным репертуаром ее возможности не исчерпываются. «Звуковой ГОСТ» инструмента с его матовыми переливами и токкатными ритмами продемонстрировало сочинение японского композитора Кэйко Абе. Ее Вариации на «Жалобную павану» Джона Доуленда открывали концерт. Вслед за этим маримба справилась и с национальным колоритом популярного балканского «Илиаша» сербского перкуссиониста Небойши Живковича, и с не похожей ни на что «Клятвой» Алексея Сюмака. Здесь она генерировала то звонкие и по-пиксельному разбросанные, то шепчущие и кучковатые диссонансные россыпи. Непригодным для маримбы стало разве что «Libertango» Астора Пьяццоллы в обработке Эрика Самю. Широкая амплитуда движения палочек оказалась несовместима со специфичным акцентным ритмом этого сочинения, в результате чего оно прозвучало вязко. И Главатских, оставив на время заунывное «Libertango», продолжил импровизировать – сначала на ободе барабана, а затем – прямо на полу (точнее сказать, по полу) сцены БЗК.

Петр Главатских: не я играю на барабане, а барабан играет на мне

Перед тем как исполнить музыку Яниса Ксенакиса – действо, обязательное в любом концерте с ведущей ролью ударных инструментов, Главатских сыграл собственную прелюдию к ней. Исполненная на иранском сантуре или, как его еще называют, «вавилонских гуслях», она, по словам композитора, должна была стать «камертоном вечности, который соединит авангард Ксенакиса и что-то совсем вневременное».

«Вневременное» к нам как никогда близко. Мы не знаем, что будет завтра, и растворяемся в бесконечных часах домашнего режима. Но когда-нибудь это затяжное вневременное закончится, оставив за собой не только руины. Наверняка, практика регулярного проведения трансляций, возникшая теперь – в эпоху культурной онлайн-терапии, сохранится и после. А пока все в новинку – и тем интереснее наблюдать, на что ещё способна музыка. Ведь ей сейчас еще тяжелее, чем нам. Она и так живет в состоянии вечного преодоления – будь то цензура, нелюбовь или невежество. Но «живого» слушателя – за всю историю человечества – у нее до сих пор не отнимали.