Прописан по адресу…

В Париже они все время переезжали. Летняя дача появлялась к тому моменту, когда у семьи заканчивался срок аренды квартиры, где была прожита зима или дольше. Иногда Прокофьевы ехали ins grüne уже не имея никакого жилья в Париже. Упаковывать нужно было не то, что требовалось для дачи, а абсолютно все. Лина робко стонала.

В 1991 году на конференции в Сорбонне профессор Московской консерватории Георгий Крауклис выступил с докладом о жизни Прокофьева в Париже. Прекрасно зная Францию, Крауклис обошел прокофьевские адреса (и обнаружил, что все резиденции оказались в сохранности). Двигаясь за композитором, историк неуклонно приближался к центру Парижа. Дома, в которых арендовал квартиры для себя и своей растущей семьи Прокофьев, становились все лучше.

Последняя и самая привлекательная парижская резиденция композитора – дом на Valentin Haüy 5. Тихая, почти безлюдная улица, площадь с фонтаном до того крошечная, что она сама, а заодно и улица, и перспектива нарядных домов могли бы показаться декорацией. Другие впечатления этого места – роскошные вестибюли и богато оформленные входные двери в стиле арт-деко, отдельная комнатка в одном из этажей повыше; там сидел Михаил Астров с партитурами и письмами. Скрипучую тишину временами разрывала металлическая дробь пишущей машинки, в которую стучал секретарь. Просторная улица Breteuil рядом, как и положено всякой буржуазной авеню, слепила огнями и наверное сигналила клаксонами форсистых авто.

Главной целью ежедневной, если удавалось, прогулки был Дворец Инвалидов в далеком конце улицы; он поднимался над горизонтом по мере приближения, поражая воображение (импрессируя, как иногда говорил Прокофьев) своим знаменитым куполом. В спортивном темпе композитор огибал дворец, задуманный Людовиком XIV. Там доживали свой век военные инвалиды Франции. В крипте высился крытый красным порфиром саркофаг. Это был эпицентр почитания лейтенанта артиллерии, который родился небогатым, незнатным, однако завоевал Европу и короновал себя Императором, изменив жизнь народов современного мира. Оздоровительный моцион, строго хронометрированный Прокофьевым, превращался в марш почета вокруг Наполеона. Свидетель неубывающей посмертной славы полководца, композитор 10 лет спустя в «Войне и мире» отделил музыку войны, вторжения – от самого Наполеона, которого показал не злодеем, но чужаком – человеком другой формации, другой ментальности.

Дар Прокофьева превращать явления жизненного контекста в знаки художественной реальности безусловен; невозможно отказаться от соблазнительной мысли увязать место жительства композитора в Париже с особенностями его интерпретации образа Наполеона.

…Если верить Жозе Брюиру, Прокофьев говорил в 1932 году, что вроде бы после 10 лет жизни во Франции можно получить вид на жительство. Однако в это же время он все чаще ездил в СССР и оставался надолго.

Кажется, первые мысли по поводу обустройства местожительства в Москве относятся к 1929 году. Композитора не останавливали неприятности. «Игрока» после темных проволочек не поставили в Мариинском театре, «Стальному скоку» перекрыли дорогу на сцену Большого театра РАПМовцы. Кузен Шурик Раевский отбывал 10‑летний срок в Бутырской тюрьме, в 1928 году арестовали и выслали на Север кузину Катю, годом позже жену Шурика Надежду. Оставшиеся на свободе родные жили в безысходной нищете.

Но Прокофьев думал о возвращении домой. В письме к Максиму Дарскому, знаменитому суфлеру, инспектору сцены Большого театра, он пишет: «Поджидал от Вас обещанных сведений о кооперативе Большого театра и об условиях постройки квартиры, но очевидно, Вы еще не успели послать их. Завтра я уезжаю на три месяца в Америку; если бы Вы захотели написать, то вот мой адрес: Serge Prokofieff, c / o Haensel & Jones, 113 West 57th Street, New York, N. Y., U. S. A.»

Через шесть лет ситуация с квартирой к лучшему не изменилась, о чем свидетельствует нижеследующее письмо.

Директору Б [ольшого] Театра Москва,
1 сентября 1935 года.
В. И. Мутныху

Уважаемый Владимир Иванович,
Большая работа над балетом для ГАБТа заставляет меня обратиться к Вам с просьбой оказать содействие в устройстве мне квартиры в Москве. Я живу с семьей в гостинице, что не дает необходимого спокойствия для работы, не говоря уже о недоступно дорогой цене прожития. После окончания балета я принимаюсь за большую Кантату к двадцатилетию Советской власти по заказу Московского Радиокомитета, для которой тоже необходимо иметь подходящие условия работы.
Дом композиторов не будет готов раньше как через 1,5 года, да и не очень я верю, что в доме, сплошь населенном музыкантами, можно будет рассчитывать на тишину.
Прошу извинить за беспокойство.

Уважающий Вас
СП

Квартира не получалась долго. Она должна была стать не просто комфортным местом для жизни и работы. В СССР квартира была едва ли не главным показателем успеха, занимая в иерархии дарованных властью жизненных благ следующее после зарубежных командировок место. Государство даже давало квартиру бесплатно, но такое получение было результатом взаимодействия различных факторов.
Прокофьев решил прибегнуть к радикальному поступку и отправить прошение Николаю Булганину, в 1931 – 1937 годах – председателю Исполкома Моссовета.

Уважаемый Николай Александрович,
Перед отъездом заграницу, я тщетно искал возможности побеседовать с Вами. Я бы не стал беспокоить Вас по личному делу, если бы оно также не носило характера общественного.
Большой театр заказал мне четырехактный балет на «Ромео и Джульетту» Шекспира, а Радио-Комитет большую кантату к двадцатилетию советской власти, о чем В. И. Мутных и П. М. Керженцев Вам своевременно писали. За эти заказы имеет смысл браться только в том случае, если представляется возможным исполнить их не меньше как очень хорошо. Между тем, я не имею подходящих условий для спокойной работы, т. к. у меня нет квартиры в Москве. Пока я жил за границей, мне все говорили (и совершенно справедливо), что я должен работать в Союзе; когда же я приехал в Москву, составилось приблизительно такое мнение: Прокофьев привык путешествовать, пусть он и живет здесь в собственном сундуке.
Я записался в строящийся Дом Композиторов, но раньше как через полтора года он готов не будет.
Прошу Вас не отказать предоставить мне и моей семье спокойную квартиру в Москве, где я мог бы сосредоточиться над вышеуказанными работами. В настоящее время создалось совершенно ненормальное, я бы сказал, почти анекдотическое положение, когда советский композитор для работы над вещами, порученными ему крупными советскими учреждениями, должен жить заграницей, потому что в гостеприимной Москве для него нет места!
Надеюсь, уважаемый Николай Александрович, что Вы найдете возможным устроить меня и мою семью вплоть до того времени, когда Дом Композиторов будет готов. Моя жена, певица, работает в настоящее время в Московском Радио и, если бы Вы пожелали снестись с ней на предмет квартиры, прошу Вас обратиться по следующему адресу: Сивцев Вражек, 4 кв. 11 (квартира композитора Мясковского), Лине Ивановне Прокофьевой; тел. Арбат 152 – 13.

Неизвестно, обратился ли Председатель Совета министров по адресу Мясковского в отсутствие в Москве Прокофьева и вообще пожелал ли Булганин снестись с Линой. Как бы там ни было, квартиру от государства они получили уже через несколько месяцев.

Переехать с Valentin Haüy 5 в новую, пименовскую Москву означало перемещение в другой мир и приятие иного мировоззрения, овеществленные в виде перемены декораций.
От здания 1903 года к строению 1934 (арх. А. А. Кесслер), от Belle Epoque к позднему конструктивизму, от памятников изобретателю азбуки для слепых Валантену Аюи и гробницы императора – к живым героям советской страны. Жильцами нового дома (14 / 16 по ул. Земляной Вал, потом Чкаловская, потом Чкалова, потом опять Земляной Вал) в разное время были летчики В. Чкалов, Г. Байдуков, Ал.Беляков (Чкаловцы совершили свой беспримерный перелет тем летом 1936 года, когда Прокофьевы въехали в новую квартиру). Здесь жили также Константин Юон, Борис Ливанов, Борис Чирков, Давид Ойстрах, Кукрыниксы, Самуил Маршак, Генрих Нейгауз…

Огромное импозантное здание, заселенное знаменитыми людьми, олицетворяло незыблемость и основательность советского эстеблишмента. Штамп в паспорте – только что введенная властями прописка – означал необратимость свершения. Парабола Блудного сына обрела власть над жизнью музыканта, включила его в вечный сюжет.
Об освоении на новом месте Прокофьев рассказывает в письме (датированном 15 октября 1936 года и хранящемся в РГАЛИ) к Ольге Юрьевне Смецкой – давней приятельнице их семьи, хорошо известной по страницам Автобиографии.

Дорогая Ольга Юрьевна,
Тронут и обрадован Вашим письмом, но как обидно, что пропало мое от 14 июля, которое я послал Вам из Поленова. Как раз через несколько дней после отправки я получил Ваше июльское и думал, что они встретились в дороге. Сообщаю Вам поэтому о всяких делах и делишках из моей жизни, о которых я мог писать Вам в пропавшем письме.
Жена и дети приехали 15 Мая, но дом, в котором Моссовет обещал мне квартиру, закончили только к 1 Июлю, и потому нам пришлось отсиживаться в гостинице пол-лета, а детей отправить сначала к Кате Игнатьевой, а потом к семье Шурика Раевского. Наконец квартиру дали, 4 комнаты, центральное отопление, постоянная горячая вода, газ, электричество, телефон, радио, словом, даже показывают приезжим англичанам, но комнаты небольшие и не близко к центру, хотя Земляной Вал теперь превратили в широкую авеню, застроенную новыми домами. Одновременно с получением квартиры прибыли и 12 ящиков из‑за границы с мебелью, книгами, роялем и пр. Все это приехало в отличном состоянии, на таможне не придирались, а рояль я до сих пор не настраивал и он, при проверке камертоном, не спустил строя.
Ввалившись со всем семейством в новую квартиру, мы сейчас же выкатились в Поленово, которое я выбрал из‑за отдельной избушки с Блютнером, которую мне там дают, ибо это обеспечивало спокойствие работы. А планов была тьма: к предстоящему пушкинскому столетию мне заказали музыку к фильму на Пиковую даму, к Борису Годунову, который пойдет у Мейерхольда, и к Евгению Онегину, который в специальной переделке (причем нет ни одного вставного слова не из Евгения Онегина) будет ставиться как драматический спектакль у Таирова – с особым вниманием к тем сценам, которые не вошли в оперу Чайковского. Многие в ужасе, как это я дерзну на сюжет, который так популярен в изложении Чайковского, но ведь Чайковский по духу очень уклонился от Пушкина (слишком много нытья и слишком мало пушкинского блеска и задора), а наличие сцен, не имеющихся у Чайковского, помогает войти в колею прежде, чем встретишься со сценами Чайковского. Словом, работая над тремя вещами приблизительно параллельно, я сейчас почти все закончил и заказчики довольны. Кроме этого, успел сочинить большую увертюру для нового оркестра в 130 человек, который сформировался при Комитете по делам искусств – так что как видите работы было не мало. В конце августа мы должны были расстаться с Поленовом, так как с 1 сентября Святослав должен был идти в школу. Сначала мы его отдали в русскую школу, а потом перевели в английскую, точнее, в школу, где советская программа преподается на английском языке. Мы с женой очень надеялись, когда наша московская жизнь (то есть квартира, дети, школа) вступит в колею, приехать недели на 2 – 3 в Сочи-Гагры-Сухум, и я уже радовался, что скоро увижу Вас, но устройство квартиры оказалось совсем не такою простою вещью, а московская жизнь и московские дела понемногу так затянули, что наш чудный план понемногу рассосался в ничто! Я очень тронут, дорогая Ольга Юрьевна, Вашим намерением относительно Вашего Бехштейна, но по правде говоря не очень люблю эти «наследственные» разговоры, особенно когда они исходят от человека полного энергией и бодростью. Когда я вспоминаю, как около могилы Николая Николаевича Вы лезли под забор и я едва поспевал за Вами, то тут всякие разговоры о завещании становятся совсем преждевременными.
Моя жена очень надеялась познакомиться с Вами – она часто слышит о Вас от меня, а еще раньше слышала от мамы. Она кроме того замучилась от устройства квартиры и, после плохо проведенного лета, мечтала отдохнуть в Сухуме, но увы, теперь это дело кажется окончательно расстроилось. Она шлет Вам свой самый сердечный привет. А Вы я надеюсь не сердитесь на меня, что стучу Вам письмо на машинке: на мой взгляд это чище, скорее и, несмотря на пропуски букв, яснее. Я всегда писал так письма за границей, а сейчас обе мои машинки, русская и латинская, вместе с вещами переехали сюда.
Крепко Вас обнимаю и надеюсь, что слухи о занятии парка Абхазским Циком останутся слухами, освобождение же Вас от налога есть бесспорно замечательная победа и дань уважения к Вам. Мне очень хочется Вас повидать и при первом же удобном случае я заверну в Сухум. Мясковский сердечно Вам кланяется, Ваше письмо он получил. Будьте здоровы и бодры и пишите мне по новому адресу,
Любящий Вас
Пожалуйста, приветствуйте от меня Любовь Юрьевну, передайте марки Вашим коллекционерам.

Квартиру на Земляном Валу Прокофьев покинул в марте 1941 года, переехав в коммуналку в Проезде Художественного театра, где жила Мира Мендельсон с родителями. Лина сменила местожительство 20 февраля 1948 года. Под вечер она вышла во двор взять посылку от знакомых (ей позвонили). Вернулась она на улицу Чкалова летом 1956 года не в квартиру 14, а в другую, намного меньшую, куда во время ее восьмилетнего пребывания в лагерях переселили их с Прокофьевым сыновей.