Максим Замшев:
Если открыть все архивы, многие репутации будут порушены

В полифонии романа порой сложно выделить главную тему – автор погружает нас в эмоциональный мир героев, чья принадлежность к музыкальной профессии делает их еще более рефлексивными и «оторванными» от угрожающей реальности. «Аплодисменты грохотали. В правой ложе сидел Генсек Горбачев с женой и свитой. Они хлопали стоя и улыбались, как манекены. В левой ложе суетились хорошо одетые люди, по виду иностранцы… Из желающих вручить европейской звезде цветы выстроилась очередь. Один особо эмоциональный слушатель принялся обнимать, тискать, хлопать его по спине, причем делал это так крепко и бесшабашно, что пианист чуть пошатнулся и интуитивно ухватился рукой за длинную подставку, что удерживала крышку рояля в поднятом положении. Раздался грохот. Потом крик. Потом нарастающий гул ужаса в зале…» Политический фон – Лубянка, доносы, идеологический прессинг – не является самоцелью повествования, но лишь добавляет документалистики в эту «повесть временных лет».  

По просьбе Евгении Кривицкой (ЕК) Максим Замшев (МЗ) расшифровал прототипы, раскрыл некоторые секреты романа и обсудил его драматургию. 

ЕК Роман о музыкантах – редкость. Проще написать о любом творческом человеке, ведь у музыканта – много завязано на специфике профессии, технологии. Поэтому почти всегда оказывается, что автор имеет личный музыкальный опыт. Расскажите о себе. 

МЗ Мой опыт – двойной: и бытийный, и студенческий. Бабушка моя, Елизавета Петровна Бельская, возглавляла Бюро пропаганды советской музыки в самый ее расцвет, с 1960-го по 1970-й год. В детстве я много слушал ее рассказы о Хренникове, Свиридове, Щедрине. На протяжении 10 лет мы ездили каждый июнь в Дом творчества «Руза», где я видел всех этих знаменитых людей, начиная с шестилетнего возраста, наблюдал их не за работой, не в лучах софитов, а в бытовой жизни. Тогда я не мог предположить, что однажды захочу всё это описать. 

Кроме того, моя квартира в композиторском доме на Студенческой улице – где жили с семьями Эдисон Денисов, Мечислав Вайнберг, с которым я очень дружил, Роман Леденёв, Борис Чайковский, даже одно время – Александра Пахмутова. Поэтому композиторский кооператив на улице Огарёва – сейчас это Газетный переулок – описан по живым воспоминаниям. 

Потом я и сам увлекся сочинением, поскольку в музыкальной школе, где я учился весьма безуспешно на виолончели, композицию вел Владимир Михайлович Блок. Он очень хорошо умел работать с детьми, увлечь их.  

ЕК А почему виолончель? Такой громоздкий инструмент? 

МЗ Ну, как раньше отдавали учиться в музыкалку – чтобы ребенок на улице не пропадал. Обучение на фортепиано стоило дорого, 20 рублей, а на виолончели – 2 рубля 50 копеек. В общем, чтобы продолжать музыкальное образование, мне пришлось в 13 лет взяться за ум и за два года наверстать упущенное, получить диплом по фортепиано, с которым я пошел в Гнесинское училище. Поступил на дирижерско-хоровое отделение, после первого курса ушел в армию, потом доучился. Поэтому как трудятся музыканты – тяжело, ломая скулы, «вставляя спички» в глаза, – знаю изнутри.  

Моя судьба сложилась так, что я поступил в Литературный институт, музыку надолго забросил, писал книги о «большой жизни» – все-таки музыкальная среда достаточно изолированная. Но наступил момент, когда захотелось юношеский опыт воплотить в книгу.  

ЕК Красной нитью в «Концертмейстере» проходит история композитора Александра Локшина, реального человека, обвиненного в свое время в сотрудничестве с органами и доносах. Что вас заинтересовало в его судьбе? 

МЗ Мне всегда нравились произведения Локшина, но я не могу сказать, что его личная драма стала импульсом. Вначале я создал собирательный образ композитора Льва Норштейна – это абсолютно вымышленный персонаж. Но затем задумался об историческом контексте, об окружении. Композиторы большого круга знали Локшина. Михаил Меерович о нем много рассказывал, и я понимал, что это волновало музыкантов. Упомянул его раз, другой, и как-то он сам вошел в канву романа. Прочитал книги сына Локшина, потратившего тридцать лет, чтобы доказать невиновность отца. Так что процентов на 70 я опираюсь на документальные источники, хотя это не ЖЗЛ. Я не ставил целью досконально точно описать его биографию – есть и вымысел, и художественные преувеличения. Лапшин (в романе изменены две буквы в фамилии) окружен персонажами как реальными, так и вымышленными. Если книга сможет привлечь вновь внимание к его творчеству, то будет хорошо – оно незаслуженно оказалось на периферии внимания артистов. Локшин был большой фигурой – это и Дмитрий Шостакович признавал, и Мария Юдина, и Рудольф Баршай. 

ЕК А вы как считаете: Локшин не доносил на Веру Прохорову? Все обвинения, выдвинутые ею и поддержанные Святославом Рихтером и его окружением, ложные? 

МЗ Я склонен верить его сыну. Да и музыка говорит о многом. 

ЕК Гений и злодейство – несовместны? 

МЗ Сложный вопрос – на него не ответишь быстро. Другое дело, что тогда среда была очень переплетена. И сейчас, открой все архивы, многие репутации были бы порушены. 

ЕК А главный персонаж – Арсений, получивший травму руки и психологический комплекс боязни сцены? 

МЗ Алексей Султанов оказался в такой ситуации на Конкурсе Чайковского в 1986 году: за час до жеребьевки он уронил крышку рояля на палец, и врач констатировал перелом… Ничего другого, кроме этой ситуации, его с моим главным героем не связывает. Главная идея романа – показать людей, которые волею обстоятельств не смогли прожить жизнь так, как были достойны по уровню таланта. Эта тема меня волновала. Хотелось, чтобы роман нес и просветительскую функцию. На его страницах упомянуто много конкретных произведений, и, быть может, читатели заинтересуются ими и захотят что-то послушать. В интернете сейчас много всего, и я знаю, что некоторые люди, встретив в тексте, например, название прелюдии «Шаги на снегу» Дебюсси, открывали для себя этого композитора. У меня подробно речь идет о «Мимолетностях» Прокофьева, упоминаются Скрябин, Лист… Возможно, что чтение романа кого-то сподвигнет расширить горизонты. 

ЕК «Театральный роман» Булгакова перекликается с вашим в том аспекте, что и вы погружаете читателя в повседневную жизнь артистов – в вашем случае, в композиторскую среду. Для вас важно, чтобы читатель угадал прототипы? 

МЗ Все, кто реальные, – названы: Шостакович, Вайнберг, Хренников. Остальные – это собирательные характеры. Если вы пытались угадать, то это комплимент мне – значит, удалось сделать похоже. Еще имеет значение Борисоглебский переулок, в котором до 1958 года жили мои мама и бабушка. Естественно, всё мое детство я слышал рассказы об этой вороньей слободке, об ужасных соседях, о тяжелых бытовых условиях дома, который строился как приют для сестер милосердия, там были не комнаты, а своеобразные кельи. Кстати, когда в романе уже обозначилась тема Локшина, то я прочел в его биографии, что те страшные события разворачивались тоже в Борисоглебском переулке. Я счел, что это не просто совпадение, а знак, что я на верном пути.  

ЕК Как вы сами относитесь к советскому времени? Существует ностальгическая волна – часть наших сограждан считает, что тогда было лучше, честнее, был расцвет искусства, а теперь всё разрешено, а гениев нет. 

МЗ Я все-таки помню то время достаточно хорошо. Родившись в 1972 году, я прожил значительную часть сознательной жизни в СССР. У меня нет каких-то великолепных воспоминаний: конечно, меня окружали хорошие люди, но помню невероятную тоску – ничего не посмотришь, никуда не сходишь, книги, пластинки – дефицит. Думаю, что ностальгия по советской власти связана с тем, что произошло в 1990-е годы. Хаос, беспредел, унижение многих достойных людей нищетой невольно обращали их мысли в прошлое.  

ЕК У вас в романе – внутренний диалог эпох: послевоенных лет и конца 1980-х. Идея «переклички» времен возникла с самого начала? 

МЗ Я хотел начать с 1985 года – он ключевой, и потом идти дальше, но потом созданные мной герои оказались столь сложны, что потребность прояснить какие-то вещи повела меня назад. И сильно расширять рамки романа в нашу сторону стало невозможно, иначе бы он неимоверно разросся. 

ЕК Похожая конструкция в «Брисбене» Евгения Водолазкина – тоже, кстати, о музыканте.  

МЗ К моменту, когда я прочитал «Брисбен», мой роман уже был закончен. Но я даже вздрагивал в какие-то моменты от того, что мы оба погрузились в наше советское прошлое. Роман тонкий и очень интересный, на мой взгляд. Еще вышел роман Павла Крусанова «Яснослышащий» – в один год сразу три книги о музыкантах. 

ЕК В советское время Владимир Орлов написал свою книгу «Альтист Данилов», получившую большую популярность. Она вам известна? 

МЗ Да, конечно, я как раз учился в училище, когда она вышла. Прошло много лет, я с тех пор не перечитывал, но помню, что она произвела большое впечатление. Там сильно влияние Булгакова, и Орлов этого не скрывал. Вообще, когда пишешь, не надо ни на что ориентироваться. Я в этот период даже перестаю читать современную прозу, потому что какие-то стилистически интересные вещи могут «прилипнуть». 

ЕК Дом творчества «Руза», который я, как и вы, нежно люблю, – тоже легендарное место, но в романе ему не нашлось места. Нет ли желания написать вторую часть, чтобы описать ту особую атмосферу, природу? 

МЗ Несомненно, когда начинал писать, возникало желание отправить героев в «Рузу». Но – не получилось, не уехали. Герои часто ведут себя не так, как хочется автору. Но «Руза» – это как раз то, что у советской власти было хорошего. Попытка создать для творческих людей оазис, где они могли бы не сталкиваться с людьми других социальных слоев. Я помню столовую – средоточие светской жизни: там внизу были бар, телевизор и бильярд. Тихон Николаевич Хренников много сделал для комфорта композиторов: не сравнить с соседней писательской «Малеевкой», где – маленький прудик, общий корпус. А композиторы имели отдельные коттеджи, пляж, речку, лодки. Целая вселенная! 

ЕК А ваш отец тоже был композитором? 

МЗ Да, он писал песни. Всё мечтал вступить в Союз композиторов, но не случилось. Он закончил Ташкентскую консерваторию, и мне кажется, ему не хватало самодисциплины, чтобы серьезно заниматься творчеством. 

ЕК Вы так спокойно об этом говорите, что его карьера не сложилась? 

МЗ Он давно ушел из жизни и фактически с семьей не жил, так что его метания меня не затронули. В интернете есть три его песни, видно, что они вполне качественные. А больше ничего не сохранилось. 

ЕК А каковы ваши взаимоотношения с музыкой сейчас? 

МЗ Иногда, когда пишешь, хочется для настроения что-нибудь поставить. Например, обожаю фортепианные сонаты Моцарта: включаешь – и больше ничего тебе для счастья и не надо. Восхищаюсь исполнением Владимира Горовица, хотя по темпам, если бы мы ему подражали, нас бы выгнали из училищ и консерваторий. Техника феноменальная! Иногда в Шопене он играет пассажи так быстро, что человеческий мозг не может это осознать. Я очень люблю Станислава Нейгауза, записей осталось немного, но его интерпретации Скрябина, Дебюсси – это что-то невероятное. В магии превращения фортепиано из ударного в певучий инструмент Нейгаузу равных нет. 

ЕК Ваш топ-3 в плейлисте? 

МЗ Симфонии Малера, импрессионисты – Дебюсси, Равель. В последнее время много слушаю Юрия Буцко – очень интересный композитор.