Вздрогнуть от Баха

Вообще‑то Шифф – признанный интерпретатор Бетховена. Но в Москву привез не популярные названия (мы все их хорошо знаем – «Лунная», «Аврора» и т. п.), а сонату № 24 – сложную в своей простоте и бесхитростности: тут нет борьбы с судьбой, патетических экскламаций, замысловатых полифонических нагромождений. Свет и покой разливались в игре Шиффа, погружая зал в медитацию.

Индивидуальность артиста – в манере туше. Хотя КЗЧ – не идеальный зал для сольного фортепианного реситаля, но у Шиффа рояль звучал поразительно объемно и вместе с тем мягко. К выровненности трактовок приходится привыкать – иная ментальность, отторгающая всякую мысль о брутальности. Пианист экономит эмоции, но компенсирует сдержанный темперамент богатством интонации: он «вытаскивает» из фактуры отдельные мотивы, мелодия и второстепенные голоса, «раскрашенные тембрально», находятся в постоянном диалоге. Каждая модуляция, замедления, паузы становятся у Шиффа событиями, из которых и складывается музыкальное повествование.

Пианист тщательно и с полным пониманием своих возможностей выбирает репертуар. Обладая достаточно миниатюрным сложением, он избегает сочинений на «крупную технику» – октавы, двойные ноты. В пассажах он аккуратен, но порой остается ощущение пальцевой «смазанности», как было в Фантазии фа-диез минор Мендельсона, открывшей вечер. Изобразив «бурю и натиск» в первой части, Шифф сделал центром сочинения вторую часть, с ее благородной риторикой и благоговейной созерцательностью. Энергичный финал ничего не прибавил к сказанному: чистое наслаждение стихией движения, не омраченное переживанием.

Каприччио и интермеццо опус 76 Брамса оставили ощущение недосказанности: стремление к интимности, поиск полутонов нивелировали горячность и человечность, заключенные в этой музыке. Более интенсивные чувства вызвал опус 116, быть может потому, что пьесы написаны Брамсом в последние годы жизни и окрашены экзистенциальной меланхолией, очевидно близкой Шиффу.

Неожиданный сюрприз преподнесло исполнение Английской сюиты № 6 Баха. Полифоничность слышания музыкальной ткани, отстраненность и углубленность Шиффа в себя оказались идеальными качествами для интерпретации этой музыки. Мир ожил, наполнился голосами и смыслами. Пожалуй, уместно тут перефразировать известную пастернаковскую строку: «Мне Баха сыграют, я вздрогну и сдамся…» Шифф мыслит Баха на французский лад: укороченные синкопы, цветистые трели и форшлаги добавляют танцам сюиты декоративности. Пассажи обрели остроту и ясность – романтическая акварельность уступила место графике, и это правильно. Покоренный энтузиазмом публики, Шифф одарил зал еще порцией Баха «на бис» и закольцевал вечер, сыграв «Песню без слов» Мендельсона.