События
Как тут не вспомнить слова Астрид Линдгрен, она говорила: «Лучший способ заставить людей замолчать – показать им, что они правы в своих подозрениях». И все, кто критиковал «Домашний сезон», поскольку его участники не стремились «изображать радость» вопреки ежедневным тревогам, в этот раз могли бы «торжествовать».
В ситуации, где аплодисменты невозможны, отказаться даже от повода к ним – значит проявить известную смелость! Исполнители представили программу почти монографическую из произведений двух композиторов очень близких друг другу, консервативных романтиков, пламенеющих интровертов – Иоганнеса Брамса и Макса Бруха. Не было ни одного номера, рассчитанного на внешний эффект – победных fortissimo, рекордной скорости и пассажей, которые блестят, что даже глазам больно. Преобладали элегические настроения и лирика в темпах Andante–Adagio. Тишина зала, как бы рассеяла верхний слой восприятия, в другое время намагниченный совместной энергией артистов и публики, и сделала заметными «неслучайные черты». Эта выразительность освежила внутренний диалог каждой партии, связи регистров, динамических оттенков и переходов состояний.
У Бруха за репликами инструментов вырастали ситуации, человеческие характеры. Например, в пьесе из цикла ор. 83 тема виолончели звучала как мятежный, обеспокоенный призыв, на который кларнет отвечал примиряюще: «Всё будет хорошо». И тогда еще убедительнее их голоса приходили к согласию унисона. Адажио «Кол Нидрей» («Все обеты»), выросшее из мелизматических распевов и полной тысячелетней тоски молитвы еврейских канторов, трогало искренностью потому, что эмоциональное, открытое исполнение Александра Рамма было словом пылкого человека, который, разрешившись от прежних обетов, с той же страстью готов дать новые.
Музыке Брамса тоже можно было придать больше характерных черт, крепких акцентов, четких линий. Но исполнители трактовали ее в приглушенном свете, как бы смягчив контрастность изображения, рисунок образов. Медленная часть из Первой сонаты для кларнета и фортепиано (op. 120 № 1) по временам играла даже импрессионистскими красками. В темпе невзволнованного дыхания и в непрерывной линии легато она приобрела простые черты песни без слов. Эта естественность определила впечатление от интерпретации другого произведения, Трио ля минор (ор. 114), о котором говорят, что в нем композитор влюбляет инструменты друг в друга. И, надо признать, артистам удалось достичь главной цели совместной игры – радости взаимопонимания.
Ансамбль – открытое поле для столкновения и примирения личностей. Каждый из участников этого трио мог претендовать на то, чтобы повести за собой других. Александра Рамма мне доводилось слышать в Тройном концерте Бетховена вместе с Павлом Милюковым, Дмитрием Маслеевым и оркестром Московской филармонии под управлением Юрия Симонова. Я отчетливо помню, как Александр, равно внимательный к партнерам и дирижеру, был концентратором и передатчиком энергии. Максим Емельянычев и Валентин Урюпин сами дирижеры, следовательно, на законных основаниях способны соперничать за лидерство. Ничего подобного. Показалось даже, что Максим находился на втором плане, но я не берусь сказать, насколько это замечание является критическим. Может быть, оно свидетельствует как раз о другом: об органическом чувстве аккомпанемента, желании и умении показать своих коллег в выгодном свете. Говоря о Валентине Урюпине, было бы кстати вспомнить, что несколько лет назад он завоевал победу на Международном конкурсе дирижеров имени Шолти, потому что сэр Джордж в амплуа ансамблиста отличался довольно агрессивным авторитетом руководителя. И только по незнанию стоило ожидать от Валентина той же наступательной силы. Было противоположное. Активное, но предупредительное отношение к партнерам.
Большое достоинство проявлялось в том, как музыканты слушали друг друга. Этот урок ансамблевого исполнительства ширится до понятия толерантности. Но я далека от того, чтобы приписывать артистам зашифрованные послания, хотя не отказываю им в художественной интуиции, которая часто бывает прозорлива. Такой взгляд на выступление и в целом на замысел «Домашнего сезона» – потенциальная возможность, одна из многих, как и всегда в искусстве интерпретации. Мы знаем, всё и всегда зависит от толкователя. Скажу от своего имени: этот концерт, как и другие этого цикла, помогли мне острее почувствовать взаимоотношения с музыкой, с окружающими, наконец – с собой.
