Рахманинов forever

Строго монографические программы по нынешним временам – не такое уж частое явление в нашей концертной жизни, тем более составленные из произведений русского классика. В силу разных причин, такой репертуарный ход – скорее приятное исключение в нашей филармонической афише.

И особенно знаменательно и вдохновляюще, что в свой, столь значимый юбилей, свидетельствующий о силе и зрелости, когда счастливо встречаются мастерство, техническое совершенство и жизненные опыт и мудрость,– Владимир Павлович Овчинников полностью посвятил музыке одного из своих самых любимых, если не любимейшего композитора – Рахманинова. Имя этого гения, особое в истории русской музыки, кажется, не вполне еще оцененное, несмотря на, казалось бы, преклонение и пиетет. Блеск его пианизма, глубина проникновения в русскую музыку, мужество в композиторском ремесле в эпоху, когда развитие прекраснейшего из искусств упорно шло совсем иными путями, чуждыми нутру и ощущениям мастера,– факты, о которых, казалось бы, все помнят и знают. Но, по правде говоря, часто ли отдают себе отчет в их значимости и нетривиальности?

Титаническая программа концерта распадалась на две равные, как по продолжительности, так и по глубине впечатлений, части, которые условно можно обозначить как инструментальную и вокальную. В первой Владимир Овчинников исполнил «Мелодию» и «Полишинель» (соч. 3), Пять прелюдий (соч. 23), Этюд-картину ре минор (соч. 33 № 5) и Вариации на тему Корелли (соч. 42). Даже трудно сказать, чего здесь было больше, что оказалось совершеннее и пленяло в первую очередь – технический ли блеск, мягкость и легкость звучания, напевность и сердечность, философская глубина, порывистая эмоциональность, строгость и безупречность формы – столь разные характеристики одинаково уместны в этом чутком и чувственном, одновременно пианистически совершенном исполнении, когда невероятное мастерство виртуоза подчинено работе души и движению мысли. Такое исполнение затруднительно анализировать – и вовсе не потому, что юбилейный вечер – не лучший повод для рецензии. Эмоциональная отдача, впечатление столь велики, столь существенны и всеобъемлющи, что рацио исследователя, беспристрастного наблюдателя естественным образом отходит на второй план, уступая место искреннему чувству, трудно поддающимся описанию ощущениям.

Во втором отделении пианистом были исполнены семь романсов в транскрипции для фортепиано (первые две – самого композитора): «Сирень», «Маргаритки», «О, не грусти» (этот романс Владимир Павлович посвятил памяти Дмитрия Хворостовского), «Здесь хорошо», «Не пой, красавица», «В молчаньи ночи тайной», «Весенние воды». Сложнейшие, пианистически изощренные, изобилующие декором, ослепительно виртуозные опусы слушались легко, пленяя простотой и естественностью высказывания, в каждом из них всегда чутко и точно оказывалась прочерченной, несмотря на обилие пианистических задач, мелодическая линия, вокальная строчка, являющаяся в романсах смысловым и эмоциональным стержнем. Руки Овчинникова воистину пели, ясно донося мысль композитора, отчего ни на секунду не возникало ощущения вторичности этих великолепных транскрипций.

Венчал концерт еще один сюрприз: Владимир Овчинников предстал в роли аккомпаниатора, исполнив с Детским хором «Весна» (художественный руководитель и дирижер – Надежда Аверина) знаменитые Шесть хоров (соч. 15). Виртуозный блеск уступил место трепетному, чуткому сопровождению: пианист, как и подобает, сознательно ушел в тень, дав приоритет, полную свободу звучания ангельским голосам детей. По сравнению с блистательными фортепианными опусами хоры, на первый взгляд, кажутся слишком простыми, безыскусными, однако это впечатление вскоре улетучивается: мелодическая ясность и естественность высказывания, проникновенность, гармоничность музыкального изложения избранным поэтическим текстам столь очевидны, что хоровой цикл как‑то сам собой занял место доминанты всего концерта. Этому способствовало, конечно, и мастерство коллектива, с которым Овчинников сомузицирует уже не впервые: «Весна» наполнила БЗК свежим, воистину весенним пением, теплым и чистым, трепетным и нежным звуком, истинно рахманиновским.