Имя Блоха, швейцарско-американского композитора еврейского происхождения, известно в первую очередь в связи с рапсодией для виолончели и оркестра «Шеломо» – хитом репертуара виолончелистов. Что касается скрипачей, они облюбовали его миниатюры – «Еврейскую сюиту» и цикл «Баал Шем: три картины из хасидской жизни», хотя Блоху принадлежат и две первоклассные скрипичные сонаты. В репертуар Исаака Стерна входила Первая, Яша Хейфец играл обе; тем удивительнее, что за десятки лет не появилось новых записей сонат, сделанных скрипачами сопоставимого уровня.
Швейцарский пианист Седрик Пешья и израильская скрипачка Нурит Старк не слишком известны в мире, по крайней мере пока, и тем не менее им удалось сделать великолепную запись обеих сонат; будет справедливо, если благодаря ей интерес к сонатам появится вновь. Обоим около сорока, оба – победители международных конкурсов с солидными резюме; о многом говорит то, что Старк была приглашенным концертмейстером Малеровского камерного оркестра – коллектива мирового класса. Среди совместных записей музыкантов – сочинения Роберта и Клары Шуман, Бузони, Энеску, Мессиана. Нурит Старк доводилось записывать также поздние сочинения Губайдулиной и «Фрагменты из Кафки» Куртага – одно из самых безнадежных и отчаянных произведений 1980‑х.
В ее записи Блоха это слышно с первых же нот: Первая соната (1920) начинается так резко и воинственно, точно это не Блох, а авангардист следующего поколения. Хейфец и Стерн играют те же ноты приблизительно в тех же темпах, но несравненно мягче: их записи Блоха – продолжение сонатной традиции XIX века, в отличие от новой интерпретации, где Блох звучит как наш современник, знающий обо всех бедах минувшего столетия. Впрочем, во второй части сонаты есть место и самой что ни на есть романтической тоске, тогда как финал полон истинно прокофьевского ликования. Вторая соната (1924) – одночастная, вначале напоминающая скорее рапсодию или поэму; по настроению она куда более жизнерадостна, по форме же, как выясняется вскоре, выстроена не менее строго, а главное – тоже слушается на одном дыхании.
Фортепианной сонате (1935) повезло еще меньше: знаменитые пианисты ее не записывали, да и второстепенные крайне редко – записи можно сосчитать по пальцам одной руки. Тем выше заслуга Пешья: в его руках Соната Блоха – не только предчувствие надвигавшейся на Европу катастрофы, отраженное в первой и третьих частях, но и приношение Скрябину и Дебюсси, прощание с ушедшей эпохой, изображенной в средней части – пасторали. Финал, вызывающий в памяти слова «Похоронный слышен звон» из рахманиновских «Колоколов», вновь заставляет изумиться тому, что ни в записях, ни на концертах мы не слышим этой великолепной музыки.
