С пониженным содержанием сахара

От него можно было ждать жестко концептуального спектакля с новой историей (как год назад сотворенная им остроумная и музыкально точная «Золушка») – но Мирошниченко выбрал другой путь. Более близкий к «детскому» пути и все же не совсем детский. Он и его команда отчетливо ставили спектакль «для себя», обращаясь к ребенку в себе.
Мирошниченко учился в петербургской Академии Русского балета и все школьные годы участвовал в ученическом «Щелкунчике», побывав и Паяцем, и Арапом, и Королем мышей. Хореография Василия Вайнонена стала для него естественной как дыхание – и, сочиняя свой спектакль, он ориентировался именно на этот текст. Не копировал, разумеется, дословно – но расставлял позочки, намеки, стилизовал комбинации, пытаясь, кажется, представить себя маленького и своих одноклассников, готовящихся к первому в жизни спектаклю. В оформлении спектакля ему отвечала Альона Пикалова – действие перенеслось в Петербург, от подъезда (ох, простите, – парадного!) дома Штальбаумов виден абрис Казанского собора и Воронихинская решетка перед ним. В буклете художница вспоминает о том, как впервые оказалась в Петербурге в восьмилетнем возрасте и навсегда влюбилась в этот город – то есть для нее этот спектакль стал тоже обращением к собственному детству. Это не «документальное» обращение, ведь время действия – 1892 год, что обозначено в костюмах Татьяны Ногиновой, но «душевное». Время действия выбрано по году мировой премьеры балета Чайковского – именно в 1892 году он был впервые показан в Мариинском театре (в один вечер с «Иолантой»).

Алексей Мирошниченко и дирижер Артем Абашев, выпускавшие спектакль, сделали лишь одно всем заметное изменение в партитуре: вариации (тарантелла и танец Феи Драже) теперь идут не после адажио, а перед ним. Вальс цветов, предшествовавший па‑де‑де, теперь оказался в его середине – между вариациями и адажио. Если сравнивать со спектаклем Вайнонена, то еще открыто несколько мелких купюр – но несколько удлинившийся гросфатер не поражает слух так, как адажио, мгновенно переходящее в коду.
В сюжете изменений больше, но выглядят они гораздо более оправданными. Прежде всего, в первой картине в доме Штальбаумов нет кукольного представления, как это было у Иванова (Маркитантка, Рекрут, Коломбина, Арлекин) и у Вайнонена (Паяц, Негр, Куколка). Здесь под музыку «кукольного театра» все семейство – и мама, и папа, и дедушка, и вновь появившаяся в сюжете старшая сестра героини Луиза – играет в театр драматический. Это идея Дроссельмейера (Герман Стариков), он принес им театральные костюмы. И разыгрывают они пьесу о принцессе Пирлипат, гофмановскую предысторию «Щелкунчика». Тут возникает важный для Мирошниченко мотив пантомимы – хореограф последовательно насыщает свои постановки игровыми сценами, которые так ценились в старинном театре. Родом из того же старинного театра вдруг оживающий на секунду портрет офицера, который обращается к Мари – и снова тут же застывает; обращения этого никто, кроме Мари, не заметил. Вот этот знак избранности – только эта девушка видит то, что за пределами плотского мира – апелляция к памяти романтического балета.

Вторая картина, начинающаяся в спальне Мари (роль на премьере досталась Полине Булдаковой), идет по привычному пути – тут все на месте: засыпающая девочка, вырастание елки, визит Мышиного короля (Георгий Еналдиев) с его сподвижниками и сражение, данное ему Щелкунчиком и солдатиками, вальс снежинок. Аккуратная неоклассика, детская условность – чистота протанцовываемых па важнее, чем внимание к врагу и готовность не поворачиваться к нему спиной. Вот только дирижер Артем Абашев с самого начала спектакля слишком форсирует темп, торопится-спешит – и если в игровых сценах первой картины это смотрится нормально, то в момент вальса хочется просто вцепиться дирижеру в рукав: ну подождите же, дайте послушать, дайте снежинкам пролететь не так быстро. Нерв от слишком большой скорости танца разряжается смехом: экипаж Мари и Щелкунчика увозят в сказочный город два солидных белых медведя.

Тут вот что важно: город переименован. Он не Конфитюренбург теперь, а Блюменбург, город цветов. Убран мотив чрезмерной сладости (в начале нашего века вдохновивший Михаила Шемякина на постройку гигантского торта на сцене Мариинского театра), и вместо старинных персонажей (в XIX веке на сцене, кроме танцев Чая и Кофе, можно было заметить Карамель, Ячменный сахар, Птифуры, Мятные лепешки, Макарон и Бриош) теперь появились Роза (Олег Куликов), Лилия (Николай Ланцев), Пион (Роман Тарханов) и Лотос (Кирилл Макурин).

Хореограф удачно решает сцену «второго нашествия мышей», что вечно внушает недоумение маленьким зрителям – что, разве хвостатых еще не до конца победили?

Эта развернутая сцена вальса цветов – наибольшая удача Мирошниченко. Танцовщики, окруженные женским кордебалетом (каждому цветку служат, поклоняются, окружают его нежным ореолом четыре танцовщицы), получают по небольшому соло дивной красоты. Понятно, что если весь спектакль – воспоминание о балетном детстве хореографа, то эта сцена навеяна «Корсаром», его «Оживленным садом». Никаких цитат; никаких общих идей (Мариус Иванович никогда бы не заставил дам восторженно поклоняться джентльменам, Алексей Мирошниченко говорит о сегодняшней реальности балета), но – идея балета как волшебного цветника. И воплощена она безупречно. Конечно, в спектакле присутствует и привычный дивертисмент (испанский, восточный, китайский, русский, французский танец), но вальс цветов сделан интереснее и вызывает больший энтузиазм в публике.

Хореограф удачно решает сцену «второго нашествия мышей», что вечно внушает недоумение маленьким зрителям – что, разве хвостатых еще не до конца победили? Тут нет никакого второго нашествия, есть развернутая пантомимная сцена, где Принц-Щелкунчик (Никита Четвериков) рассказывает и показывает жителям Блюменбурга, как он сражался с мышами и как Мари ему помогла.

Лишь однажды Мирошниченко обращается к более мрачной и печальной стороне «Щелкунчика» – когда действие должно вернуться из сказочной страны в дом Штальбаумов. Принц предлагает Мари руку и сердце – и девушка на секунду сомневается, готова ли она остаться в Блюменбурге навсегда. Секунды достаточно, чтобы сказка рухнула: Принц снова превращается в Щелкунчика, пары, исполнявшие танцы в дивертисменте, падают как подкошенные, и Мари теряет сознание. Очнется она уже в родном Петербурге – и побежит в слезах к Дроссельмейеру, что представит ей своего племянника, очень похожего на приснившегося ей принца. Вот ровно тот момент испуга, отказа от своей мечты, крушения – с точки зрения музыки сделан хореографом пугающе точно. Но он кажется чужим в этом придуманном для детей спектакле; убаюкивающий финал возвращает младенцам душевный покой. Так хореограф, решивший поговорить о детстве, о балете, о Петербурге, выбирает успокаивающий путь сказки. Правда, менее сладкой, чем старинный вариант – но тут все правильно: сладости ведь балетным можно употреблять в значительно меньшем количестве, чем обычным людям.