Рождение нового оперного театра – момент волнительный и ответственный. И страшно подумать, какой сложный по своей неподъемности, так как оперный театр – предприятие громоздкое и многотрудное. Зрителю открыта только самая привлекательная, парадная сторона – готовый спектакль, его премьера – и, слава богу, он даже не догадывается о том, что сокрыто от взора.
Москва в разные эпохи оставалась городом с весьма богатыми оперными традициями.
И вот подобное чудо совершается на наших глазах – в середине декабря заявил о себе Оперный театр-музей при Доме Станиславского, а инициатором его создания выступил молодой московский режиссер и певец Андрей Цветков-Толбин. Ученик патриарха отечественной оперной режиссуры Георгия Ансимова организовал собственное дело там же, где почти сто лет назад началось оперное предприятие самого Константина Сергеевича – в знаменитом белоколонном зале в Леонтьевском переулке.
Концепция новой институции оригинальна – театр-музей, сочетающий в себе традиции русского театрального реализма и психологизма со строгим следованием исторической достоверности воплощения оперных сюжетов. В помощь молодому режиссеру – само камерное пространство «Леонтьевской оперы», крошечная (по оперным меркам) комната, где артисты-певцы существуют как на ладони, в шаговой доступности от зрителя, где каждый взгляд, жест, наклон головы видны укрупненно и имеют колоссальное значение для зрительского впечатления. Сам дом-музей Станиславского делится с постановочной командой настоящими историческими реликвиями: в представленной на суд публики первой премьере новорожденного театра используются реквизит и убранство из первого спектакля МХАТ «Царь Федор Иоаннович» (1898) – вещи из коллекции великого режиссера.
Перед началом спектакля режиссер-основатель обратился к собравшимся с трогательной, немного сбивчивой, но очень искренней, даже пламенной речью. В ней чувствовалось подлинное горение своим делом, влюбленность в оперу и желание создавать спектакли в стиле и эстетике, которые сегодня вовсе не мейнстримны. «Пусть меня не запомнят, но запомнят артистов и получат радость от спектакля, для меня это главное», – право, удивительные речи в век предельного режиссерского эгоизма.
Первая работа нового театра – опера-пролог Римского-Корсакова «Боярыня Вера Шелога», произведение крайне редкое. Небольшой оркестр под управлением Михаила Архипова посадили вглубь залы за белые колонны (которые «обернули» старорусскими расписными узорами – художник-постановщик Анна Панина), а сам трагический монолог «прелюбодейки» Веры (как верно заметил Цветков-Толбин, «это, по сути, первая в истории моноопера») происходит в непосредственной близости от публики – словно исповедь одновременно всем пришедшим. На героях короткой почти монодрамы – костюмы времен Грозного-царя: постановщики не зря провозгласили «музейную оперу», в их задачу входило именно воссоздание духа, атмосферы далекой от нас Московской Руси, так, как ее услышал и воплотил в звуках великий композитор.
Cамое ценное, что производит наибольшее впечатление в спектакле – это актерские работы, то, как режиссер тщательно и убедительно сделал каждый образ
Пожалуй, самое ценное, что производит наибольшее впечатление в спектакле – это актерские работы, то, как режиссер тщательно и убедительно сделал каждый образ, от самого незначительного и безгласного (в действо введен не предусмотренный партитурой мимический персонаж – князь Юрий Токмаков, герой следующей за «Шелогой» «Псковитянки») до доминирующей роли мятущейся Веры. Артисты отозвались на посыл стопроцентно, оттого так искренне и захватывающе их лицедейство. Архитрудный образ Веры талантливо воплотила Ольга Реутова, ей ансамблировали Мария Каретко (Надежда), Ирина Чалаева (Власьевна), Эдем Ибраимов (Шелога), Антон Косарев (Токмаков). В акустически непростых условиях (опера хоть и короткая, но вовсе не камерная, писавшаяся для большой сцены) певцы сумели найти нужную интонацию и масштабность звуковедения, соразмерные пространству, нигде не пережав и не переборщив.
