Дивный старый мир

Контекст премьеры нечего описывать – по прошествии двух месяцев пандемии он начал пожирать сам себя. Количество спектаклей, концертов и акций, выложенных в записи и показанных онлайн, так и не превратилось в качество, а в сфере балета и танца показало плачевное положение мировых дел: почти нет талантливых хореографов, совсем нет понимания, как впредь работать с телом, пространством и музыкальным временем. Рефлексия домашнего заточения приняла самые пестрые формы и в сумме способна вызвать у реципиента раздражение. Итогом стоквартирных симфонических концертов и прочих Zoom-экзерсисов, имя которым легион, может стать смещение понятий о профессиональном и самодеятельном: благие намерения публика так и продолжит принимать за художественную волю, а сомнительное бытовое чувство юмора – за проявление таланта.

На этом фоне «Прощай, старый мир!» – как ни посмотри, спектакль профессиональный – выгодно выделяется. «Балет Москва», выведенный директором Еленой Тупысевой в число ведущих танцевальных компаний страны, получил красивый подарок к тридцатилетию. Отличие было видно уже на техническом уровне: работа в прямом эфире технической команды под руководством Олега Михайлова и Юрия Исхакова впечатляла.

Это честный спектакль: немудреную домашность и кустарность приемов никто не пытался замаскировать. Аннотация кокетничала насчет «бытового сюрреализма», но это в чистом виде реализм, любование деталями скромными интерьеров, упоение теснотой и вещностью, в которую попал секстет изолированных исполнителей. Эту апологию тесноты не перевесили ни затейливое освещение, ни причудливые ракурсы, ни якобы сюрреалистические детали – вроде найденной в кухонном ящике пластмассовой руки.

Трюки в духе упаковки чипсов Lays (одно лицо состоит из двух половин, принадлежащих разным людям), грустные рассуждения на вечные темы, шуточки и шутейки: российский современный танец наконец возвращен в родную и естественную стихию – в меланхолический постсоветский быт.

Когда Илья Романов фокусничал с межкомнатными дверями и Анастасия Пешкова превращала кухонный гарнитур в аттракцион, а прежде того осваивала лестничную клетку в костюме ниндзя, во всем этом не было чаемого остранения, «танца в необычных декорациях» – потому что это самые желанные декорации для российского contemporary dance. И главная его тема – непреходящее одиночество – в «Старом мире» разработана сильнее всего. По контуру спектакля выходит, что со старым миром как раз не прощаются, а приветствуют звоном щита и побиванием яиц куриных и яиц перепелиных. (В остроумной интродукции сбиты масштабы изображения, и маленький пятнистый шарик выглядит целой планетой, с торчащими, правда, из нее руками.) Главное не споткнуться о собственную кровать.

Здесь «Прощай, старый мир!» попадает на любопытную развилку.

 

Те зрители, что искали новых художественных впечатлений, ушли ни с чем. Во множестве даны приемы физического театра, но поливание Алексея Нарутто кефиром и посыпание перцем Ольги Тимошенко вызывают туманные дежавю. Зеркальные игры, рождающие пластических чудовищ (соло Ильи Романова), много эксплуатировали еще в аналоговом виде, вспомнить хотя бы вашингтонскую труппу Momix. Наконец, собственно танец имеет в спектакле очень малый удельный вес. Однако веселая небрежность, свойственная и прежним работам Варнавы, «Петрушке» и «Ярославне», играет спектаклю на руку. Здесь она не прикрывается ни большими темами, ни большой музыкой: саундтрек Дениса Антонова имеет два важных свойства –функциональность и обывательскую приятность. Авторы и исполнители прекрасно понимают недолговечность и не-новизну сделанного – и просто получают удовольствие.

Разочарованы и те, кто ждал от премьеры актуальности. В спектакле заявлено очень много тем –государственное насилие (кухонный ящик таит в себе полицейскую дубинку), бытовой вуайеризм, вынужденное существование двоих в замкнутом помещении, – и ни одна не изговорена до конца. В личных медиа можно прочесть обвинения постановщиков в лицемерии; в спектакле обнаруживают неприемлемые иерархичность и бинарную гетеронормативность; те рецензенты, что приняли сценическую униформу танцовщицы за нижнее белье, пишут об объективации.

Постколониальный феминистский дискурс на территории российского театра набирает все бóльшую силу, поднимая темы не слишком приятные, но такие, что игнорировать их более невозможно. И здесь сама собой возникает, не впервые за последние годы, проблема иного рода: подмена эстетического этическим. Реплики с тегом «искусство должно», а также инвективы по адресу прогнившего репертуарного театра, отсталого современного танца и репрессивного классического балета всякий раз принимают субъективный и подчас спекулятивный характер – и за борт оказывается вышвырнут чисто художественный аспект. Увы, поэтика театрального танца – современного ли, балетного – не предусматривает столь вульгарного соответствия «современности». Он устроен и грубее и тоньше.

Может быть так, что объективация не обязательно возникает со стороны хореографа, но как раз может быть искажением оптики критически настроенного зрителя. Во всяком случае, «Прощай, старый мир!» трудно заподозрить в названных грехах – и тема требует гораздо более обстоятельного разговора, чем то позволяет рецензия на конкретную премьеру.

Новизна театральной жизни после пандемии будет состоять не в онлайн-активности и подавно не в особенностях шахматной, шашечной и покерной рассадки зрителей: столетние этикетно-ритуальные нормы вернутся в театры быстрее, чем кажется. Каким образом театр, в первую очередь танцевальный, будет отвечать на ревизионистскую риторику – вот главная интрига и настоящая примета нового мира.

Шекспир на пляже