Персона
Выпускник Московской консерватории 1978 года в классе Альберта Лемана композитор Александр Раскатов (АР) с 2005 года живет во Франции, которую называет страной, спасшей ему здоровье и жизнь. Два года назад на фестивале «Звезды белых ночей» в Концертном зале Мариинского театра состоялась мировая премьера оперы «Затмение» о судьбе декабристов. За пультом был маэстро Валерий Гергиев. Сегодня в Орлеане, что в двух с половиной часах от Парижа, он сочиняет оперу «Скотный двор» по Оруэллу по заказу Нидерландской национальной оперы (DNO). О подробностях замысла он рассказал Владимиру Дудину (ВД).
АР Идея написать оперу «Скотный двор» была предложена мне примерно год назад новым директором DNO госпожой Софи де Линт, и я с удовольствием принял это предложение. Премьера запланирована в сезоне 2022/2023.
ВД После успешного «Собачьего сердца», премьера которого состоялась там же, в Амстердаме в 2010 году, вам вновь предложили продолжить анималистическую тематику?
АР После «Собачьего сердца» были еще две оперы – GerMANIA (вошедшая в шорт-лист номинантов на Opera Award 2019) и «Затмение», ничего общего с анимализмом не имеющие. Так что расцениваю вопрос скорее как шуточный. Домашних животных у меня нет (хотя люблю кошек), да и зоологией как-то не увлекаюсь. Бывают же в жизни разные совпадения. Видимо, это как раз такой случай. К тому же и в «Собачьем сердце», и в «Скотном дворе» (как же я не люблю это словосочетание, Animal farm лучше звучит) действуют и человеческие персонажи.
ВД А кстати, почему не сложилась судьба с постановкой «Собачьего сердца» в России?
АР Самый бедственный для меня вопрос, ответ на который: конец света, сплошной тоннель. По моим подсчетам, «Собачье сердце» прозвучало в общей сложности тридцать два раза, в том числе в Нидерландской опере, Английской национальной опере, Ла Скала, Лионской опере и снова в Амстердаме. Как я привык говорить, повесть была запрещена по идеологическим причинам, а опера –по экономическим. Аппетиты наследника выражаются в шестизначных суммах и отнюдь не в рублевом эквиваленте. Мне кажется, нужен спецвыпуск газеты, чтобы поведать обо всех злоключениях, связанных с «Собачьим сердцем», это триллер какой-то. За время, убитое на эти злоключения, я мог бы написать еще одну оперу. Причем есть вещи, о которых в печати и не признаешься. Вот лишь краткие факты: 2011 год – аннуляция в Мариинском, 2015 – аннуляция в Мет, 2017 – аннуляция выпуска коммерческого DVD, подготовленного в DNO. До сих пор там в архиве пребывает. Думаю, здесь место и время опровергнуть информацию, исходящую из Музыкального театра Станиславского и Немировича-Данченко, о том, что я будто бы был против постановки оперы на этой сцене. И что будто бы была достигнута договоренность с наследником. На деле, кроме телефонного разговора сомнительного характера со стороны театра, у нас (Елены и меня) ничего не было, ни одного письменно зафиксированного документа. Хотел бы пояснить, что в каждой стране авторские права по произведениям opus post mortem разные. Неопубликованная при жизни автора вещь начинает свой отсчет не от даты смерти автора, а от даты первой публикации. Где-то свободно, как в Голландии или Италии, где-то – нет. Самые жесткие в этом смысле страны – США и Россия, где произведение защищено на 95 (!) лет со дня первой публикации. Если засчитать YMCA-Press (1969), то приглашаю всех на российскую премьеру в 2064 году. Какое счастье, что проблема такого авторского бесправия не стояла в XIX веке. А вдруг бы даты Пушкина не дали бы лицензию Мусоргскому или Чайковскому. Скольких опер мы бы не досчитались. Добавлю, что, хотя DNO и расстилало перед наследником красную дорожку, последний не соизволил почтить своим присутствием ни один спектакль. В общем, уходя, гасите свет в тоннеле. Как бы то ни было, сейчас я сочиняю оперу «Скотный двор», причем с какой-то нереальной скоростью. Может, коронавирус сказывается? А интересная была бы тема для эссе: «Увеличение творческого потенциала в условиях хронического страха общества».
ВД Обе этих оперы поддерживают идею постгуманистического общества. Что происходит с человеком, и как опера помогает ему рефлексировать?
АР Я отнюдь не мизантроп, хотя жизнь предоставляет много возможностей стать таковым. Вечно недовольный окружающим миром брюзга и рабочий стол композитора, тем более пишущего оперы, – две вещи несовместные. Сочинение – это способ познания самого себя с карандашом в руке. В «Собачьем сердце» одним из кардинальных вопросов для меня был следующий: может ли человек (пусть даже по-своему гениальный) поставить себя на место Бога? Может ли он создать жизнь, а потом, если его что-то не устраивает, забрать эту жизнь назад? Другой важный аспект: в процессе сочинения мне пришла в голову идея создать, так сказать, unhappy end (в отличие от булгаковского хэппи-энда). Я написал заключительный хор клонов Шарикова, наполнив ими сцену. Как если бы эти клоны были готовы сожрать весь окружающий мир. Это была сознательная попытка предвидеть некую страшную возможность возникновения такого типа общества. С тех пор прошло 10–12 лет, и мы уже живем одной ногой в таком обществе.
Идея «Скотного двора», если копнуть глубже, приобретает еще более страшный оскал. В сущности, это как бы дарвинизм наоборот. Вполне может статься, что, если дело пойдет так и дальше, обезьяны будущего когда-нибудь скажут: «Мы произошли от человека». Хоть в книге и нет обезьян, но идея та же. Что касается оперы, то это, быть может, единственный жанр, который в состоянии помочь человеку остаться человеком, не превратиться в животное, в управляемый кем-то объект. Говорю об этом сквозь призму нашего искусства, разумеется. Впрочем, оперой сейчас называют все что угодно. Мне приходилось слушать «оперы» для голоса соло, идущие по 20–30 минут. Естественно, я не имею в виду так называемый мною «блеф-арт». На парижском Гар д’Остерлиц частенько приходится проходить мимо гигантских плакатов – картин, изображающих гигантских монстров, мутантов нашего будущего. Эти портреты, угрожающе талантливо выполненные, заставляют меня каждый раз съеживаться от тихого ужаса. Что нас ждет, куда ж нам плыть? Опера как жанр в моем представлении может выражать то, что называется «тоской по мировой культуре», к которой так хочется вернуться. Мне, по крайней мере, хотелось бы жить в обществе, пусть менее совершенном технологически, но зато более человечном и внутренне свободном. А поскольку это недостижимо, то эту воображаемую жизнь дает именно оперный театр.
ВД Опера получается трагикомической? Изобличительной? Страшно пророческой?
АР Изобличать – не моя функция.
Не дело автора – ставить диагнозы и учить жить. Пророк? Им специально не станешь. Все художественные пророчества сбывались только задним числом.
Мне скорее приходит на память ранняя пушкинская фраза «безумной шалости под легким покрывалом» или «сказка ложь, да в ней намек». Скорее всего, в общем что-то вроде dramma giocoso. Другой вопрос, что перевешивает в этой комбинации: dramma или giocoso. Пока не загадываю.
ВД В «Затмении» вы показали, насколько вам интересны крайности, прежде всего тембровые, диапазонные, контрастные амплуа.
АР В «Скотном дворе» я совсем не собираюсь сводить оперу к чисто звукоподражательным фокусам. Жалок был бы тот автор, который поддался бы такому искушению. На самом деле под шкурами животных скрываются вполне человеческие физиономии. И вот встает задача – найти как бы язык-мутант. Тут мы и переходим к вопросу об «определенных исполнителях». Учитываются следующие параметры: объем тесситуры (чаще всего супертесситура), гибкость при переходе из крайних регистров, открытость ко всем используемым вокальным эффектам, особое чувство полиритмии, чувствительность к нюансировке (пение на протяжении двух часов в нюансе mf исключено). К тому же раскрепощенность чисто актерская. Но тут свое слово скажет уже режиссер-постановщик Дамиано Микьелетто. Всего в опере 15 солистов. Кастинг в данный момент состоит из двух частей. Ряд исполнителей, на которых можно положиться, я сохранил со времен опер GerMANIA и «Затмение». С другой стороны, есть позиции, которые пока остаются открытыми. Необходим «штучный» отбор.
ВД Как вообще сложился союз с этим театром? Насколько он прекрасен как деловой партнер и работодатель?
АР Амстердам – так уж случилось! – занимает особое место в моей профессиональной жизни. Это как бы моя вторая музыкальная родина. И я, пользуясь случаем, хочу высказать здесь любовь к этому прекрасному городу и слушательской аудитории. Первая опера, «Собачье сердце», была заказана мне Пьером Оди, бывшим многолетним директором DNO. Это особый человек, настоящий визионер, к тому же блестящий режиссер-постановщик. Ему я и обязан тем, что DNO стал мне родным домом. А дело начиналось так. В Амстердаме в 2007 году исполнялась моя оркестровка «Песен и плясок смерти» Мусоргского с интерлюдиями моего сочинения. Исполнителями были Роберт Холл и недавно ушедший гениальный Рейнберт де Леу. После концерта подзывают меня к элегантному господину, одетому во все черное. Он представился: «Пьер Оди. Скажите, а вы не хотели бы написать оперу?» – «Кто бы не хотел написать оперу!» – «Мне кажется, сейчас для вас самое время это сделать». Он дал мне два дня на размышление, чтобы выбрать сюжет. Я сразу решил, что это будет «Собачье сердце». В 2017 году, спустя семь лет после премьеры в DNO, состоялось возобновление оперы, прошедшее с не меньшим успехом, чем в 2010 году. Первый спектакль почтила своим присутствием принцесса Беатрикс, пригласившая меня в перерыве в свою ложу для частной беседы. Спешно пришлось покупать костюм. Тогда был записан и коммерческий DVD, который до сих пор пылится в ожидании чуда. Сейчас, в период работы над новой оперой контакт с DNO постоянно поддерживается, несмотря на коронавирус. Софи де Линт и вся администрация театра – редкие по доброжелательности и открытости люди, работать с которыми легко и приятно.
