На самом интересном месте

Из-за пандемии титульное лето отложилось до осени – но название менять не стали. И оказались правы: музыка не только согрела людей, но, кажется, и саму природу заставила изменить планы – ласковое бабье лето продержалось ровно по воскресенье, день закрытия смотра. Именно на него и удалось выбраться автору этого репортажа.

Впрочем, сперва несколько слов о предыдущих днях. Тех концертов я не слышал, но как не оценить сам уровень заявленного: три элитных столичных оркестра, в том числе Musica Viva и «Виртуозы Москвы», ну и, конечно, Госоркестр России имени Е.Ф.Светланова, за пульт которого, правда, не смог встать сам Петренко. Но, думаю, никто не роптал на произведенную замену – дирижировал бетховенской программой, да еще и солировал в Скрипичном концерте Максим Венгеров. Среди других участников – блистательные пианисты Юрий Фаворин и Андрей Гугнин, тонкий знаток барокко скрипач и дирижер Дмитрий Синьковский, известный маэстро Александр Соловьёв. А вечер, посвященный соседу новоиерусалимцев клинчанину Чайковскому, креативно доверили… «Симфоджазу братьев Ивановых». Вот любопытно было бы узнать, как им «услышались» партитуры Петра Ильича!

К сожалению, этого я не узнал. Как не попал и на первую часть дневного воскресного камерного концерта, который начинался пьесами для скрипки и фортепиано Мессиана и Шостаковича. Сюрпризы трафика – один из немногих пунктов, по которым концертный зал на лоне природы у стен легендарного исторического памятника проигрывает городским площадкам. Зато я успел на то главное, ради чего стремился на этот концерт, – Квинтет Мечислава Вайнберга для фортепиано, двух скрипок, альта и виолончели ор. 18. Любителя проверенной классики от Баха до Шостаковича такая нацеленность, возможно, удивит, и даже те, кто знает имя Вайнберга, с большой вероятностью спросят: что сравнимого с великими может предложить автор саундтреков к «Винни-Пуху» и «Гиперболоиду инженера Гарина»? Оказывается, очень многое: 26 симфоний, 7 опер, свыше 150 песен и романсов, не говоря о полусотне тех самых саундтреков… Просто Мечислав Самуилович был очень скромным человеком, а известно, куда ведет скромность, особенно если ее обладателю настоятельно «помогают» туда прийти…

Так случилось, что только в последние годы мы начали открывать подлинный масштаб этого композитора, которого при жизни было принято снисходительно считать этаким «Шостаковичем номер два». Да, влияние Шостаковича несомненно – но несомненно оно и в случае, например, Георгия Свиридова (кстати, верного друга Вайнберга до последних его дней), ну и что? Каждый из этих художников – прежде всего сам по себе и лишь во вторую очередь чей-то последователь.

«Для меня это музыка симфонического масштаба и характера, – призналась пианистка Полина Осетинская, исполнительница Квинтета (наряду со скрипачами Никитой Борисоглебским и Леонидом Железным, альтисткой Ириной Соповой и виолончелисткой Анной Кошкиной). – Тем более интересно было играть ее сейчас не с “готовым” квартетом, как доводилось несколько лет назад, а с солистами, когда каждый искал свой голос и место в ансамбле. Это труднее, но и увлекательнее». И, добавлю к словам Полины, очень подходит к самому духу музыки Вайнберга, словно рождающейся перед тобой здесь и сейчас, текущей совершенно непредсказуемо, но в то же время непререкаемо логично, так что все пятьдесят минут ты сидишь (или стоишь, как пришлось мне, опоздавшему к началу концерта), затаив дыхание: куда пойдет развитие в следующую минуту? А самое главное, тебе не хочется, чтобы этот лабиринт, полный ярких, словно вспыхивающие в темноте портреты, эмоциональных всплесков и таинственных медитативных погружений, заканчивался, чтобы эта прихотливо вьющаяся музыкальная нить Ариадны обрывалась.

В перерыве между дневным и вечерним концертами я рассчитывал посмотреть две выставки, которые музей открыл как раз к фестивалю и собственному 100-летию, но тут вынужден вернуть замечательной музейной команде под руководством ее директора Василия Кузнецова ту ложку дегтя, что они сами вложили в свою бочку меда: экспозиции именно в эти часы «ушли на обед». Осталось только предполагать, как интересно выставка «ХХ век: отражение на бумаге», посвященная акварели и графике Фалька, Софронова, Соколова и других мастеров столетия, интригующая уже по самой своей идее, смотрелась бы на фоне музыки Вайнберга и Шостаковича. А коллекцию «Возвращение в усадьбу», посвященную дворянской культуре Подмосковья, пришлось буквально пробегать, пытаясь впопыхах рассмотреть хоть что-то из сотен подробнейших архитектурных планов, пейзажей, интерьеров и уникальных предметов из бывших подмосковных вотчин, центром спасения которых от уничтожения рабоче-крестьянской властью в 1920-1930-х годах стал – так распорядилась судьба – именно Новый Иерусалим.

Зато на компенсацию этого облома точно не обижусь: в атриуме шла репетиция вечернего концерта, и меня, думавшего просто прогуляться, вдруг властно «схватила» музыка Рахманинова. Бывает такое: когда произведение, знакомое, казалось бы, до дыр, обрушивается на тебя внезапно, оно действует десятикратно. Вот так, оказавшись, можно сказать, в трех метрах от Третьего концерта и отрабатывавшего его бесчисленные подробности Николая Луганского, я не смог шелохнуться, пока пианист «на самом интересном месте» не оборвал гигантскую каденцию – видимо, дальше ему, к моему глубокому сожалению, было все ясно…

Насколько ясно – стало очевидно на концерте, когда в открытый атриум музея собралось добрых полтысячи слушателей. Ну ладно, публике заботливые организаторы припасли бесплатный сбитень и «гуманитарные» пледы. Но каково пришлось при сентябрьских 12градусах музыкантам? Сердце сжималось при виде оркестранток в ватниках – а пианисту с дирижером и ватник по рангу не полагался. Но если закрыть глаза, то ничто, кроме легкого электронного призвука динамиков и слегка киксовавших иногда валторн (самый чуткий к состоянию губ исполнителя инструмент), не выдавало, что мы не в академическом зале, а посреди полей осеннего Подмосковья. А если глаза не закрывать, то можно было оценить, насколько музыка сливалась с шедшим по верхнему бордюру сцены видеофильмом, звавшим в полет над новоиерусалимскими красотами, показывающим кадры драматичной хроники этих мест, познавших и варварское большевистское разрушение, и страшное фашистское нашествие, и долгое трудное возрождение.

В перерыве беспокоил только один вопрос: как после могучего Рахманинова будет восприниматься на зеленых среднерусских просторах дитя утонченной декадансной Европы Малер?

Великолепно воспринимался! Во всяком случае, я никак не мог подумать, что для Валентина Урюпина, как рассказал он мне потом, это было премьерное исполнение Четвертой симфонии (и логичное расширение малеровского цикла, в котором у дирижера уже имелись Первая, Третья и Пятая симфонии), а для оркестра – возвращение к не игранной 18 лет партитуре. Но она звучала вовсе не сырым полуфабрикатом и уж тем более не докучливым затянувшимся довеском, а небесной кодой всего фестиваля. Хотя дирижер без капли снисхождения к музыкантам и залу замедлял темпы порой до грани риска – но нигде не разрушил малеровской кантилены, не затушевал многоцветья красок от гротескного марша или лендлера до солнечного света прекрасной струнной мелодии, не заглушил хрупкое на этом пленэре сопрано Эльмиры Карахановой стоголосой массой оркестра, и мы расслышали трогательную финальную песню о бедных детках, которым за земные страдания и раннюю смерть воздается радостным бытьем на небесах.

Несмотря ни на эту щемящую ноту, ни на поздний час и холод, почти никто из публики не ушел, зал, в том числе семьи с малышами, благодарно слушал, проявляя любовь к музыке и, что удивительнее всего, друг к другу. Например, моя соседка, незнакомая женщина, без малейшей моей просьбы, видя, что слушатель отчаянно замерз, тихонько сходила за пледом и спасла от окоченения как минимум одну музыкальную душу.

Эту редкую атмосферу не разрушило и выступление министра культуры Подмосковья Елены Харламовой. Совсем не по-министерски просто и, я бы даже сказал, трогательно она поблагодарила музыкантов и авторов идеи, не забыв послать почтительный привет в небеса, отведшие от фестиваля тучи.

Боюсь даже верить в то, что такова забота подмосковного начальства о безоблачном небе над всей вверенной ему культурой. Или случилось долгожданное чудо? Если так, то где ему явиться, как не в Новом Иерусалиме.