События
Для очередного концерта в Москве знаменитый виолончелист Миша Майский выбрал программу сугубо по национальному принципу. Вместе с филармоническим оркестром он исполнил еврейскую рапсодию «Шеломо» Эрнеста Блоха и Адажио на две еврейские мелодии «Кол Нидрей» Макса Бруха.
Если анализировать исполнение, здесь ситуация похожа на ту, когда «джаз ощущается подлинным только в исполнении афроамериканцев», или «русскую музыку по-настоящему исполняют только русские люди». С позиции профессионализма мы вряд ли станем спорить с тем, что, например, Леонард Бернстайн интересно и даже выгодно интерпретирует, допустим, Шестую симфонию Чайковского. Но большинство меломанов, горя желанием ее послушать, скорее всего, выберет версию Кирилла Кондрашина или другого русского дирижера.
С учетом заявленного репертуара все звезды для Миши Майского в тот вечер должны были бы сойтись. Его мастерство, фирменное звучание, колеблющиеся на золотой середине между всеми возможными законами техники сразу, и творческое бесстрашие по отношению к сиюминутности помножились на абсолютно невербальные, но выдающиеся национальные свойства музицирования.
Но если обсуждать саму музыку, то разговор обречен на смену ракурса. Рапсодия «Шеломо», написанная в поздеромантической стилистике, убедительна и колоритна: в ней есть прекрасный мелодизм, проработанная оркестровая ткань, любопытна жанровая сторона. Адажио «Кол Нидрей» являет собой оригинальную композицию, искусно сделанную на основе молитвы, читаемой в синагоге в начале вечерней службы Йом-Киппур.
Оба произведения – несомненно, выдающиеся, но похожие друг на друга по стилю и технологии образцы камерной музыки. Поэтому «скомпонованные» друг с другом, они стали одной большой длинной пьесой. Сам по себе факт схожести не умаляет достоинств каждого из произведений, однако подобный эффект нередко встречается, если недооценить важность контрастов, как основы любой композиционной логики.
В развернувшемся контексте сложно объяснить прозвучавшую во втором отделении Первую симфонию Брамса, или, как ее справедливо называли современники, «Десятую симфонию Бетховена». Допустим, концептуальные связи в программе необязательны, но почему именно Первая? Сегодня мы уже вправе рассуждать без припудривания истории канцелярской пылью советской эпохи: симфония тогда еще будущего великого композитора Иоганнеса Брамса несовершенна, в ней еще только намечены пути решения острых идейно-художественных задач.
Вполне может последовать логичный вопрос: «Что же теперь не играть Первую симфонию Брамса вовсе?» Играть, но с пониманием естественной постепенности творческого процесса и желательно объяснением его, например, через диалог с другими произведениями. Не всякая музыка – шедевр, не любая симфония самостоятельна.
Если Миша Майский хотя и слегка нарушил целостность своего выступления, соединив несоединимые вещи, но в то же время без музыкального откровения и впечатлений слушателей не оставил. Его энергетика свою роль сыграла блестяще. К сожалению, у дирижера Станислава Кочановского силы на поверку оказались неравны. Не хватает ему на сегодняшний день технической оснащенности, чтобы подчинить себе оркестр, нет и харизмы, без которой в искусстве существовать тяжело. Так или иначе, бой солиста и дирижера получился неравным. Помнятся выступления Миши Майского, к примеру, с Михаилом Плетнёвым: тогда уровень обсуждения услышанного был совершенно другим.
