Феликс Коробов:
Сейчас в моей жизни стало много Бетховена

ГК Юбилей Людвига ван Бетховена – без сомнения, одна из главных музыкальных дат 2020 года. Что значит это имя для вас?

ФК Наверное, как и всякого инструменталиста, музыка Бетховена сопровождает меня всю жизнь. Сначала знаменитый Менуэт, который все виолончелисты играют во втором классе школы, затем виолончельные сонаты, работа концертмейстером виолончелей в оркестре в те годы, когда симфонии Бетховена составляли основу филармонического репертуара. Моя долгая квартетная жизнь также была бы невозможна без серьезного погружения в творчество Бетховена. В дирижерской практике так случилось, что соприкосновение с симфониями произошло сразу с высшей планки – Девятой, которую в течение сезона я продирижировал несколько раз в Петербурге и в Москве, на 90-летний юбилей родного театра. Это был бенефис оркестра, и я посчитал что, пожалуй, нет более важного и торжественного сочинения для юбилейного сезона. Я правда счастлив, что сейчас в моей жизни стало много Бетховена. И не только как у исполнителя, но и как у слушателя. Мой большой друг, фантастический пианист Петр Лаул за несколько последних лет сыграл циклом все сонаты Бетховена. Сделал это трижды – в Петербурге, Москве и Эстонии. Это уникальная работа, очень серьезный труд – было интересно наблюдать, как в его голове, его чувствах складываются не просто отдельные сонаты, но выстраивается некая сюжетная линия, понимание пути бетховенского гения, его развитие и трансформация. К сожалению, я не мог быть на всех концертах, но старался попадать на некоторые из них и в Петербурге, и в Москве. И когда весь цикл был завершен, возникла безумная идея сыграть завершающим аккордом в один вечер все пять фортепианных концертов. Мы уже дважды сыграли этот вечер: один раз в Москве, с моим Камерным оркестром Московской консерватории, второй раз в Петербургской филармонии. Это серьезный «вес», который мы взяли. Кстати, на вчерашнем концерте был очень интересный опыт. Исполненный «лишь один» Пятый концерт заиграл для нас новыми красками и прошел не то что легче, но, наверное, с большим отдохновением и спокойствием. Была какая-то импровизационность, шел диалог двух давних друзей, хорошо знакомых, что позволяет обратить внимание на ­какие-то новые оттенки, детали или сиюминутные настроения.

ГК Часто в музыке Бетховена можно услышать вещи, которые появятся спустя десятилетия. Например, вчера начало второй части Пятой симфонии показалось мне даже ­чем-то похожим на начало ­какой-­нибудь вердиевской оперы…

ФК У меня есть несколько любимых циклов записей всех симфоний Бетховена. Наше поколение выросло на записях Фуртвенглера, Мравинского и позже Караяна. Но я просто наслаждаюсь бетховенскимисимфониями в исполнении Менгельберга или Тосканини. Они такие живые и настоящие! А уж Тосканини превращает все симфонии в такую настоящую «сочную» итальянскую оперу, что слушаешь их с блаженной улыбкой.

Что касается второй части, у меня была некая идея, которой поделился с оркестрантами, и, мне кажется, она была воспринята, и у нас получилось ее воплотить. Конечно, она была чисто умозрительная и «не соответствующая фактам», потому что Бетховен жил гораздо раньше, чем официально появилось такое государство, как Австро-­Венгрия. Но важно то, что на огромной территории Европы была взаимопроникающая многонациональная история, смесь разных культур, уж музыкальных – тем более. И мне захотелось вторую часть начать с австрийской неспешности и размеренности (ведь Вена, несмотря на всевозможные балы и фестивали, остается олицетворением спокойствия), а затем от этого умиротворенного состояния пройти путь «вдоль больших границ», вплоть до почти дворжаковской или сметановской славянской кульминации, наступающей после соло гобоя. Мне кажется, получилось интересно, не просто инструментальные вариации на заданную тему, а ­какое-то душевное движение, жизнь сердца.

Еще одна забавная деталь. Находясь полгода на вынужденном карантине, наконец появилось время не торопясь послушать старые пластинки в спокойной обстановке не для срочной необходимости, а для удовольствия. Среди прочих у меня был комплект бетховенских квартетов, записанных джульярдцами. И вдруг я осознал (то есть, наверное, знал я это всегда, но тут пришло понимание), что хоровая фуга из «Царской невесты» Римского-­Корсакова – это дословная цитата (включая размеры фрагмента!) из Бетховенского квартета, там даже голоса вступают в той же последовательности в оркестре! Так что «следы» Бетховена находишь постоянно.

ГК Пятая симфония Бетховена – одно из самых известных сочинений в истории музыки. Ее содержание и смысл во многом зависит от интерпретации. В советские годы на пластинках тиражироваласьтрофейная запись Пятой под управлением Фуртвенглера, сделанная на одном из нацистских празднеств. Интерпретация великого дирижера там соответствовала «остроте момента», было нарочито подчеркнуто все героическое и помпезное. И я знаю людей, которые удивлялись, услышав позже эту симфонию в современных, исторически информированных исполнениях, транслировавших эту вещь, как очень тонкую и трепетную.

ФК Думаю, что примитивно сводить не только Бетховена, но и любого композитора и творца к одной эмоции. Мы привыкли к тому, что Бетховен – это торжественно, трагично или героически, но человек ведь не может все время находиться в одном настроении, все время шутить или все время плакать. У каждого из нас есть масса чувств и эмоций. Я всегда говорю студентам, что мы со школы привыкли к портретам композиторов, висящих от Большого зала Московской консерватории до клубов ­где-нибудь в глубине Сибири: Брамс с бородой, Бетховен с революционно развевающимися волосами, Шуман с безумным взглядом, Шуберт в круглых очках (его образ даже появился на обложке романа Толстого «Вой­на и мир», изданного одним современным издательством). Но все эти портреты изображали «известных» (состоявшихся, иногда и состоятельных) композиторов, в расцвете их карьеры (никто из художников не пишет портреты «неизвестностей»). И этот стереотип застревает в подсознании. Мы забываем, что – да, да, да, да! – и Бах, и Бетховен, и даже Брамс, и тем более Сен-­Санс – были детьми, юношами, любили жизнь, которая не всегда у них состояла только из мучений и шипов. С другой стороны, есть еще один важный момент: у некоторых опусов сложилась репутация некоей сложности, быть может, в силу их популярности и известности – Пятая симфония Бетховена, Шестая Чайковского, Виолончельный концерт Шумана… Все качают головами: «Как это сложно… Как же вы будете трактовать тему рока, или скерцо, или знак судьбы? Как это все сделать современным (или – не делать)?» Но на самом деле, если очистить Пятую от кодов различных интерпретаций, наслоения традиций, услышать себя, почувствовать, то выяснится, что это прежде всего фантастическая и гениальная музыка, которую нужно просто осознать и исполнить. Только и всего.

Помню, когда мы в Театре Станиславского ставили «Макбет» Верди, я долго в мучениях раздумывал над знаменитой сценой сомнамбулизма Леди Макбет. Самая важная сцена в опере, кульминация всего действия, еще и в точке золотого сечения. Все в мире знают, как это сложно. Я пробовал самые разные варианты, и все было «не то». Не было вот того состояния, когда от ужаса волосы встают дыбом и мурашки по коже. А без этого и «Макбет» не «Макбет». И вот в ­какой-то момент на одном из последних прогонов практически в отчаянии я решил, что ничего не буду специально делать, а просто спокойно продирижирую эту сцену от начала до конца… И получилось именно то, что было нужно! Композитор уже все заложил в партитуру, нужно было просто ее сыграть, донести, озвучить, ничего не выдумывая. Мне кажется, с Пятой Бетховена нужно делать то же самое, почувствовать и просто продирижировать. Иногда музыка говорит сама за себя.

ГК А влияет ли ­как-то ваша работа в оперном театре на исполнение чисто симфонической музыки?

ФК Знаете, я немножко устал от этих почти обязательных штампов. Например, когда я у себя в театре захожу в класс к вокалистам, то концертмейстеры, зная о моем виолончельном прошлом, начинают говорить певцам, что вот в этом месте нужно «сделать дыхание или голосоведение подобно смене виолончельного смычка». И наоборот, зная, что я уже двадцать лет работаю главным дирижером в опере, рецензенты начинают говорить о «театральности» в моих симфонических интерпретациях. На самом деле это никак не связано. Любая симфония театральна, поскольку в ней есть сопоставление разных тем, настроений, характеров и так далее. К настоящему театру это не имеет отношения, все уже есть в самой музыке.

ГК Вчера вы исполняли Пятую симфонию с большим оркестром. Во времена Бетховена состав мог быть чуть ли не в три раза меньше. Приходилось ли вам дирижировать симфонии Бетховена с камерными составами, и что, на ваш взгляд, больше соответствует авторскому замыслу?

ФК Возможно все: и камерное, и масштабное исполнение. Во времена Бетховена его фортепианные концерты, а иногда и симфонии, игрались в помещениях, не предусмотренных для больших публичных собраний. Есть знаменитая гравюра, на которой изображено исполнение Концерта для фортепиано, скрипки и виолончели в присутствии автора. Трио музыкантов сидит вместе с публикой в одной комнате, небольшой оркестр – в другой, а капельмейстер – в дверном проеме между ними. Тот же Петр Вайль сказал чудесную фразу: «Бах тот же, мы – другие». Саулюс Сондецкис в свое время говорил: «Читайте внимательно письма Моцарта». В одном из них он пишет отцу, что слушал оркестр, в котором больше 20 скрипок, 4 фагота, 8 контрабасов, и это звучание привело его в восторг. Чайковский на партитуре «Серенады для струнного оркестра» написал, что количество струнных должно быть максимально возможное, не меньше семи пультов первых скрипок. Сейчас об этом ­почему-то забывают, и серенада вошла в репертуар камерных оркестров с одним контрабасом, тремя виолончелями и пятью первыми скрипками, хотя автор слышал совершенно по-иному. Так что Бетховена можно играть и большим составом, и камерным. Главное, что ты хочешь сказать и что конкретно для твоих целей подходит в данный момент. С Камерным оркестром Московской консерватории мы играли ранние симфонии Бетховена в Рахманиновском зале, где относительно небольшой состав звучал как полноценный симфонический оркестр. Если бы в таком виде мы вышли на сцену Большого зала Петербургской филармонии, то это бы воспринималось совершенно по-иному, возможно, несколько странно. Все зависит от целей и обстоятельств, никаких табу, на мой взгляд, не существует.

ГК Свою Первую симфонию Бетховен написал в 30 лет, довольно поздно по меркам того времени. До этого он создал несколько интересных камерных ансамблей самых разных составов, включая Септет для кларнета, валторны, фагота, скрипки, альта, виолончели и контрабаса. Есть теория, что таким образом композитор нащупывал свой собственный оркестровый стиль, приближаясь к нему через камерныежанры, где можно было сочетать разные тембры.

ФК Нам сложно понять, из чего появляются творения гениев. Те камерные вещи, о которых вы говорите, сложно воспринять как этюды или наброски к будущим симфониям. Они абсолютно самодостаточны и шедевральны. Нельзя же сказать, что он разыгрывался на квартетах, перед тем как написать симфонию. Ведь некоторые из его камерных сочинений даже интереснее и серьезнее, чем Первая симфония. Поэтому это всего лишь теория.

ГК До собственно юбилейной бетховенской даты осталось уже совсем немного времени. К сожалению, юбилейный год оказался омрачен событиями, связанными с пандемией и тотальным карантином. Сейчас уже ясно, что мир изменился, и даже если в концертной практике вернется на круги своя, так, как прежде, уже не будет. За почти полугодовой перерыв в концертной и оперной жизни была опробована масса технических трансляционных приемов, которые наверняка найдут себе место в будущем. Как вы думаете, каковы перспективы живых концертов, не падут ли они жертвой тотальной компьютеризации?

ФК Никакой компьютер, никакая трансляция, никакая даже самая современная и идеальная запись не заменят живого звучания, живого общения между зрителем и исполнителем. Потому что искусство – это то, что происходит сиюминутно, вот здесь и сейчас. Это даже не гётевское «Остановись, мгновенье! Ты прекрасно!», а скорее фраза Бродского: «Остановись, мгновенье! Ты не столь прекрасно, сколько ты неповторимо». Никакие книги о любви не заменят самой любви, никакие записи не заменят живого концерта. Потому что, на самом деле, зритель приходит в зал за эмоциями, чтобы испытать ­какие-то ощущения, которые, возможно, он в обычной жизни получить не может. Идет взаимообмен энергией, совместная работа. Я убежден, что труд зрителя на концерте не менее важен, чем труд исполнителя, он такой же тяжелый. То, что мы, музыканты, пытаемся отдать, зритель должен, особым образом настроившись, принять, понять, проникнуть в наши чувства и эмоции. Это очень важный момент! Прошедшие полгода показали, что какие бы ни были замечательные и фантастические трансляции и записи, в ­какой-то момент они перестали интересовать людей. Если сначала от новизны ощущений все бросились и стали смотреть то, что не было доступно ранее, то потом весь этот ажиотаж вокруг трансляций закончился. Из профессионалов мало кто этим интересовался – так или иначе, мы ­все-таки находимся в этом «поле» и очень многое слышим в момент возникновения. Да и публика посещала открытые медиаресурсы уже без особой экзальтации. Так что все равно, все ждут живого общения! И насколько оно желанно, мы понимаем по нашим первым концертам после вынужденного молчания. Дай Бог, чтобы оно не повторилось. Будем все здоровы!