События
Ковидная гадость смешала планы и Платоновского фестиваля: обычно в июне в Воронеж приезжают театры из многих стран мира, теперь же – сентябрь и только российские компании (некоторые европейские постановки были показаны по трансляции). Но тем яснее стало, что и нашей стране есть чем похвастаться в сфере современного театрального искусства: программа получилась обширной, и нехороша была лишь тем, что некоторые события происходили одновременно – всюду не успеть.
Программа одноактовок Воронежского оперного не имеет прямого отношения к сочинениям Андрея Платонова («впрямую относящиеся» вещи театр и не обязан показывать каждый год – «датских» спектаклей у него достаточно, и вечер танцминиатюр 2013 года, и опера «Родина электричества» в 2017-м). Однако, конечно, пафос поиска нового языка как такового – это платоновский пафос. Программа сотворена творческим дуэтом, ее выпустили московские хореографы Софья Гайдукова и Константин Матулевский. Aheym на музыку Брайса Десснера и Kronos Quartet поставил Матулевский, «Арлекинаду» на музыку Алексея Айги – Гайдукова, а последнюю одноактовку Anima на музыку Филипа Гласса они сочинили вместе.
У обоих постановщиков честное балетное прошлое: Гайдукова окончила Московскую государственную академию хореографии и танцевала в классической труппе театра «Балет Москва», Матулевский –выпускник петербургской Академии Русского Балета, шесть лет танцевавший в театре Бориса Эйфмана. При этом Матулевский отчетливо дальше отошел от стандартов «классики», принятых в наших школах: в его сочинениях артисты более гибки, более подчиняются музыке (а не подчиняют ее себе), и общая интонация ближе к, скажем, килиановской – мир – волна, к которой надо принадлежать, а не сквозь которую надо прорываться. Гайдукова больше любит отчетливо поддающиеся пересказу сюжеты и четкие акценты поз; оттого ее сочинения более понятны широкому зрителю и, кажется, более этим зрителем любимы. В целом вечер – один из первых шажков Воронежского оперного к современному репертуару, но впереди еще очень большая дорога, и до той степени новизны, когда можно говоритьоб адекватности имени Платонова в названии фестиваля, еще очень далеко.
Новенький «Плот “Медузы”», которым открывалась танцевальная программа фестиваля, сотворен хореографом Павлом Глуховым на специально написанную Василием Пешковым музыку. Название отсылает к знаменитой картине Теодора Жерико, запечатлевшей спасение людей на плоту после крушения фрегата «Медуза» (1819, сейчас принадлежит Лувру). Брошенные капитаном и значительной частью команды, спасшейся на шлюпках, сто с лишним пассажиров судна в течение двухнедельного дрейфа на большом плоту убивали друг друга и друг друга ели, то есть демонстрировали глубинные звериные свойства человеческой натуры. Картина Жерико считается одним из шедевров романтического искусства (грозная власть природы, мрачные тона, все такое), но Павла Глухова, выбравшего эту тему для постановки,романтиком точно не назовешь. Это один из самых душевно устойчивых и твердо стоящих на ногах московских сочинителей танцев.
Начиная с самых первых его работ (например, «Три сестры» на музыку Шопена, что он сделал в 2014-м в Театре-студии современной хореографии под руководством Игоря Шегая, уложив в двадцать минут с копейками портрет чеховских героинь) и до сегодняшнего дня (предыдущая премьера – «Арррр», исследование мужской звериной натуры на музыку Василия Пешкова), Глухов смотрит на своих героев взглядом внимательным, но достаточно отстраненным, ни в коем случае не предлагая публике ни влюбляться в них, ни ужасаться их поступкам. Жизнь есть жизнь, она происходит вот так, ничего романтического. И в «Плоте “Медузы”» чрезвычайные обстоятельства происходящего будто смущают хореографа, и он это смущение преодолевает иронией. Интенсивные дуэты и ансамбли «погибающих и спасающихся» прерываются появлением загадочных морских персонажей – артисты в темных поблескивающих трико выкатываются, лежа животами на скейтах. Все вместе смотрится уже не трагической притчей о попавшем в бурю и не умеющем спасаться человечестве (занятно, что Глухов ставил свой спектакль, не зная о готовящейся в Большом премьере «Девятого вала» – видимо, обстоятельства этого года навеяли оба спектакля), но некоторой вариацией на темы океанариума и Cirque du Soleil. Что ж, меньше пафоса, больше надежды, и современный танец, кажется, более оптимистичен в разговоре на темы катастроф, чем классический балет.
Впрочем, катастрофы бывают разными, и катастрофа страны, в конце 1930-х угробившей одного из лучших своих поэтов, стала поводом для создания в прошлом году вечера «Танцуем Мандельштама». Фестиваль поэзии, посвященный несчастному гению, был придуман худруком Воронежского Камерного театра Михаилом Бычковым еще пять лет назад, в прошлом году у него появилась и танцевальная часть. Восьми российским хореографам, специализирующимся на современном танце, было предложено поставить миниатюры, вдохновляясь каким-либо из стихотворений Мандельштама. Поучаствовали в проекте Владимир Варнава, Ульяна Чепурина, Александр Литягин, Константин Матулевский, Ольга Васильева, Константин Кейхель, Никита Чумаков и Павел Глухов. Кто-то ставил с очевидной оглядкой на трагическую судьбу поэта, кто-то – так, словно ему дали абсолютно незнакомый текст неведомого автора и все, что есть, – вот это небольшое количество зарифмованных строк.
Второй вариант выбрал Владимир Варнава – его «Дано мне тело», где использовалась музыка Равеля, стало фантазией на темы юношеской сексуальности. Два танцовщика и танцовщица (Виталий Шилов, Олег Петров и Екатерина Чепорова) то сплетались в единый узел, то рассыпались, расставаясь, и в финале сели рядом, всматриваясь в зал, чтобы, очевидно, найти жизнерадостный отклик у своих ровесников. Константин Матулевский предпочел первый путь, и в его «Сумерках свободы» на музыку Йоханна Йоханнссона герой (Игорь Прудской) пытается выжить в очевидно неблагоприятной среде, где невидимая сила бросает его лицом в пол, заводит руки за спину и, кажется, бьет током. Самыми любопытными оказались сочинения Ольги Васильевой и Никиты Чумакова. Васильева, взяв в работу «Я наравнес другими» (музыка – Ф. С. Блум и Нильс Фрам), ушла от текста максимально далеко: она сотворила монолог не поэта, мучающегося от ревности, но беспечного предмета его обожания. Алина Гужва в кратком этом монологе стала воплощенной Евой – вот только вместо яблока у нее был лимон. Евой бодрой, спортивной, усмешливой и не задумывающейся о последствиях. А Никита Чумаков (наименее раскрученный из авторов, выпускник бельгийской школы P.A.R.T.S.) поставил на музыку Эннио Морриконе миниатюру «Мальчик в трамвае», использовав стихотворение из детского цикла Мандельштама. И этот маленький монолог, исполненный самим хореографом, пожалуй, можно назвать открытием вечера.
Детский цикл Мандельштама – это середина 1920-х, еще почти ничего не предвещает ужаса и тьмы, и стихотворение про первоклассника, демонстрирующего в трамвае навыки арифметических операций в пределах первого десятка, лишено второго дна – это вам не Хармс. Но Чумаков прочитал его с сегодняшним знанием, и получилось восхитительно и жутко. Весь монолог – это бодрый марш, счастливое шествие, торжество этого самого героя-первоклассника: вот он какой – умный, веселый, правильный. Но веселье чуть-чуть слишком громкое, шаг чуть-чуть слишком бодр, и сквозь торжество проступает истерика (ассоциация отсылает зрителя к другому юношескому монологу, знаменитому Tomorrow Belongs to Me из «Кабаре»). Взять самое простенькое из сочинений совсем непростого поэта и с его помощью поговорить о стране и об участи этого поэта – вот это и значит чувствовать поэзию как таковую. Этот талант чувствования и продемонстрировал Чумаков, на сочинения которого теперь, несомненно, следует обращать особое внимание. Как и на другие опыты танцующих людей в Воронежском Камерном театре.
