Первый удар смычка

Открыто и празднично, первым ударом смычка – традиционным для большинства классических симфоний premier coup d’archet – начался концерт в Большом зале Московской консерватории. Бетховен и Вагнер. Точно такая… нет, все-таки другая программа прозвучала в Петербурге. Там, руководствуясь соображениями профессиональной ответственности, уступая несговорчивому форс-мажору (без сомнения, главной тональности наших дней), Юровский сократил вагнеровское отделение – «Зигфрид-идиллию» и фрагменты музыкальной драмы «Гибель богов» – до двух номеров, первого и заключительного. Кроме того, дирижер предпринял перестановку задуманной последовательности произведений, и петербуржские меломаны услышали вначале «Идиллию», тут же охваченную финальным пламенем тетралогии, а бетховенская Седьмая завершила концерт. В Москве мы обрели радость оценить программу в ее первоначальном виде.

Символический фон концерта можно назвать юбилейным приношением. Большая дата, 250-летие Бетховена, и дата поскромней, 150-летие первого исполнения «Зигфрид-идиллии», выразили косвенную взаимосвязь произведений. Еще крепче – связь ассоциативная. Едва ли в разговоре о Седьмой Бетховена мы позабудем упомянуть Вагнера и его знаменитые слова о симфонии: «Апофеоз танца». Но интерпретацию Владимира Юровского правильнее было бы определить иначе: «стихия движения».

Вперед, вперед устремилась первая часть: остинатно наэлектризованные струнные во вступлении, обостренные пунктирные ритмы и синкопы главной и побочной партий, собранный штрих, тяготение к высоким регистрам. Уже экспозиция набрала такой разбег, что переход к ее повторению воспринимался с досадой прерванного движения. Вторая часть, которая началась практически без перерыва, естественно переняла выбранный курс: подвижный темп Alegretto, первенство метрической пульсации, летящие ямбические форшлаги, бесплотный звук. Минута тишины. И пружина, заведенная в третьей части, интенсивно раскрутилась в финале, в истовой активности рьяной вакхической пляски. Юровский полностью отошел от того, что музыковед Лариса Кириллина назвала «ампирной избыточностью» Седьмой симфонии. Детали были продуманы и сделаны, но замечали мы их тогда, когда они уже состоялись и миновали. Частное было подчинено целому, подробности увлекал за собой ветер скорости. Множество элементов, как в часовом механизме, приводили в движение друг друга. Но если музыка в ощущении слушателя – это текучее вещество, которое не соотнести с наглядным чертежом, то такая трактовка могла быть и не слишком близка. Тем, кому импонирует более масштабный и основательный подход, представленный, например, бетховенским циклом Кристиана Тилемана, интерпретация Владимира Юровского могла показаться чересчур лапидарной. Но следует заметить: в первом отделении, перед вокально-симфонической громадой Вагнера, она сжатой событийностью соблюла пропорции всей программы.

А что же Вагнер? Камерную версию «Зигфрид-идиллии» оформили мелодические реплики солистов, уступчиво передававших друг другу исполнительскую инициативу, мягкие тени гармонических задержаний, скрупулезно соблюденный ритм. Немолодой отец Рихард Вагнер, посвятивший пьесу единственному сыну, предстал человеком лишенным и намека на сентиментальность, рассудочным гением, держащим проявления чувств в узде. Эта возвышенная строгость окрасила также интерпретацию эпизодов из «Гибели богов» (Вступление, «Рассвет» и «Путешествие Зигфрида по Рейну», «Смерть Зигфрида» и «Траурный марш», «Прощание Брунгильды» и Заключительная сцена). Звучание облегченной А.Аббассом версии не страдало маловесной недосказанностью, но в то же время помогало солистке Светлане Создателевой совладать с густой фактурой вагнеровского оркестра. Ее голос вплелся прочной нитью в оркестровую сеть, которую дирижер накинул на твердую породу формы, отбивая ее четкими и увесистыми фрагментами, не ретушируя границ. Работа эта вполне удалась: эпическую Валгаллу захватил холодный огонь.

Иных слушателей могли огорчить некоторые технические неудачи: дисбаланс групп (в Бетховене деревянные духовые порой накрывали струнные), временами подводила интонация, киксовала медь. Но лично для меня все это играет второстепенную роль, более того – доказывает уязвимую достоверность живого искусства. Тем более что во втором концерте, состоявшемся в Зале имени П.И.Чайковского через пять дней, ГАСО продемонстрировал безусловный исполнительский блеск. Вторая программа стала отражением и дополнением первой. Снова две составляющие – симфоническая и оперная, снова классицизм (увертюра к «Свадьбе Фигаро» Моцарта) и зрелый романтизм (концерт для скрипки и фрагменты из «Кавалера розы» Р.Штрауса).

Трактовку увертюры Моцарта нельзя назвать иначе, как чудесной. Изысканная пластика коротких риторических реплик. Последовательность остроумных ответов и парирующих контрапунктов. Все это наслаждение продолжилось искренним Скрипичным концертом юноши Р.Штрауса. В сочинении ор.8, как в зеркале веселого проказника Тиля Уленшпигеля, звуковую поэму о котором семнадцатилетнему композитору еще предстояло сочинить, отразились улыбки Моцарта и Мендельсона. Можно сожалеть, что Концерт входит в репертуар малого числа исполнителей. К счастью, Алена Баева играет его не впервые. Концерт, как говорят в таких случаях, крепко сидит у скрипачки «в пальцах», и задачи, предъявляемые произведением, технику аккордов и двойных нот, филигранную артикуляцию спиккато в финале, но самое важное – широкую кантилену, опоясывающую все части, исполнительница решила с достоинством мастера. Скрипка напомнила нам о женском голосе.

Любимое Штраусом сопрано. «Кавалер розы» – вот зрелое приношение этой любви. Три героини вечера, три солистки Большого театра – Екатерина Годованец (Маршальша), Евгения Сотникова (Софи) и Виктория Каркачева (Октавиан) – смело вошли в пространство мелодической изысканности и пряной чувственности оперы. Сцена передачи серебряной розы из второго акта и знаменитый терцет из третьего показали, что исполнительницы не теряются в труднейшем материале. Выразителен был оркестр, хотя судить об этом всегда трудно. Сэр Георг Шолти не без оснований замечал, что «даже неверно сыгранный Штраус звучит», имея в виду необычайное мастерство и красочность инструментовок. Но в этот раз ускользающую экспрессию музыки окаймил абрис проясняющего структуру дирижерского мышления, и Штраус был сыгран правильно.

«Первый удар смычка». В симфониях он всегда связан с выражением энергии. Можно сказать, что ГАСО двумя ноябрьскими концертами выразил свою энергию, свою прочность и запас профессиональных сил на внезапных поворотах жизни. Оркестр вместе с художественным руководителем уже устремился в «Другое пространство», от классики к современной музыке. И чтобы успевать за ними, нужно быть динамичными или хотя бы постараться. Поэтому, друзья, вперед, вперед!..