События
Сказать, что финишировавший в субботу фестиваль «Другое пространство», проведенный Московской государственной академической филармонией уже в седьмой раз, вырос в событие, без которого сезон лишился бы одной из своих главных страниц, было бы безусловным трюизмом, и тем не менее начну свою заметку именно так. Во-первых, потому что это правда. Смотр, подаривший такие музыкальные откровения, как «Антемы-2» Пьера Булеза, или «Медитация» для виолончели с оркестром Валентина Сильвестрова, или Камерный концерт №2 Брюно Мантовани; праздник, предоставивший сцену, наряду с признанными отечественными исполнителями современной музыки, легендарному булезовскому Ensemble intercontemporain – уже этой представительностью и качеством игры оправдывает свой исключительный статус. Во-вторых, когда праздник уже близился к завершению, мы узнали, что за его идею художественный руководитель Государственного академического симфонического оркестра имени Е.Ф.Светланова Владимир Юровский отмечен наградой первой степени на конкурсе «Московская Арт Премия», проводимом Фондом развития современного искусства при поддержке Правительства Москвы.
Резко расширившаяся исполнительская афиша «Другого пространства», помимо массы плюсов, имела лишь один «минус»: до полнометражного выступления того самого ГАСО – главного коллектива-резидента фестиваля – мы добрались лишь в последний вечер праздника. Зато уж тут Владимир Михайлович блеснул умением не только предложить публике увлекательную программу, но и выстроить ее практически как единое произведение. Идею этой метапартитуры я бы определил как поиски тоники или, говоря общечеловеческим языком, стержня музыкального мира, а через него – стержня мира вообще.
Хотя разве не вся музыка об этом? Конечно, но далеко не всегда этот главный смысл так ясно осознается и доносится исполнителями. Здесь идея отточена – притом реализуется в каждой из пяти представленных партитур исключительно по-своему.
С-dur Алексея Ретинского, одного из самых ярких композиторов поколения восьмидесятых, о востребованности которого свидетельствует уже сам факт конкуренции за его произведения между такими грандами, как Владимир Юровский и Теодор Курентзис, не говоря о множестве зарубежных исполнителей… Казалось, уже в самом названии все сказано предельно ясно: вы соскучились по гармонии? Будет вам такая, что гармоничнее не придумать. Все правда – обещанный до мажор (как тут не вспомнить знаменитый возглас Малера после прослушивания переусложненной, на его вкус, Камерной симфонии его же собственного ученика Арнольда Шёнберга: «C-dur, bitte!») в конце концов наступает. Однако как сложен и многоэтапен путь к нему! Как отчаянно скатывается струнная масса от почти достигнутых гармонических вершин в пучины хаоса: то ее словно сталкивает туда рука дирижера, то само движение захлебывается в дроби пиццикато – и лишь на третью или четвертую попытку все препятствия преодолены и желанная цель достигается… на мгновение. Ибо «о чем дальше играть»? «Мгновение, ты прекрасно – остановись» – в таком, слегка измененном виде приходит на ум еще одна классическая цитата…
В прекрасном идеале все же можно пребывать достаточно долго, что доказывает «Нежный ветер Элизиума» Ольги Раевой для скрипки с оркестром. Но только все эти трели и флажолеты, великолепно переданные «нанотехникой» солистки Елены Ревич, отдаленные «птичьи» колена кларнета, загадочный «олений» вскрик валторны, погруженные в тихий гул оркестра, – лишь едва уловимые звуковые послания призрачного мира теней, зыбкая красота которого оттеняется столь же тихим, но явственно угадываемым громом перкуссии: на поверхности мира царит красота, но в скрытой от нас темной бездне глухо кипит лава, и когда-нибудь она сотрет идиллию с лица земли.
А что есть лава, как не мы сами, наши внутренние страсти, разрывы, боли? Об этом – Концерт для фортепиано с оркестром gesualdo dub сербо-германского композитора Марко Никодиевича. Тоже вроде бы из серии «и это все о нем», то есть о C-dur’е – но сколько боли в этой короткой стонущей интонации, заимствованной Марко из мадригала Moro, lasso, al mio duolo Джезуальдо ди Веноза, одного из самых трагических композиторов мира (из ревности убил жену с любовником, что потом остро переживал всю оставшуюся жизнь, в том числе в творчестве). «Горький» джезуальдовский до мажор, отравленный несмываемыми пятнами «черных» хроматических нот, разматывается здесь в большую, почти фри-джазовую по технике и духу композицию (словом «даб» современные джазмены обозначают нечто вроде сверхсложного свинга в нашу электронную эпоху). А смиренно-ровный ход рояльных аккордов (солист Юрий Фаворин) жестко «расстреливается» все более агрессивными, абсолютно непрогнозируемыми и внезаконными с точки зрения традиционной метрики акцентами оркестра.
Если во всех трех описанных сочинениях мы все же получали «тональный» ответ на вопрос о мировом гармоническом единстве, то еще до того, как зазвучала пьеса Владимира Тарнопольского «Маятник Фуко», я предположил, что ждать такового от Владимира Григорьевича бессмысленно. И знание почерка композитора не подвело: тут «стержень мира» пролег не в измерении тона, а в координате ритма. Вернее, он – в контрасте между ритмом живым, как бы дышащим – и мертвым, механическим. Первая часть – словно пробуждение огромного тяжко переводящего дух гиганта. Во второй рука дирижера пускает стоявший до того без движения метроном, и он, чья акустическая мощь увеличена динамиками, а зримый образ видеопроекцией, будто приводит в действие некую ритмическую мину, нарастающий грохот которой прогнозируемо приводит к взрыву: механика, не контролируемая разумом, рано или поздно кончит катастрофой.
Вопроса, что поставить на завершение, перед Юровским не стояло. Во-первых, невозможно было себе представить, что дирижер не попрощается с одним из самых близких своих друзей Александром Вустиным, который немало лет тесно сотрудничал с Госоркестром, но этот союз разорвала безвременная смерть Александра Кузьмича от ковида весной этого года. Во-вторых,как было худруку фестиваля в год бетховенского юбилея пройти мимо одного из самых капитальных произведений своего ушедшего друга, которое так и называется – «Посвящение Бетховену».
Здесь мы вернулись в лоно тональности, наблюдая ход достаточно строгих вариаций на тему, стилизованную под венскую классику. Конечно, это музыка не XIX века, а рубежа тысячелетий – хотя бы по широте стилевых ассоциаций (мелькают тени Брамса, Чайковского, а может, и кого-то еще мною не замеченного – ведь не было ни одного сочинителя после Бетховена, кто бы избежал его влияния). И конечно, партитура не обошлась без инструментов, особо актуальных в нынешнее взрывное время, – перкуссии. Здесь то, что едва уловимо грозит нам издалека у Раевой и гораздо агрессивнее вторгается в драматургию у Никодиевича, вырывается на первый план и в конце концов на полную волю в громадной трехминутной каденции: ведь по форме это и есть концерт для ударных с оркестром, блестяще завершающий программу ярким восклицанием – но не сверкающей точкой, как у Ретинского, а внезапным низвержением в полный хаос.
Приземление жесткое. Но ведь такова и сегодняшняя жизнь за стенами Зала Чайковского. «Другое пространство» просто дает возможность поглядеть на нее со стороны…
