Богуслав Мартину не оказался в стройном ряду композиторов условной Большой мысли. За ним, как за Стравинским, Шёнбергом, Веберном, Мессианом, Кейджем, не потянулись распускающимися побегами новые большие композиторы, он не стал cкрепкой для родовитой генеалогии, для большой истории.
Мартину удалось прогулять. Избежать грандиозной толчеи ХХ века, будь то исторической, политической, военной или эстетической. Он родился в 1890 году, умер в 1959‑м. Первое сочинение написал в 1902‑м. Его 59 лет в ХХ веке в конечном итоге прошли для разного рода мейнстримов тихо, как если бы он действительно был лишь невзрачным прогуливающимся прохожим с какими‑то своими, лишь своими, а не большими мыслями и идеями.
Если бы существовала дисциплина «Создание шедевра», Мартину ее бы прогулял, прошел мимо. Среди четырех сотен его сочинений шедевров нет. Есть очень хорошие сочинения, есть менее. Его решения можно назвать изящными, приятно удивляющими, но не поражающими. Но ведь и это своего рода радикализм – избегать радикализма и стоячки в очереди на ПМЖ в большой истории.
Изящны его ясная и прозрачная инструментовка, ритмические вариации коротких фраз; изящно обращение с текстом, смена оркестровых красок или столкновение тембров. Изящно, но не более. Где нововенцы сказали «так больше нельзя», имея в виду тональность, Мартину, не особо и вступая в спор, просто говорил: «да нет, можно», и честно разрешал в тонику. Он сочинял музыку не вертикально – вертикаль аккорда вообще у него едва ли оказывается неожиданной. Движение звука, многоголосная прогулка, горизонтальное мышление, растяжение вместо сжатия – в этих пространствах заключается прелесть и неожиданность его музыки. Простота изящества и кажущаяся наивность в этом случае намеренны.
Его четыре сотни сочинений хорошо описываются Élan vital Бергсона – неостановимый, захвативший с детства и до конца жизни порыв писать музыку. Для нее он не породил никакой теории. От десятилетия к десятилетию с Мартину лишь что‑то случалось, самые разные веяния вдруг кристаллизовались. Вдруг его музыка менялась. Она прошла через все крупные увлечения французской музыки первой половины ХХ века, джаз, импрессионизм или неоклассицизм, оставив без внимания и интереса откровенно радикальные методы, хотя бы додекафонию; живя в Нью-Йорке, он прошел мимо экспериментов «мавериков».
Что не значит, что он жил в изоляции и ничем не интересовался. В нотной библиотеке Богуслава Мартину был «Молоток без мастера» Пьера Булеза. В один из дней между 1954 и 1959 годом жена Мартину Шарлотта зашла в комнату, где он сочинял. Состоялся примерно такой диалог:
«Как это похоже на Дебюсси», – сказала Шарлотта.
«Лучше на Дебюсси, чем на Булеза», – ответил Мартину.
С Дебюсси и импрессионизмом вообще он познакомился (или попросту по‑настоящему оказался им захвачен) в Праге в 1908 году, когда учился в консерватории по классу скрипки. Скрипичные занятия он прогуливал так же систематически, как занимался сочинительством. За прогулы в 1910 году был исключен. В последующие четыре года написал около девяноста сочинений – большей частью песни и камерные сочинения для фортепиано и скрипки. Дебюсси открыл дверь, Мартину вышел через нее за пределы почитаемой в Австро-Венгерской Чехии немецкой традиции, свернул от романтического и постромантического грандиозного с большой буквы выражения духа или сверхличной идеи, к горизонтальной форме, к гармоническим трюкам как способности длить поток, но не упаковывать его в формулу. Духа или идеи.
Композитора в Мартину в Чехии разглядели в 1918 году, когда он облагородил националистической кантатой «Чешская рапсодия» молодую республику Чехословакия. В том же 1918‑м умер Дебюсси, импрессионизм выродился в неоклассицизм. Империи разваливались стремительно.
Мартину удалось избежать знакомства и дружбы со всеми, кого можно назвать великими композиторами (виной ли тому его скромность, или синдром Аспергера – не столь важно). Он не был в их тени – он просто не был с ними. О Стравинском он отзывался критически. Жил в особину от всех.
С 1923 по 1941 год Мартину жил в Париже. Ему тридцать три года, он плохо говорит по‑французски. Он приехал брать уроки у Альбера Русселя, приехал на несколько месяцев, но задержался вплоть до оккупации города нацистами. В интернациональном Париже интернациональным композитором он не стал. До конца жизни он, франкофил, надеялся стать важным человеком для почитающей немецкую музыку Чехии, но ему оставалось лишь сетовать на то, что играют его всюду, но не на родине.
Надежд он не оставлял. После 1938 года он так и не оказался в Чехии. Сначала ее оккупировали нацисты, потом, после краткого затишья, власть взяли коммунисты – никому из них Мартину был не нужен. Вынужденный с 1940‑х годов жить в Америке, Франции и Швейцарии, Мартину совершал воображаемые прогулки в Чехию, сочиняя музыку. Маршруты этих прогулок особенно слышны в поздних кантатах.
Почти всю жизнь он обитал в тесноте. Первые двенадцать лет жизни его семья жила под самой крышей Костела Святого Якуба в Поличке. Там помощник его отца-сапожника, которого называли Дедушкой, познакомил Мартину с чешским фольклором. В местном театре можно было урвать какую-никакую музыку, а в библиотеке брать книги. В городке был и свой струнный квартет, мальчиком двенадцати лет Мартину играл в нем. Для струнного квартета же и было его первое сочинение. В Париже его маленькая комната у Монмартра была завалена старинной музыкой. В Америке он ютился в небольшой квартире на 58‑й улице. Пожалуй, поэтому он любил прогулки.
Как их любили и Бетховен, и Шёнберг. Все трое обдумывали и сочиняли в голове, пока сменялись городские или пригородные виды. По одной из романтических баек, во время вечерней прогулки Бетховен подглядел в дом, где слепая девушка играла музыку, и утащил ее в первую часть «Лунной» сонаты. Шёнберг рассказывал, что сочинение во время прогулки готово, и остается его только записать. Во время своих прогулок Мартину, кроме обдумывания музыки и мало ли чего еще, впадал в беспамятство, из‑за чего оказывался в неловких ситуациях – в Америке, например, его среди ночи задерживала полиция, приняв за бездомного.
Одна из таких прогулок в забытьи началась летней ночью 1946 года в Тэнглвуде. Мартину вышел на неогороженную террасу второго этажа и упал на бетонный тротуар. Случай загадочный. Что терраса была не огорожена с одной стороны, Мартину не мог не знать. Упав, он сильно пострадал. Кроме множества переломов, он повредил голову – в ушах появился постоянный шум.
Отдельно и особенно сильно его занимала опера. Это была прогулка по неожиданным жанровым экспериментам – дадаистская опера «Слезы ножа», опера жесткого монтажа «Греческие пассионы», опера-балет, телеоперы, опера-буффа, сюрреалистическая и так далее. Он заходил туда, где не хаживали другие композиторы-чехи, словно размечая дорожку – обратите внимание, тут есть над чем поработать. При жизни Мартину его оперы почти не исполняли.
История вообще неприятно обошлась с ним. Чешские люди в консерватории при жизни с подозрением относились к его франкофилии, коммунисты после 1948 года считали идеологически негодным. Последней опере неоднократно отказывали в разных театрах. В Чехии возвращать его стали к семидесятым, как только стало более-менее возможно.
Склонная к сжатию и выдавливанию лишнего большая история музыки включила его имя в ряд прочих выдающихся чехов; обширный список сочинений вообще вызывает сомнения – был ли он честолюбивым композитором, а не рядовым графоманом. Причудливая фигура рассеянного и позабывшегося выплывает из неожиданных закоулков меж широких променадных проспектов истории музыки – выплывает благодаря звукозаписи и нетривиальным и нечастым решениям концертных залов и оперных театров.
Не вернувшийся на родину композитор сегодня безмерно почитаем в Поличке – городе, где он родился. В Чехии с большим энтузиазмом взялись за приведение в порядок громадного наследия Мартину. С 2014 года началось издание ста шести томов собрания сочинений. Если всё будет идти без сбоев, то приблизительно к столетию со дня смерти композитора оно будет издано полностью.
