Станислав Кочановский:
Уникальность профессии дирижера – в бесконечном поиске недостижимой истины

Прогноз за эти годы оправдался вполне, и даже в такое непростое время, как сейчас, Станиславу Кочановскому (СК) удается выступать за границей так же часто, как в России. О реакции зарубежной публики на русскую музыку, энергетике живого исполнения и том, как живут оркестры по всему миру в новой covid-реальности, с дирижером поговорила Наиля Насибулина (НН).

НН До 2015 года вы возглавляли оркестр Северо-Кавказской филармонии. Сейчас вы в основном работаете с разными оркестрами как приглашенный дирижер? Так сложилось, или это ваше личное предпочтение?

СК Да, сейчас я «на вольных хлебах», так сказать, наслаждаюсь свободой и много перемещаюсь – выступаю с разными коллективами по всему миру. Мы провели чудесные пять лет в Кисловодске, где я был главным дирижером. Параллельно число зарубежных приглашений стало увеличиваться. Сейчас в связи с пандемией путешествовать стало непросто, но тем не менее концерты продолжаются.

НН Судя по расписанию концертов, у вас очень плотный график: сегодня Россия, завтра Нидерланды. Хотя последний концерт, насколько я знаю, отменен?

СК Да, недавний концерт с МГАСО в Московской филармонии стал возможен как раз благодаря тому, что я не смог вылететь в Амстердам. Я должен был выступать в Концертгебау, но не удалось получить разрешение на въезд в Нидерланды без карантина. Все очень сложно.

НН Вам часто удается сходить на концерт в качестве слушателя?

СК Конечно, время от времени удается. Я стараюсь ходить на репетиции везде, где могу – это самое интересное. Концерт – это вершина айсберга. Мне интересен именно репетиционный процесс, как это готовится изнутри, как работает дирижер. Я с удовольствием хожу к своим коллегам – и молодым, и опытным мастерам.

НН Сложно адаптироваться к разным оркестрам и программам?

СК Разные программы – это абсолютно нормально для дирижера. А разные оркестры – это очень интересно, потому что ты питаешься разными культурами. Парижские, венские или лондонские оркестры, оркестры в Японии или Австралии – имеют свои традиции и свою специфику. Прежде всего меняется язык репетиций. Но я тешу себя надеждой, что я никак специально не адаптируюсь под какой-либо оркестр и стараюсь всегда просто оставаться самим собой.

Сейчас я часто возвращаюсь к одним и тем же коллективам в четвертый, пятый, седьмой раз – ты не начинаешь заново строить знакомство с оркестром, а как бы продолжаешь с того места, на котором остановился. Я отчетливо помню, например, как кардинально поменял отношение к французской музыке, когда впервые услышал звучание реального французского оркестра. Французские оркестры каким-то образом сохраняют свою идентификацию – их ощущение звука совершенно уникальное. То же самое можно сказать и про наши оркестры. Обратите внимание: в них до сих пор практически нет иностранцев! В любом крупнейшем европейском оркестре вы найдете множество музыкантов из разных стран, в том числе и выходцев из России. А сколько выдающихся русских концертмейстеров на Западе! Игорь Группман в Роттердамской филармонии, Антон Бараховский в Симфоническом оркестре Баварского радио, Антон Сороков в Венском симфоническом оркестре, Алексей Мошков в Бельгийском Национальном оркестре, Вадим Цибулевский в Филармоническом оркестре Нидерландов – список можно продолжать долго.

НН С каким оркестром играете чаще всего?

СК Сегодня, наверное, это оркестр Мариинского театра, где я регулярно бывал гостем все эти годы, начиная с 2013. А сейчас, в связи с постоянными отменами или переносами концертов за границей, я все чаще дирижирую дома в Петербурге – чему я, конечно, очень рад. Начиная с августа я провел несколько спектаклей и три симфонических программы, в ноябре состоялись «Самсон и Далила» и «Хованщина», а в Большом зале Филармонии – концерт с Заслуженным коллективом России и замечательным московским пианистом, моим давним партнером по сцене, Филиппом Копачевским.

НН За границей вы часто исполняете русскую музыку – в ближайших программах заявлены Чайковский, Мусоргский, Шостакович. Это личные предпочтения, потребность публики или цель популяризировать русскую музыку?

СК Будучи русским дирижером по рождению и представляя русскую дирижерскую школу, я действительно много дирижирую русской музыкой на Западе. Довольно часто для дебюта с оркестром организаторы предлагают именно русскую музыку. Хотя в моей практике бывали совершенно разные сценарии: к примеру, программа моего первого выступления с Национальным оркестром Бельгии состояла из Реквиема Лигети и Венгерского псалма Кодаи.

Большое внимание я уделяю исполнению произведений ныне живущих композиторов, а также стараюсь предложить малоизвестные или крайне редко исполняемые сочинения. Например, в Риме и в Амстердаме с огромным успехом была исполнена практически никому там не знакомая кантата «Иоанн Дамаскин» Танеева. В 2021 году в Амстердаме запланированы исполнения поэмы «Октябрь» Шостаковича, которая и у нас остается неизвестной. Для меня большая честь и громадная ответственность представлять русскую музыкальную традицию за рубежом.

НН Как встречает русскую музыку зарубежная публика?

СК Всегда с большой любовью и интересом! Русская музыка звучит во всем мире. В Японии просто обожают Чайковского, можно сказать, что он уже давно стал их национальным композитором. В «доковидные» времена не было ни одного месяца в году, в котором не гастролировал бы один из российских коллективов; как правило, в программе обязательно звучали произведения Чайковского.

НН А кроме Чайковского?

СК Рахманинов, Шостакович, Скрябин, который, мне кажется, пока незаслуженно редко играется. Я стараюсь ставить Скрябина в свои программы за границей. В следующем сезоне будем играть Третью симфонию в Амстердаме. Несколько лет назад с Михаилом Васильевичем Плетнёвым мы играли в Италии Фортепианный концерт Скрябина. Пока что этот автор – редкий гость в западных афишах. Два года назад с Бельгийским Национальным оркестром в Брюсселе мне посчастливилось исполнить грандиозное «Предварительное действо». Это титанический труд Александра Немтина, который буквально влез в кожу Скрябина и по оставшимся немногочисленным эскизам и фортепианным сочинениям самого Скрябина фактически создал новое гигантское полотно – 2 часа 40 минут чистой музыки для солистов, хора и огромного оркестра! Со сложнейшими сольными партиями блестяще справились пианист Александр Гиндин и сопрано Надежда Гулицкая.

НН Насколько я знаю, вы также часто дирижируете в зарубежных постановках русских опер?

СК Да, в Цюрихе было две постановки – «Пиковая дама» Роберта Карсена и «Евгений Онегин» Барри Коски, перенос из Берлина. В Амстердаме – «Князь Игорь» Дмитрия Чернякова, в Корее – «Борис Годунов» Стефано Пода, во Флоренции – «Иоланта» Мариуша Трелинского. Опера занимает значительное место в моем сердце. Я начал работать в оперном театре еще в консерваторские годы: сначала в Камерном музыкальном театре «Санкт-Петербург-Опера» у Юрия Александрова, совмещая с работой в Театре Музыкальной Комедии, а чуть позже к ним добавилось и третье место – Михайловский театр, в котором я служил три сезона по приглашению Елены Образцовой и Андрея Аниханова с 2008 по 2010 год. Интересно, что до сих пор сезон 2008/2009 остается для меня рекордным по количеству выступлений – 86! И это лишь в Петербурге, в те годы я ни о каких зарубежных ангажементах даже и мечтать не мог. Таким образом, в моем багаже накопился значительный оперный репертуар. Теперь, когда чаша весов явно перевешивает в сторону симфонических концертов, я всегда с огромным удовольствием принимаю приглашения дирижировать оперой.

НН Как вам кажется, в чем залог удачной оперной постановки?

СК Если я берусь за постановку оперы, мне совершенно необходимо быть в тесном контакте с режиссером. Я считаю для себя непременным условием присутствие дирижера на всех сценических репетициях.

Многие режиссеры, к сожалению, считают, что дирижер отвечает исключительно за музыкальную часть, а то, что будет происходить на сцене, вообще его не касается. Я много раз со стороны наблюдал эту тихую вражду, а иной раз и открытый конфликт режиссера и дирижера – очень печальная и глупая ситуация. Ведь только в теснейшем сотрудничестве может получиться настоящий музыкальный спектакль. Когда после премьеры говорят, что певцы пели великолепно, оркестр играл здорово, а на сцене происходило что-то невнятное, – так же, как и наоборот, когда хвалят декорации, а музыкальная часть откровенно слабая, – оба варианта уже никак нельзя назвать музыкальным театром. Залог успеха только в абсолютном доверии, открытом диалоге и в команде единомышленников.

НН Поговорим о насущном. Вышел очередной указ мэра Москвы об усилении ограничений, многие мероприятия отменяются. Как обстоит дело с репетициями оркестров в разных странах? Различаются ли меры безопасности?

СК Сегодня ситуация в музыкальном мире везде схожая. В октябре мне удалось побывать в трех европейских столицах – Берне, Париже и Вене. В Берне музыканты струнного оркестра сидели в масках и на репетициях, и на концертах, но без ограничений по расстоянию: за одним пультом вдвоем, как обычно – это, наверное, единственная страна, где еще осталась «доковидная» посадка. А духовики сидели на расстоянии 1,5-2 метра, плюс защитные экраны. Это повсеместная практика сейчас. В Вене и Париже все были на расстоянии, но маски были не обязательны.

НН Вам приходилось играть концерт для пустого зала?

СК Пока нет – мне повезло. И в Берне, и в Париже, и в Вене на тот момент было ограничение в 1000 зрителей – зал не казался полупустым, концерты прошли с огромным подъемом и энтузиазмом, как со стороны музыкантов, так и со стороны слушателей. Публика с большой радостью приветствовала нас после исполнения. Но практически сразу после моего отъезда закрылась Швейцария, сейчас для публики закрыты театры и концертные залы практически во всей Европе. Но многие оркестры приняли решение продолжать играть в пустых залах с трансляциями в Интернет и на радио.

НН Если пофантазировать: как вам кажется, современные технологии когда-нибудь позволят оркестрантам репетировать онлайн? С идеальной синхронизацией, и так далее?

СК Современные технологии позволяют творить чудеса. Пример – последняя постановка «Бориса Годунова» в Цюрихе (режиссер Барри Коски, дирижер Кирилл Карабиц – прим. ред.). Размер оркестровой ямы не позволил обеспечить нужную дистанцию между музыкантами – а состав оркестра в опере довольно большой. Было найдено очень оригинальное решение: оркестр играл в другом здании, это транслировалось онлайн на сцену, где находились солисты – им пришлось петь как бы под живую фонограмму. Я не представляю себе, как удалось все это совместить… Но говорят, что в итоге все получилось – во многом благодаря блестящей работе звукорежиссёра театра Олега Сургучёва.

НН Насколько современный дирижер может отойти от композиторских указаний в партитуре?

СК Дирижеры обычно стараются очень точно выполнить все, что указано в партитуре. Но, как это не парадоксально, одна и та же партитура у всех прозвучит по-разному. Возьмём, к примеру, симфонии Малера, где композитор постарался максимально подробно все указать – вплоть до схемы тактирования (на два или на четыре), казалось бы, не оставляя ничего не откуп исполнителю. И, тем не менее, в разных интерпретациях та же самая музыка прозвучит совершенно иначе. Более того, даже один и тот же дирижер не сможет абсолютно одинаково сыграть одну и ту же симфонию 15 раз подряд в каком-нибудь длительном туре. Это все равно будут 15 разных исполнений! В этом-то и чудо живого исполнения. Уникальность профессии дирижера – в бесконечном поиске недостижимой истины.