Релизы
Константин Щербаков – не только пианист мирового уровня. Он музыкант-философ. Его интервью всегда столь же интересно читать, как и слушать его игру – настолько глубокие и впечатляющие мысли он в них высказывает. Недаром новый бокс-сет под юбилейным грифом «LVB250» с записью всех сонат Бетховена предваряет именно беседа Щербакова с Беном Финейном, главным редактором Steinway & Sons. (Запись девяти дисков осуществлялась в сезоне 2019/2020 года на лейбле Steinway & Sons.) Из этой беседы мы узнаем, что бетховенская музыка – особенно сонаты – «не терпит никакой “интерпретации”, в том смысле, как мы понимаем это слово, никаких “поисков сюжетов”, потому что она настолько проста, так ясно выражена, так точно изложена, что нет другого способа воспроизвести ее, как сказать: “Послушайте: я открою вам свое сердце, и я расскажу вам все о своей душе”». А потому, это не что иное, как «абстрактная музыка».
Согласитесь, после таких заявлений интерес к интерпретациям Щербакова повышается в разы!
Репертуар пианиста феноменален по своему разнообразию. Ляпунов, Рахманинов, Шостакович, Респиги, Метнер, Скрябин, Чайковский, Аренский, Годовский… Отдельной строкой хочется отметить благородное стремление Щербакова спасти от забвения произведения малоизвестных композиторов. При этом Бетховен в его творчестве прочно занимает лидирующее место, и к настоящему времени Щербаков сыграл всего фортепианного Бетховена. Более того, в 2016 году он записал все бетховенские симфонии в переложении для фортепиано Ференца Листа. Все симфонии, все фортепианные концерты и все сонаты! С таким багажом Щербакова смело можно назвать «бетховенианцем № 1».
С одной стороны, запись полного собрания сонат Бетховена – это в первую очередь юбилейное приношение Мастеру. Щербаков не скрывает, что громкая дата сыграла свою роль, хотя отнюдь не главную. Но с другой, это можно назвать и «подарком самому себе». На своем первом публичном концерте в тринадцать лет Щербаков играл Третью и Шестую бетховенские сонаты. С тех пор на протяжении всей творческой жизни пианиста его сопровождает Бетховен. Итоговую запись сонат Щербаков называет «опытом очищения души или, вернее, обретением Земли Обетованной после десятилетий путешествий».
Итак, Бетховен Щербакова очень личный, буквально каждая фраза пережита им, и пережита не один раз. И прочувствована, и проанализирована. При этом ни намека на сухой расчет, может быть, лишь за исключением Четырнадцатой (ор. 27 № 2) и Семнадцатой (ор. 31 № 2) сонат, в которых некоторая рассудочность все же присутствует. Зато именно такой подход делает их менее «заигранно-романтичными».
В целом игру Щербакова можно охарактеризовать так: энергия и внимание к деталям; мощно и одновременно очень тонко.
Пианист считает – и убедительно это доказывает, – что бетховенские сонаты нельзя воспринимать как цикл. Нет никакого цикла! Но есть жизненный путь композитора, есть история развития его мастерства, да и самого сонатного жанра, в конце концов. И все это можно ясно проследить, как на кинопленке, исполняя сонаты в хронологическом порядке их написания.
Буквально на одном дыхании «пролетают» все три сочинения ор. 2. Они воспринимаются буквально как единое целое, как одно произведение. Определенная находка Щербакова. И здесь сразу уместно отметить пресловутую «скупую педаль» пианиста, дающую возможность даже не услышать, но постигнуть чистый, ясный, не приукрашенный искусственно звук инструмента. Нет, Щербаков не поборник «аутентичного» Бетховена. Скорее наоборот. Пианист максимально демонстрирует звуковые качества современного рояля, но старается минимизировать помощь педали. Впечатляющая четкость и ясность звучания – можно сравнить игру Щербакова с дикцией профессионального актера – достигается исключительно благодаря точной артикуляции, мастерству пальцев пианиста. Ярчайший пример – финал Восемнадцатой сонаты (ор. 31 № 3), где Щербаков держит темп буквально на грани возможного и при этом не теряет ни капли выразительности.
Хочется особо выделить Девятую и Десятую сонаты (ор. 14), получившиеся у Щербакова едва ли не самыми интересными и многоплановыми, прозвучавшими по-весеннему свежо и в то же время с оттенком легкой иронии. Столь же убедительна и Тридцать вторая соната (ор. 111), в первой части которой пианист пережил целый калейдоскоп эмоций неподдельно страдающего человека. Не говоря уж о Двадцать девятой («Хаммерклавире», ор. 106), поражающей, если не сказать подавляющей, слушателя напористой энергией, исходящей от исполнителя.
Однажды Константин Щербаков заметил, что во время игры необходимо родство душ пианиста и композитора. Что ж, свое духовное родство с Бетховеном он доказал бесспорно.
