События
Последней премьерой Мариинского театра в 2020 году стал маленький балет Дариуса Мийо, выпущенный перед самым Новым годом. За постановку редко появляющегося на афишах мира (но неплохо записанного еще на пластинках) балета взялся хореограф Владимир Варнава. Премьера была поставлена в один вечер с другим балетом – «Глина» (его Варнава сделал в 2015 году, взяв музыку балета Мийо «Сотворение мира»); поскольку в двух балетах были задействованы одни и те же артисты, антракта не было, а людям нужно было хоть какое-то время, чтобы вздохнуть, меж танцами поставили выступление баса Михаила Петренко с «Четырьмя песнями Дон Кихота» Жака Ибера. Впрочем, сам Варнава подвел под этот пункт программы концепцию: хореограф утверждает, что эти песни соединяют мотивы рождения и смерти, присутствующие в балетах. И Михаил Петренко, возникший в одиночестве на балконе концертного зала (с аккомпанировавшим ему пианистом Юрием Кокко певца разделяла и вся глубина сцены, и высота балкона), сдержанно и внятно провел публику сквозь жизненное путешествие Дон Кихота – от «Песни на отъезд Дон Кихота» до «Песни» на его смерть.
В «Глине» хореограф повествовал о рождении человека – от плотной массы кордебалета откалывался, выделялся из нее один герой, следом начинали осознавать свою индивидуальность другие. В «Быке на крыше» он решил поговорить о смерти (финал пандемического года – самый удачный повод, не правда ли?) и выбрал для этого музыку очень веселую.
Мийо сочинил «Быка на крыше» в 1919 году после возвращения из Бразилии, где провел два года (там он служил секретарем Поля Клоделя, принявшего должность посла Франции в этой южноамериканской республике). «Все еще находясь под впечатлением Бразилии, я сочинил, забавы ради, пьесу на танцевальные мелодии танго, матчишей, самбо и португальских фадо, объединив их темой, как в форме рондо, – писал Мийо в своих мемуарах (переведенных Людмилой Кокоревой и напечатанных издательством «Композитор» в 1999 году). – По названию одной бразильской песни я назвал мою пьесу “Бык на крыше”. Мне представилось, что подобного рода музыка могла бы сопровождать какой-нибудь из фильмов Чаплина». В 1920-м спектакль на эту музыку поставил в Театре Елисейских Полей Жан Кокто – и это был гибрид пантомимы и цирка, в котором участвовали цирковые клоуны и акробаты – хотя назывался он, разумеется, балетом. (Именно на постановку балета Кокто и нашел деньги, за десять тысяч франков продав ложу на сцене иранскому шаху.) Сюжет придумал тоже Кокто: в американском баре времен «сухого закона» сталкивались Боксер, Букмекер, Господин во фраке и пара дам; во время визита Полицейского кабак превращался в молочный бар, что не спасало всех от потасовки, во время которой гигантский вентилятор отрезал голову стражу порядка. Впрочем, тот воскресал – и получал в финале гигантский счет от бармена за выпивку на всех.
Забавный сюжет Кокто Варнава явно изучил – и решительно отставил в сторону. Бразильские мелодии стали для него основанием для постановки танцев мексиканского карнавала мертвых. Мексика очаровала его, когда он посетил ее во время гастролей – именно там он услышал о чудных обычаях праздника мертвых, когда живые родственники выкапывают давно усопшего, выпивают на могилке с его костями, а потом закапывают обратно. И вот на сцене Концертного зала Мариинского театра (в отсутствие всяких декораций) встречаются Ла Муэрте (Злата Ялинич) и Эль Диабло (Василий Ткаченко); компанию им составляют три танцовщицы и четыре танцовщика. И сюжетом стал сам карнавал – точнее, переживание жизни как карнавала, где пляшет Смерть. Не скорбь, не страх – а яростное веселье без капли истерики, латинское солнце, изящные косточки, задорно намалеванные на черных костюмах танцовщиков. Костюмы танцовщиц также отсылают к карнавалу (с той же степенью документальности, с какой карнавал мертвых запечатлен в одном из фильмов про Джеймса Бонда), но также – к платью Фриды Кало, в том виде, в каком художница запечатлела себя на знаменитом автопортрете. (На спектакле костюмами занималась Галя Солодовникова.)
Мгновенный легкий флирт, мгновенные легкие расставания, мгновенные насмешливые приветы старой классике (или обводка в формате «одна танцовщица – три выстроившихся в линию кавалера» не кокетничает с легендарными «четырьмя кавалерами» в «Спящей красавице», которая – спектакль – тоже разговаривает со смертью?), чуть подволакивающие ноги кабальеро (а это уже – шуточка про грядущую когда-нибудь профессиональную смерть, это еще жестче, чем смерть обыденная). Двадцать минут драйва и смеха – так, что зритель тоже начинает хохотать, даже если и был изначально смущен «костлявыми» мотивами. В буклете Варнава отчетливо проговаривает свой возрастающий с годами интерес к классическим па: «Лет восемь назад я существовал в оппозиции к классическому движению, а сейчас оно меня все больше завораживает. Дуэты я стараюсь делать, обращая внимание на индивидуальную пластику артистов. Массовые сцены, когда мне нужен общий ритм, орнамент, решаю, больше преломляя народно-сценический танец».
Критика сотню лет назад обидела Мийо, автор расстроился («Меня окрестили музыкантом ярмарки и балагана – меня, кто ненавидел балаганную музыку!» – писал композитор в уже цитированных мемуарах), но вот что занятно: в нашем веке опять вспоминается ярмарочный балаган. Только не в «оригинале» своем, а в своей легенде – тот ярмарочный балаган, что возник в 1911 году на сцене театра Шатле в момент премьеры «Петрушки» Стравинского в постановке Михаила Фокина. Ровно тот же мотив преодоления смерти, нахального выкрика жизни, ее торжества. Эта мысль определенно есть у Мийо, это почувствовал Варнава, и внятно, чутко и точно воспроизвел в финале утомительного 2020-го оркестр Мариинского театра, ведомый Арсением Шупляковым. Смерти нет. Пренебречь, вальсируем.
