Стратегия жизни

Правда, он не интересуется изучением старинной и современной музыки, не стремится отыскать и представить позабытые шедевры, исполнить все авторские редакции сочинений (и тому подобное). Его программы связаны с западноевропейским и русским классико-романтическим репертуаром, а также с некоторыми композиторами ХХ века. Может показаться, что Юрий Иванович играет одни и те же проверенные успехом сочинения. Совершенно верно, он играет именно то, что любит. Только это – не сонная привычка, а стратегия жизни: не ищи новых впечатлений, стимулов, раздражителей ради их новизны, а сосредоточься на том, что рядом с тобой и что в тебе, обновляйся изнутри, тогда знакомое каждый день будет снова пронзительно интересным. Это развитие не вширь, а вглубь.

Приведу частный, но показательный пример: сколько бы ни игрались действительно любимые дирижером «Венгерские танцы» Брамса, они звучат всегда по-разному. Каждый раз в них высвечены  или убраны в тень отдельные голоса, через акценты и подвижки темпа им сообщены то бравурность, то мягкая лиричность. Открытая область – струнные штрихи, которые подобны сердцебиению оркестровой ткани, выражают пластичность музыкальной мысли, помогают прояснению голосов и общему балансу звучания. Это и есть внутренняя жизнь интерпретаций, работа над деталями. Кстати, Юрия Ивановича нередко и справедливо называют мастером детали, хотя он не в меньшей степени мастер целого и чувством формы обладает завидным. Он знает цену медленному темпу. Он умеет придать музыке рельеф (как показательна в этом отношении недавняя запись Десятой симфонии Шостаковича с ее гиперболой образов, миром гоголевских преувеличений). Но столь же искренни и удостоверены практикой его слова о том, что «в дирижировании нет ничего хуже, чем юношеский максимализм и старание сыграть громче, быстрее и контрастнее любую музыку только потому, что ты – интерпретатор». Почти то же самое писал еще в пятидесятых годах прошлого века Бруно Вальтер: «Когда идет борьба за крайние степени выразительности и воздействия на публику – как это принято в современной музыкальной жизни, – требуется мужество, чтобы просто исполнить столь же просто задуманную фразу». Симонов этим мужеством обладает.

В музыке всегда существовали два подхода. Один из них стремится к утверждению канона и объективным категориям; другой – признает различие мнений, психологических и интеллектуальных предпосылок. В разные эпохи, так или иначе, присутствует какая-то из этих мыслительных доминант. Современность в общем-то неплохо чувствует себя под покровительством придирчивой музы стиля и дотошной музы теории. Но Симонов снова обладает мужеством оставаться сугубо эмпирическим музыкантом, который во всем полагается на свое ухо, свое чувство, сердце и любит повторять вслед за Антоном Рубинштейном, что «исполнение – это второе творение».

Не гнаться за блуждающими огнями моды, а сверять курс по маяку, направляющему лучу которого ты веришь. Это нормально для большого художника. Как бы ни менялось со временем (а так и должно быть) отношение к темпам, фразировке, артикуляции, Симонов реализует исполнительскую модель, суммирующую индивидуальные творческие манеры Гаука и Мравинского, Рахлина и Кондрашина, Талиха и Казальса, Ванда и Челибидаке… Можно принять это за старомодный консерватизм. Однако, если исполнительское искусство развивается по законам культуры, то в будущем, в той или иной форме, оно с необходимостью обратится к предшествующему опыту. Юрий Иванович поддерживает сердцебиение, дыхание, пульс традиции – иначе из живой компоненты художественной жизни она превратится в обездвиженный музейный экспонат. Эту важную культурную задачу учитывают не всегда.

Конечно, не все его выступления равно удачны, что, безусловно, доказывает живую, меняющуюся природу его искусства. Процесс этот всегда непредсказуем, здесь тысячи тысяч предпосылок, здесь всё влияет на всё. А Симонов никогда не избирает пути наименьшего сопротивления, надежно-усредненной игры. Напротив, идет на риск, экспериментирует, «держит удар». Как руководитель – думает о росте исполнительского уровня оркестра через исполнение программ повышенной сложности. Как марафонец – рассчитывает длинное дыхание сезона с тем, чтобы его любимый коллектив АСО Московской филармонии набирал форму ради нескольких по-настоящему выдающихся концертов. Их невозможно предугадать, но они обязательно случаются. Я могу назвать некоторые из таких безусловных удач последних лет: Первая, Вторая и Третья симфонии Чайковского (особенно незабываемые «Зимние грезы»), «Фантастическая симфония» Берлиоза, большая сюита из музыки балета «Ромео и Джульетта» и Седьмая симфония Прокофьева, избранные «Славянские танцы» Дворжака, Первая симфония Рахманинова, Скрипичный концерт Брамса (с Сергеем Крыловым в качестве солиста) и, наконец, вершина – «Немецкий реквием».

Секрет Симонова в соединении сценической свободы, импровизационности, артистизма с основательностью мастера, не стесняющегося заниматься ремеслом и отвечать за все – от тщательно подготовленного нотного материала до улыбки каждого оркестранта. Он выдающийся дирижер-педагог, воспитатель исполнительской культуры, «доктор оркестров».

Его дирижерская техника носит экстраординарный характер, что признают и поклонники, и антагонисты. Но, как правило, хвалят или ругают ее по отрывочным впечатлениям, поверхностно. Между тем стоило бы написать исследование о прямой эффективности этой техники (что, например, значит для достижения ансамбля и управления агогическими нюансами внимание, сосредоточенное на конце дирижерской палочки), о том, каким образом в ней воссоединены разные искусства, возвращено утраченное со временем единство музыки, танца, театра, изображения, а также скульптуры и архитектуры.

У дирижирования и танца много родственного, не стоит этого страшиться. Это понимал Ромен Роллан, когда писал о молодом Рихарде Штраусе (кто бы подумал!) как «о высоком, довольно элегантном немецком артисте, который, дирижируя оркестром, исполняет бурный танец». Это разгадал и Сергей Кусевицкий, когда в Тэнглвуде специально приглашал к лучшим своим студентам, включая Леонарда Бернстайна, педагога по пластике.

А театр? В дирижировании Симонова присутствует режиссура целого и актерский показ частного. Мимика, взгляд, позиции корпуса, точнейшая образность жеста, в котором обнаружена самая суть музыкального аффекта – радости или печали, пафоса или юмора. Можно бесконечно перечислять такие образные находки, где подмечены характерные черты мелодических и ритмических фигур. Например, острые, отрывистые аккорды, подобные выстрелам, Симонов передает своим фирменным жестом, приставляя палочку к глазам и как бы прицеливаясь из нее.

При этом в симфониях Бетховена или Брамса – торжество лаконизма и четких линий. Это уже рисунок и живопись. Палочка очерчивает воображаемые линии, которые, как и в изобразительном искусстве, передают движение, динамику, объем. Широкое легато достигается неразрывным жестом, в котором каждая предыдущая доля плавно подхватывается следующей, без единого острого угла. В иных случаях, подобно рукам скульптора, он взвешивает материю звука, лепит, как из податливой глины, звуковую массу, моделирует формы. В конце концов, он – архитектор. И если архитектуру называют застывшей музыкой, то верно и обратное: музыка – это текучая архитектура. Симонова интересует эластичность музыкального потока. Он мастерски владеет искусством компенсаций: сгущения и разрядки, сжатий и растяжений.

Сохраняя строгие традиции, идущие от немецкой дирижерской школы,  он вместе с тем настоящий новатор. Как и всех новаторов, больших виртуозов его закономерно подвергают критике. Достаточно припомнить, что Михаил Глинка называл Ференца Листа «разрушителем фортепиано». И живи Лист в наши дни, записи его выступлений непременно разрезались бы на эффектные фрагменты и путешествовали бы вирусными роликами по соцсетям. Так и Симонов подчас чрезмерно щедр в применении достижений своего мастерства. Это, по-видимому, от начала начал присуще всякой блестящей виртуозности. Однако совершенно верно замечено, что без преувеличений в искусстве нет праздника. А искусство Юрия Ивановича, что ни говори, по-настоящему праздничное.

Он относится к дирижированию как к возвышенной миссии, благородному идеалу. Он верит в это с искренностью романтика и Дон Кихота. И, как никто другой, знает, что традиция – «не поклонение пеплу, а передача огня». Нет, он ни в коем случае не стоит на месте, а каждый день растрачивает лучшие свои силы с надеждой, что ученики смогут поставить в партитуре истории уже новые, оригинальные штрихи.

Да будет так, дорогой Юрий Иванович. Примите это послание сердечной благодарности за все, что Вы делаете, и, пожалуйста, будьте счастливы в творческом и человеческом долголетии. С юбилеем!