История
«Тот, кто несет Свет людям, берет на себя часть мук Христа. На настоящего художника в моменты прозрения нисходит дух Божий, но это дано лишь немногим избранным. И в этом – высшая радость», – писал Эдисон Денисов1. Он был абсолютно прав в отношении творческого наследия Сергея Прокофьева, чье 130-летие со дня рождения ныне отмечает весь мир. Друг и постоянный респондент Э. Денисова С. Слонимский (переписка с которым опубликована в 2019 году) продолжает мысли коллеги, что назвал свое эссе точно – «Трагическая судьба солнечного музыканта (о Прокофьеве)» и добавил: «В начале XXI века музыка Прокофьева звучит свежее и ярче, чем полвека назад»2.
Что же имел в виду автор оперы «Виринея» и балета «Икар» этим своим свидетельством? Прежде всего, неувядаемую индивидуальность гения русской музыки, что родился человеком театра и сделал для отечественных оперы и балета ни с чем не сравнимый вклад, практически во все жанры. Причем очень точно распределял между ними роли носителей идей: например, в годы Великой Отечественной войны, кроме «Войны и мира», что появилась в самом начале военной кампании, когда Свет зажигался в наших соотечественниках надеждой на блицкриг (быстрое окончание войны). Но этого, как известно, не случилось, и тогда Прокофьев пишет свои партитуры, излучающие свет Солнца («Золушка») и воспевающие родную землю и подвиги ее героического народа (Пятая симфония). К сожалению, свою благородную независимость от вкусов власть предержащих в культуре Прокофьеву удалось сохранить только до драматических событий 1946–1948 годов, когда у ряда великих мастеров, элиты отечественных композиторов XX века попытались отобрать главное – свободу творчества. Последнее пятилетие жизни Прокофьев прожил не только с подорванным здоровьем, но и в борьбе за право создавать свое по-своему и оставаться композитором, опередившим время, в которое жил.
Больно осознавать, что Прокофьева затравили именно на родине, где не за себя, а за него истинно страдал Николай Яковлевич Мясковский, главный друг по жизни и творчеству. Они учились вместе в Петербургской консерватории, где совсем юный Прокофьев познакомился и подружился со своим старшим сокурсником, тогда вернувшимся с Первой мировой войны в звании офицера Русской армии. Удивительная по доверительной искренности переписка тесно связала двух петербуржцев более чем на сорок лет. А еще и прокофьевский Дневник, где меты их дружбы проступают особенно часто. Его публикация в Париже в 2001-м разделила жизнь всех (композиторов, исполнителей, педагогов) на две зоны: до знакомства с этим уникальным манускриптом и после его прочтения. Вести свой Дневник Прокофьев начал с сентября 1907 года и уже в первой записи от 3 сентября сразу упоминает: «Был сегодня первый раз у Мясковского; он не вполне здоров. Пробыл полчаса, не больше». В других сентябрьских записях честно фиксирует критические замечания старшего друга по летним композициям: «Мясковский ругает мою Сонатинку… безумно: “Это черт знает, что такое! Какая-то опереточная музыка, да еще самой низкой пробы!”»3.
Забота старшего композитора, Мясковского, продолжалась по отношению к младшему, Прокофьеву, практически всю их жизнь. Мясковский переехал в Москву в 1921 году и вскоре стал лидером молодых московских композиторов. Известно, что за свою долгую жизнь в Московской консерватории Мясковский воспитал около восьмидесяти композиторов и после возвращения Прокофьева на родину, тогда уже в СССР, пытался помочь ему даже в устройстве на работу, в частности, консультантом на кафедру композиции Московской консерватории. В ее архиве хранится документ о том, что «Прокофьев уволен за отсутствием педагогической нагрузки» (?!)
Можно задаться чисто риторическим вопросом: как, по каким стилевым линиям и жанровым разновидностям протекало бы творчество Прокофьева, если бы он не вернулся на родину? Скорее всего, мы бы недосчитались именно таких партитур, что могли рождаться у Прокофьева только в годы жизни в России: в оперном жанре – «Войны и мира» и «Повести о настоящем человеке». В симфоническом творчестве, возможно, иной, а не остро драматической, близкой Д. Шостаковичу, была бы звуковая окраска Шестой симфонии. Скорее всего, не был бы сочинен эпический балет «Сказ о каменном цветке». Впрочем, оставим эту бесперспективную тезу и напомним иное, что сопутствовало оценкам достаточно ранних партитур Прокофьева. Известно, что «Скифская сюита»4 в январе 1916 года в одном из концертов А. Зилоти стала поводом для демонстративного – с проходом через весь зал – ухода А. Глазунова. Присутствовавший на этом концерте С. Рахманинов, испытав огромное воздействие финала этой новаторской фрески, тут же в зале громко сказал: «При всем музыкальном озорстве, при всей новаторской какофонии, это все же (должен признаться) талантливо. Мало у кого такой стальной ритм, такой стихийный волевой напор, такая дерзкая яркость замысла. Последняя часть – Шествие Солнца – предел какофонии, но прямо ошеломляет силой и блеском звучности»5.
В годы жизни за рубежом Прокофьев постоянно ощущал напряженное соперничество со Стравинским и гораздо более дружеское соревнование со «стариком» Рахманиновым. Был Прокофьев, очевидно, одинок, страдал от малой востребованности его композиторского творчества. Отдельные заказы (например, опера «Любовь к трем апельсинам» для Чикаго, миниатюрный балет «Трапеция», Второй скрипичный концерт для Р. Сетанса или Четвертый, леворучный, фортепианный концерт для П. Витгенштейна, потерявшего правую руку на войне) являлись редкостью: Прокофьеву не надо было следовать прихотливым извивам моды, он и за рубежом оставался Мастером, что складывал сказки и сказы, драмы и повести как приношения своей великой России. Преклоняясь перед гением Мастера, мы теперь действительно по-новому оцениваем роль его свершений, имевших место в самое драматическое время, которое когда-либо переживала русская культура. Само возвращение Прокофьева благотворно сказалось на развитии отечественной музыки, сообщило ей животворные творческие импульсы. Мудрая простота музыки Прокофьева будет светить вечно.
1 Неизвестный Денисов. Из записных книжек. М.: Композитор, 1997. Публикация и комментарии В. С. Ценовой.
2 С. Слонимский. Трагическая судьба солнечного музыканта (о Прокофьеве) // Свободный диссонанс. Очерки о русской музыке. СПб.: Композитор, 2004. С. 120, 125.
3 Сергей Прокофьев. Дневник. 1907–1918. Париж, 2001. С. 18.
4 Сюита возникла из музыки балета «Ала и Лоллий», отвергнутого С. П. Дягилевым.
5 А. Оссовский. С. В. Рахманинов // Воспоминания о Рахманинове. В 2-х т. / Сост. З. Апетян. М., 1957. Т. 1. С. 390.
