Вадим Эйленкриг:
Я всегда занимался музыкой не для заработка

Сейчас в резюме Вадима Эйленкрига (ВЭ) масса реализованных проектов. Больше его уже ни с кем не сравнивают – не похож ни на кого, изобретатель уникального «продукта». Все его альбомы и проекты – это всегда нечто новое и непредсказуемое, как и недавний Newborn. И сам Эйленкриг – нетипичный. Спортсмен. Отец двойни. В мае ему полтинник; выглядит лет на тридцать от силы.

АБ Формальным инфоповодом для этой публикации давай считать твой юбилей. Поэтому и начнем с рождения.

ВЭ Я родился в Москве, в простой еврейской семье… знаешь, анекдот был такой про знаменитого композитора? Он рассказывает интервьюеру про свое детство:

– Я родился в бедной еврейской семье. Когда мне было четыре года, мне купили пианино и наняли учителя музыки…

– Простите, вы ж сказали, что родились в бедной семье?

– Я сказал в еврейской!

АБ То есть ты не из олигархов, не из Ротшильдов?

ВЭ Увы! Мы жили в центре Москвы на Плющихе в коммуналке с еще двумя семьями, с алкоголиками. В том самом доме, рядом с которым по легенде три тополя росли. Обычные советские четырехэтажные дома. Наша квартира была на последнем этаже.

АБ Но бытие же не определило сознание? Не примкнул ты к шпане лужниковской?

ВЭ Нет. Музыкальная школа с самого детства – много занимался, мало гулял. Из меня растили значительного музыканта… Сейчас я понимаю, как давно это было. Всего несколько лет назад мне казалось, что это все было недавно. Но теперь понимаю: очень давно. Бесконечно просто…

АБ Другая жизнь?

ВЭ Абсолютно. Другой человек. Как будто не про меня. Задавай наводящие вопросы!

АБ О еврейских корнях. В фамилии Эйленкриг слышится неуютное немецкое der Krieg – «война». Ты знаешь историю и этимологию своей фамилии?

ВЭ Приблизительно. Нет однозначной трактовки. Есть версия: «графинчик масла»…

АБ  Слово Öl (растительное масло) близко?!

ВЭ Вроде того. Логично: евреям давали фамилии по их занятиям. Но мне больше нравится то, как мне растолковал ее раввин Исаак Абрамович Коган из синагоги на Малой Бронной: «эйлен криг» – это глас божий. Я на такой трактовке остановился. Хотя тоже много темного: это же не совсем немецкий, не совсем, наверное, идиш… Но мне нравится такое толкование!

АБ  Давай тогда от твоих личных истоков пойдем.

ВЭ Я бросил рояль после окончания Прокофьевской музыкальной школы №1 по классу фортепиано. Труба – мой второй инструмент. Я пошел в Музыкальное училище имени Октябрьской революции, ныне Колледж имени Шнитке. Мне жутко повезло, потому что там собрался сильный курс духовиков. Запредельный просто. Хотя это не первого ряда училище, считалось третьим после Ипполитовки, а то даже и на четвертом. Но в тот год мои сокурсники выиграли все возможные академические конкурсы Москвы и России. Все лауреаты со мной учатся! Гении.

АБ Из прославившихся кто был?

ВЭ Я, конечно! Шучу! Да нет, все они работают. Один в Большом театре. На курс младше – Лёня Гурьев, в оркестре у Юрия Башмета играет. Но, надо сказать, что в музучилище я немножко наплевал на музыку.

АБ Приелась?

ВЭ Да, видимо, в детстве передавили. Мало было у меня детства! И я ударился в спорт: штанга, бокс, волейбол, настольный теннис, баскетбол. Я, видимо, просто решил восполнить весь спорт, который недополучил в течение пятнадцати первых лет жизни.

АБ Небось просто хотел быть здоровенным и девушкам нравиться?

ВЭ Конечно! Только поэтому! Тогда еще кумирами были Сталлоне, Шварценеггер и Ван Дамм. Да я и сейчас подписан на Instagram (запрещен в РФ) Сталлоне и Шварца. Тоже интересно, хотя уже с другой стороны. Вот смотри: им хорошо за семьдесят, при этом они ведут активный образ жизни. Это, конечно, банальщина, так это называть, потому что на самом деле они живут: им все интересно, они улыбаются так, как будто этого возраста нет. Может быть, столько героических ролей сыграли, что это просто в них вошло, и они и живут как герои боевиков. Удивительно за ними наблюдать. Красиво стареют. Да и старость ли это? Если раньше они подавали пример, как мужчине выглядеть (хорошо бы так!), то теперь это пример – как надо жить в их годы. Если у меня получится, я буду счастлив. Они-то выглядят именно счастливыми.

АБ Ты раньше часто постил фото из зала. Бицепсы у тебя совсем уж как у Шварца. Продолжаешь заниматься или «законсервировал» объем?

ВЭ Продолжаю по мере сил. Семья-дети-съемки-гастроли… Вот, сегодня точно пойду в зал в отеле, успею до отлета. (Мы беседуем в Сочи, где Вадим Эйленкриг выступал на Зимнем фестивале. – А.Б.). Да, надо быть в хорошей форме – исполнительской и физической. Труба физически очень тяжелый инструмент. Раньше считалось, что в сорок лет трубач глубокий пенсионер. Сейчас не так. Мне очень повезло с педагогом, которого зовут Евгений Александрович Савин. Он целую плеяду крутых трубачей вырастил – Владимир Галактионов, Виталий Головнёв, Алексей Батыченко. Он говорил: «То, что я вам даю, вы поймете только с возрастом». И я понял, как оно работает. Что мы сейчас видим: Уинтону Марсалису шестьдесят лет – и он играет. Рэнди Бреккер в свои семьдесят играет лучше, чем в тридцать. А есть еще такой живой классик, человек-музей – Док Северинсен, ему девяносто три года, и он гастролирует, причем на сцене именно «жжет». Все они только прибавляют.Уникальное время. Да и у меня труба в двадцать совсем так не звучала, как сейчас.

Кстати, может, циничное скажу, но повезло, что случилась пандемия. Можно было общаться с детьми и переосмыслить многое. Хотя тяжело без заработков.

АБ Даже если Вадим Эйленкриг жалуется на отсутствие заработков…

ВЭ А что мне радоваться? Это легенда, что я зарабатываю больше всех коллег-джазменов вместе взятых. Если брать наш продукт и мою медийность, то получается, что гонорар не соответствует, он просто в разы ниже. Или так: наша медийность выше наших гонораров. Команда у нас большая для джаза, нас семеро: музыканты, мой друг-менеджер-директор-пиарщик-все-на-свете Сергей Гришачкин и звукорежиссер Игорь Бардашев.

АБ Ты находишь положительные моменты в годовом локдауне?

ВЭ Я просто понял, что больше никогда в жизни не проведу столько времени с семьей. А это важно. Когда ребенок настолько мал, что ничего не понимает, с ним надо проводить очень много времени, любить, чтоб был тактильный контакт. Первые полтора года вообще должен расти в безусловной любви.

Заниматься невозможно было – полчасика на спорт, час на трубу, да и то не каждый день: дети плачут, просыпаются. Когда я играю на трубе, дочь стучит в дверь: «Папа-папа-папа!»

АБ Ревнует к трубе?

ВЭ Хочет внимания. Нет, то, что она меня ревнует ко всему остальному, это факт. Маленькая, но женщина – требует абсолютного слепого внимания только к ее персоне. Лишь когда в моей жизни появилась дочь, я понял, что значит ухаживать за женщиной.

Я панически боюсь, когда дети болеют. Дети меня научили чувствовать. Я всегда думал, что остро, глубоко и тонко чувствую все что угодно – от музыки до жизни, но я и не подозревал, что все мои чувства любви и заботы могут быть еще глубже и острее. Это все не могло не отразиться на моей жизни и, следовательно, на том, что я транслирую через музыку.

АБ Одни музыканты, обзаведясь детьми, отодвигают творчество в сторону как нечто уже теперь несущественное, а другие выходят на высший уровень?

ВЭ Мне бы хотелось так думать. Хочется, конечно, верить, что я оставлю отпечаток в мировом музыкальном наследии… И я не понимаю, как можно заниматься музыкой только ради заработков. Еще в 90-е один коллега меня удивил: «У тебя, Вадик, трехкомнатная квартира в Москве, родители здесь, да ты можешь вообще не играть!» «А  ты?» – говорю. Он: «А я больше делать ничего не умею». Вот это был для меня шок: играть музыку только потому, что больше ты ни на что не способен. Это как?

АБ Ты-то был способен на многое. Лидер и бизнесмен. Так?

ВЭ Я всегда занимался музыкой не для заработка. Мне всегда жизнь открывала возможность получать доход в других областях, но я сознательно закрывал их. Для меня деньги сами по себе не были целью. Побочный эффект. И сейчас тоже. Да, я люблю высокие гонорары, но только как подтверждение того, что как артист я состоялся. У топовых бизнесменов то же отношение: они создают. А те, кто «делает деньги», что называется, и только – у них по-настоящему больших денег никогда не бывает. Вот парадокс. Хотя и так у них денег в тысячи раз больше, чем у меня.

АБ Почему ты ушел из челночного бизнеса (который, правда, к концу 90-х так и так затух)?

ВЭ Мне было двадцать пять лет, я снова начал играть на трубе. Бывшие сокурсники – в оркестрах. И это, в общем, бесперспективный расклад: если тебя в двадцать пять лет не знают, то очень трудно войти в музыкальное сообщество. И я собрал состав. К слову, я всегда собирал составы. Даже в музучилище. Нашел аранжировщика, заказал ему за свои деньги написать партитуры. Мы с ребятами отрепетировали программу, но я не смог ее никому продать, не нашлось покупателя. Пришлось все начинать заново. И только с группой под названием XLBand у меня что-то сдвинулось с мертвой точки.

АБ В бандитизм ты не попал, а влияние солнцевских тебя как затронуло?

ВЭ Я общался не с солнцевскими, а с таганскими, они занимались у нас в спортзале. Много народу такой профессии. Но ходил, например, и опер с Петровки, настоящий офицер, герой, с задержаниями особо опасных преступников. До сих пор вместе тренируемся с одним известным психиатром из клиники Корсакова. Фамилию не скажу, шифруется.

АБ Какая была музыкальная идея для 90-х, когда не было ни модных концертов, ни open air?

ВЭ В то время престижа у джаза не было. Музыканты играли в ресторане за десять долларов. Потом появился Игорь Бутман и поднял престиж профессии. Это выдающийся музыкант, энергичный человек, который может соединять людей, разговаривать, уговаривать, но самое главное: он все время создает новые продукты. А с прорывными и новаторскими идеями в XXI веке тяжело у всех, включая художников и архитекторов. Связывают это с тем, что не развивается философия как инструмент познания. Сартр, Камю, в общем, экзистенциализм – последнее влиятельное философское изобретение. И вот там в то время и были прорывы в науке, искусстве и культуре.

АБ «Раньше было лучше» – это понятно, но не зря же говорят же о ретромании, которая пронизала всю культуру?

ВЭ Именно. Тут просто уже общечеловеческий кризис. А развитие техники – что оно дает без человека? По сути, все новейшие технологии – доработка старого. В музыке новых идей нет. Когда я тренируюсь, слушаю в AppleMusic топ хит-парадов. Хип-хоп – новое, прорыв 80-х – ладно. Но я слышу, например, песню Кендрика Ламара – классная песня, ах какой грув! Потом оказывается, что там сэмпл фанк-группы 70-х. И ничего, всем нравится. Но где тут радикальная новизна? Вот Майлс Дейвис за свою карьеру пять раз изменил течение музыки. Это факт.

АБ И что делать?

ВЭ Нам, музыкантам, надо просто играть хорошую музыку. И прорывные идеи появятся, обязательно!

АБ Можно развиваться вширь, так сказать. Скрещивать жанры. Ты, в принципе, этим и занимаешься. Расскажи, как с академическими музыкантами работал.

ВЭ Как-то раз позвонили с телеканала «Культура»: «У вас что-нибудь есть для новогоднего выпуска? Чтобы классика и все торжественно?»

АБ Интересный подход: есть ли? Не «напишите», а что-то должно уже быть.

ВЭ Правда: человек должен быть готовым к шансу в жизни. Я не вижу тут ничего парадоксального. И в тот раз я заказал аранжировки музыки Гленна Миллера Николаю Левиновскому (композитор, пианист, аранжировщик биг-бэнда Игоря Бутмана, прославился как лидер советской джаз-роковой группы «Аллегро». – А.Б.), сыграл с оркестром Владимира Спивакова. А потом мы с Владимиром Теодоровичем подружились. Он не раз приглашал меня в свои концерты. Говорил: «Давай сыграем вместе». Но это не так просто: они академические музыканты, они не должны уметь играть джаз, а я не умею играть классику правильно, как они.

АБ Играл же наверняка концерты для трубы?

ВЭ Играл конечно – и Гайдна, и Гуммеля, и Моцарта, и вообще все, что в музыкальной школе «проходят». Все не то! Но вот случайно рождаю идею для Спивакова. Однажды в машине слушаю свой самый любимый альбом Kindof Blue Дейвиса, разумеется, который миллионы раз слышал, и тут понял, услышал даже, что это – совершенно симфоническая музыка!

АБ Ну как? Там же пять человек!

ВЭ Шесть. Джон Колтрейн и Джулиан «Кеннонболл» Эддерли на саксофонах. Вот услышал. И даже услышал, как стилистически разделать каждую пьесу для симфонического оркестра.

Дело за малым: убедить маэстро. Сразу повезло: выяснилось, что в тот год альбому – шестьдесят лет (выпущен в 1959 году. – А.Б.), а это же феномен, все критики его превозносят, в мире продано несколько миллионов экземпляров. Это единственная запись серьезного инструментального джаза, которая разошлась таким тиражом.

Я скачал в iTunes этот альбом, взял Bluetooth-колонку, приехал к Спивакову. Владимир Теодорович сидит в своем роскошном кабинете в Доме музыки, курит, красивый такой… А я ему включаю музыку и комментирую: вот тут скрипки, тут заходят деревянные духовые…

АБ Устроил презентацию Майлса Дейвиса?

ВЭ Да. Шоукейс проекта, которого еще нет. И это сработало! Спивакову очень понравился и сам альбом, и мои идеи. Сделали, сыграли. Flamenco Sketches (последний трек альбома. – А.Б.) вообще шикарно получилась. Так что сам Владимир Теодорович поразился глубине этой музыки. Blue in Green у нас волшебная (самая моя любимая пьеса вообще из всего джаза). Моя идея: знаменитое соло Колтрейна переложить на струнную группу оркестра. В общем, было несколько таких смелых, даже наглых находок. Кому-то понравилось, кому-то нет.

АБ Джазовые пуристы такое редко прощают.

ВЭ Тут тоже не посочувствовали, поверь. Но я нашел силы всем ответить: я хотя бы что-то сделал!