Элина Гаранча:
Любовь и свобода побеждают, только у всех по-своему

ВД Элина, вы репетировали постановку в Вене в отсутствие режиссера Кирилла Серебренникова, который в силу обстоятельств находился в Москве. Сложно ставить Вагнера без режиссера?

ЭГ У Кирилла камера была подключена, и он был фактически все время с нами: и во время сценических репетиций и позже, после прогонов, когда мы собирались все и делали корректуры. Он был доступен всегда, везде, в любой ситуации мы могли с ним связаться: когда он был в лифте, машине, дома, ресторане – везде. Он присылал мне постоянно комментарии после репетиций, были встречи по Zoom. Помню, что в вечер перед премьерой я назадавала ему много разных вопросов. У него был ассистент Евгений – его посредник. И между репетициями бедный Женя выслушивал и передавал месседжи с обеих сторон эфира, когда возникали вопросы и сомнения.

Постановка получилась очень сильной и очень трудной. Вагнера вообще сложно понять. Это желание свободы – эмоциональной, психологической, физической – у каждого его героя транслируется по-разному. Идеей Кирилла было то, что любовь и свобода побеждают, только у всех по-своему. Парсифаль спасает Кундри, Кундри спасает Парсифаля, тем самым очищаясь друг через друга. Моя героиня убила Клингзора.

ВД Этот «Парсифаль» получился оглушительно современным, злободневным. Насколько вы приняли столь радикальное решение?

ЭГ Знаете, я ­вообще-то больше люблю, когда классику не трогают. Можно, конечно, но зачем? Все равно не получится лучше. Солнце ведь не замажешь. В классике есть то, что позволяет ей называться классикой: гениальная простота. Для меня, например, «Кавалер розы» Штрауса в ­каких-то современных инсценировках не «работает». Как и «Аида», которую все ставят-­ставят с куколками, еще с ­чем-то… А вот как раз «Парсифаль» нуждается в переосмыслении. Вагнеру вообще не помешает немножко свежего ветра. Все эти его слова, истории, мифические и мистические, трудно понять современному человеку. В режиссерском послании нового «Парсифаля» остро чувствуется тема демократии, в которой мы как бы живем в этом мире. Все мы демократы, а все равно никто ничего не может сказать: все тут же будет воспринято или в русле расизма, или как выпад против религии, или сексуальной ориентации, секс-меньшинств. В этом «Парсифале» красной нитью проходит идея освобождения героев, поданная очень ярко, конкретно и конфликтно. Нас все время ­кто-то зажимает: политика, церковь, все эти политкорректные вызовы. В спектакле Серебренникова эта злоба сосредоточена в лицах Кундри и Клингзора, подавляющих Парсифаля. Все эти Гурнеманцы и Амфортасы живут как будто в системе, в зажатом в тисках обществе, а внутри мечтают и нуждаются в ­какой-то свободе. Я очень люблю смелых, а Кирилл смелый.

ВД У Парсифаля есть молодой двой­ник в исполнении мимического актера. Кто он?

ЭГ Молодой человек – это альтер эго старого Парсифаля. На протяжении двух актов герой Йонаса Кауфмана смотрит на свою жизнь как бы в обратной перспективе. Йонасу пришлось действительно трудно, потому что надо было эмоционально реагировать на то, что происходит здесь и сейчас, но в то же время изображать взгляд со стороны: и свое прошлое, и опыт, который набирает в данный момент. Перед Кундри такой задачи не стояло – у нее все совершалось в режиме реального времени. Я всю свою сцену играла с молодым Парсифалем, а старый наблюдал за нами.

ВД Ваша Кундри – седовласая красавица с фотоаппаратом в руках. Как вы оценили такой ее «прикид»?

ЭГ Я всегда с интересом и позитивной энергией принимаю новое, не люблю повторяться, и если уж берусь за ­какие-то большие партии, мне интересен другой ракурс. Мне важно находить ­что-то за рамками официально написанного, чтобы построить свою историю. Я искала свою Кундри театрально-­кинематографичную, чтобы все в ней жило: и глаза, и рот, и тело. И Кирилл тоже искал, чтобы она была не такой маскулинной. Она здесь другая, в этой постановке, – фотограф, делающая репортажи в маленьком журнальчике. Клингзор сделал ее главной журналисткой журнала Schloss, он – директор, она – его помощница. Ее «карьера» начиналась с маленькой девочки вроде тех самых цветочных дев. Поработав над собой, она выбилась в лидеры.

Седые волосы у Кундри – элемент шика. Я им предложила ее возраст в районе 40 и сказала, что женщины, красящие волосы до 30 и после 60, будут образцом секси и шика, а вот когда между 45 и 60 – уже ­как-то странно, но уж так они задумали. В конце концов, серый – оттенок в контексте общей цветовой гаммы спектакля – тюрьмы, серой жизни. Никаких теплых красок быть не могло. Мне так повезло с Кириллом, он гениальный. Как умело провел психологическую драму в каждом характере. Работая с ним, было очень интересно вслушиваться в диалоги и монологи, которые Кундри вела сама с собой и с Парсифалем, раскрывая свои возможности.

ВД Вы так продолжительно и страстно целовались с молодым Парсифалем. Муж сохранял спокойствие, глядя на вас в трансляции?

ЭГ Но это же был далеко не первый мой поцелуй на сцене. Целовались Кармен с Хозе, Шарлотта с Вертером, Октавиан с Софи… Это все техника, которой можно научиться. Наш ассистент Евгений рассказывал нам, как целуются в кино, чтобы было правдоподобно. Поцелуй выглядел намного эротичней, чем был на самом деле. Мне нанесли толстый слой красной помады, и я волновалась, как бы не размазать ее по лицу.

ВД Судя по исполнению, вагнеровская партия «села» на ваш голос как влитая?

ЭГ Мне никогда не казалось, что у меня вагнеровский голос. Но после Сантуццы в «Сельской чести» Масканьи и Эболи в «Дон Карлосе» подумала, а почему бы не взяться за Вагнера, попробовать ­что-то новое. Я принялась тщательно разучивать Кундри более года назад. Ее сложность в том, что на протяжении двух актов тут встречаются все стили, с которыми я уже была знакома. Здесь есть и бельканто, для того чтобы спеть первый рассказ героини во втором акте, требуется огромная выдержка, железная дисциплина, для того чтобы не раскричаться. Все это мне уже встречалось в других ролях – Ромео, Сантуцце или Далиле. То есть получилась некая сумма пройденного. После Кундри мне предложили выучить Изольду, хотя я в ней пока совершенно не уверена. Думаю, что если и спою, то не раньше 55 лет. Предложили посмотреть Венеру, Брангену, Фрику. Но моему темпераменту больше подходит все же итало-­французский репертуар.

ВД А к русскому репертуару подбираетесь? На одном из ваших дисков блистательно исполнены ария из «Орлеанской девы» Чайковского и сцена Марины Мнишек из «Бориса Годунова» Мусоргского.

ЭГ Эти партии мне пока не предлагали, но надеюсь, что все в обозримом будущем. Хотя я давала знать тем театрам, где собирались ставить «Бориса», что мне бы очень хотелось спеть, в частности, Марину Мнишек, у меня это могло бы очень хорошо получиться. Но, к сожалению, не всегда ставят вторую редакцию этой оперы с польским актом. Но ­вообще-то, в свои концерты я нередко включаю и русские арии, и особенно романсы Рахманинова, которые именно для меццо-­сопрано написаны шикарно.