События
С третьей попытки. Мировая премьера задумывалась к 90-летнему юбилею композитора, но вмешался ковид, перенесли на год вперед, а тут совпало с московскими уличными событиями. В итоге на обложке буклета красовалось давно прошедшее 21 апреля 2021 года. Зато премьера приблизилась ко дню рождения композитора – 28 июня.
Николай Николаевич Каретников (1930–1994) принадлежит к славному поколению новых классиков послевоенной советской музыки, которые не дали ей «опровинциалиться», – об этой опасности старший классик Прокофьев предупреждал еще в 1930-е годы, вернувшись в СССР. Их шельмовали за «так называемый авангардизм», выживали из страны, как Андрея Волконского, не издавали и не допускали в филармонические залы. Судьба Каретникова оказалась из самых трудных, и первая из статей, написанная в постсоветские времена, так и называлась: «Драма непризнанного мастера». До сих пор его музыка не услышана в той мере, которой она заслуживает, многие опусы еще ждут своего часа. Камерная симфония №2 дождалась.
Это последнее произведение композитора, практически полностью завершенное: финальные двадцать три такта были расшифрованы и оркестрованы дирижером Игорем Блажковым, выдающимся пропагандистом музыки ХХ столетия. Каретников верен здесь методу композиции, которого он придерживался всю жизнь, – серийной додекафонии, унаследованной от Новой венской школы, прежде всего от «отца»-основателя, Арнольда Шёнберга. Каретников воспринимал додекафонию как универсальную систему с неисчерпаемыми возможностями, а выдающийся талант предохранял его от эпигонской зависимости. Додекафония олицетворяла для него дисциплину высказывания, интонационное богатство и разнообразие звуковой материи. Так получилось и в Камерной симфонии – 13-минутной одночастной композиции с яркими жанровыми контрастами, тембровыми сюрпризами и железной драматургической логикой подлинной трагедии, не лишенной привкуса парадокса. Музыка настолько полна жизни, что больно думать, что это прощальное сочинение композитора, его opus posthumum.
Камерная симфония Каретникова стала центром «Триконструкции» – культурологической концепции, предложенной в программе концерта. В ней сошлись три образца жанра камерной симфонии – одного из важнейших в истории музыки ХХ века. Надо признать, что сопоставление сочинения Каретникова, композитора, обладавшего острым чувством исторической преемственности, с двумя другими опусами того же названия – очень сильный ход. Камерная симфония №1 Арнольда Шёнберга (1906) обозначила путь эволюции инструментальной музыки в сторону индивидуализации равноправных участников процесса, после чего сделалось уже невозможным писать для оркестра по-старому. У Джона Адамса, напротив, сам жанр выглядит как будто совсем традиционно, хотя бы из-за возвращения к циклической трехчастной структуре. Однако борьба минималистской регулярности и вторгающихся «неправильных» акцентов в духе раннего джаза и Стравинского высвобождает звуковую энергию исключительной интенсивности, существующую подобно природному явлению, «отменяя» субъективный пафос и Шёнберга, и Каретникова. Три сочинения продемонстрировали, таким образом, не только исторические образцы жанра, но и глубинные различия культурного менталитета.
Музыканты «Студии новой музыки», выступившие под уверенным руководством Сергея Акимова, играли увлеченно и с точным ощущением стиля, вообще характерным для интерпретаций ансамбля. Эту программу грех ограничить одноразовым выступлением. Тем более что «Студия новой музыки» на сегодняшний день – единственный ансамбль у нас, способный показывать подобный репертуар на таком достойном уровне и при этом делать это систематически, с упорством настоящих просветителей.
И, наконец, о том, что было сказано вслух и написано в буклете о звучавшей музыке и ее авторах – прежде всего, о Николае Николаевиче Каретникове, главном герое вечера. Владимир Тарнопольский, автор идеи концерта, предварил его эмоциональными культуртрегерскими комментариями. Игорь Блажков вспомнил о счастье творческого общения и дружбы с Каретниковым, «удивительно обаятельным человеком и очень большим композитором». А Наум Клейман нашел главное слово, определив корень его творческой жизни как служение – своему делу и своему дару.
