Условия игры

Дуэт американца Златомира Фанга и россиянина Алексея Мельникова – встреча многократных лауреатов международных конкурсов. В частности, оба были отмечены в Москве на конкурсе Чайковского: у виолончелиста Фанга первая премия, у пианиста Мельникова – третья. Выпускник Джульярдской школы, Фанг обладает особым звуком – густым, теплым и чувственным, причем звук рождается из непринужденной техники. У музыканта прекрасное чувство формы,  точность переживания, выпуклая и  в тоже время «мягкая» фразировка. Каждая нота и вещь в целом отделаны до блеска, но техника  не властвует над выразительностью . Мельников, учившийся в Московской консерватории, тяготеет к быстрым, внятным темпам и легкому туше, не  перебирает с  пафосом  и особо хорош в полете пылких арпеджио. Музыканты  легко находят общий язык.

Как сказал ведущий концерта Бронислав Табачников, для нас  было устроено путешествие с запада на восток с мастерами  западноевропейским, восточноевропейским и русским. В программе соседствовали три композитора. Франк (переложение для виолончели и фортепиано Сонаты для скрипки и фортепиано)  предшествовал «Сказке» Яначека, и прозвучала соль-минорная Соната Рахманинова.

Учитывая, что на бис был исполнен  переложенный для виолончели и рояля «Октябрь» из «Времен года» Чайковского, концерт можно именовать путешествием в сторону чувствительности. Мотивы и темы полу-«декадента» Франка подавались не только с неким уместно «отрешенным» чувством, но и с учетом французской рациональности, а я вспомнила и слова Леопольда Ауэра об этой музыке: «скрытая душевная боль сдержанных слез», и версию, согласно которой Соната стала прототипом музыки, сочиненной Вентейлем,  героем Пруста.

Яначек был сыгран в соответствии с программной картинностью волшебной истории (музыка написана по мотивам сказки Жуковского «О царе Берендее»). Чуть-чуть лубочно, с толикой озорства. Не без декоративных «страшилок» и  внезапных превращений. С экспрессией борьбы за хорошее  и  тихим благостным финалом. А Рахманинов, с его  точно поданными длинными периодами, энергичной патетикой с короткими подголосками  и лирическими «распевами» о просторах плавно перетек в задушевную сентиментальность Петра  Ильича.

Пианист Сергей Тарасов составил программу из Третьей фортепианной сонаты Шопена, Экспромтов Шуберта  и – неожиданно в данном контексте – «Картинок с выставки». Тарасов называет себя «человеком 19-го  века», на бисах он тоже играл  авторов позапрошлого столетия – Чайковского и Листа. Если верить словам ведущего, что соната Шопена – созерцательная пастораль с верой в радость, то у исполнителя  созерцательности фактически не наблюдалось, это, видимо,  не его сфера. В подобных местах Тарасов  аккумулирует энергию, которая затем взорвется в драматических форте. Пианист, обладающий хорошей техникой (московская школа Льва Наумова), тяготеет к плотному,  активному,  «безапелляционному» звуку.  Удары по  клавишам  грозили снести вселенную. Впрочем, в двух шубертовских экспромтах пианист демонстрировал красивые россыпи мелких длительностей и искусные возможности в игре обеих рук. Мусоргский запомнился угрюмой тяжестью «Быдла», щебетом «Лиможа», гулко- разухабистой «Бабой Ягой» и броским тремоло «Танца невылупившихся птенцов». Учитывая, что по ходу концерта  у Тарасова  порвались две рояльные струны, неясно, зачем нам предложили три биса: инструмент  уже на Мусоргском  звучал, скажем так, проблемно. Но это не смутило исполнителя, который  в финале еще раз увлекся декоративными эффектами. «Чайковский с оттяжкой», как сказал внимательный слушатель.

Пианист Вадим Холоденко и скрипачка Алена Баева представили Шуберта (Рондо для скрипки и фортепиано), Сонату си-минор Респиги и Вторую сонату ре-минор Шумана. По манере подачи звука Баева и Холоденко очень разные: она играет с яркой концертностью и  броской  отвагой, он – как бы более сдержанно и серьезно.  Сказать, что она экстраверт, а он – интроверт, было бы натяжкой, но  часть истины  тут есть.  При этом в ее яркости есть тонкая певучесть, умный расчет  и несомненная интеллигентность, а  в его «закрытости» – недюжинный интеллект, большой юмор и сильный темперамент. Главное, музыканты отменно подходят друг другу: их дуэт рельефно высвечивает таланты каждого, создавая новое великолепное качество.

Мятеж и услада, бесшабашность и нега, власть повторяющегося мотива, от которого кружится голова – вот ощущения от  Рондо. Но не только:  головокружение  слушателей приходит уже после первой части, ее  сложных переходов и  модуляций, в которых  смычок Баевой  танцует, а рояль Холоденко твердо повелевает  темпом.

Респиги, наоборот, был элегичен по-итальянски: это элегия жаркого климата, где душа расслаблена вслед за телом, и «философический минор» говорит о ленивом сплине и такой же мечтательности. Разрастание звука в потаенном элегантном трепете похоже на рост южного плюща. Именно такое настроение уловили и  передали Баева и Холоденко во второй части Сонаты, А в третьей части  царил почти данс-макабр, где рояль  бурно «вскрикивал» а скрипка (кстати, Гварнери 1738 года) неистовствовала, словно в   карнавальном угаре.

Что касается Шумана, его нежный, полный нюансов «плач» (с тончайшими пиццикато и легкими фортепианными «приливами», почти баркарола по настроению) и  его импульсивная порывистость в исполнении дуэта поразила искусностью ритмических согласований, тональных и интонационных перекличек. Гармония переменчивости – главная черта романтической музыки  и характерная  черта этой партитуры, о чем, с художественной точностью и ясным пониманием  драматургии целого,  рассказали музыканты.

 Конечно, хотелось бы, чтоб в будущем «Стейнвей» Воронежской филармонии, наконец, настроили, как следует, ибо это насущно необходимо. Но даже с проблемным роялем… Холоденко и Баева закрывали и музыкальную программу,  и фестиваль в целом. И это было такое закрытие, после которого захотелось все снова открыть.