Дэвид Беннет:
В большом городе должна быть опера

Ая Макарова (АМ) поговорила с Дэвидом Беннетом (ДБ) о том, как живется опере в Калифорнии, чего хотят зрители и какие перспективы для театра открывает пандемия.

АМ В 2014 году в международной прессе очень активно обсуждалось закрытие Оперы Сан-­Диего. А не закрылась она благодаря вам, не так ли?

ДБ Сперва совет директоров хотел закрыть театр – в основном по финансовым причинам; но жители Сан-­Диего и сотрудники театра возмутились. Стали искать другой выход и в процессе поисков нашли меня. Так что это было частью решения проблемы, но само решение инициировал не я. В Сан-­Диего я переехал из Нью-­Йорка именно потому, что мне хотелось поработать там, где сами жители не дали уничтожить оперу. Мы – одна из старейших оперных компаний в стране, уже почти разменяли шестой десяток лет, делаем хорошие постановки с участием мировых звезд и находимся в восьмом по величине городе США. В таком большом городе обязательно должен быть оперный театр. Было интересно дать местной публике театр, который они хотят.

Опера Сан-­Диего сильно зависит от спонсорских средств, как и многие театры в нашей стране, а при таком раскладе очень легко начать ориентироваться на интересы тех, кто дает больше всего денег, а не на привлечение новой аудитории. Так и произошло к 2014 году. Теперь мы меняем курс.

АМ У вас много образовательных программ и бесплатных концертов.

ДБ В первый год работы я запустил серию встреч по всему Сан-­Диего – ­что-то вроде лекций-­презентаций для широкой публики. Мы просили людей приносить смартфоны или планшеты и во время презентаций проводили опросы в реальном времени, собирали облако ключевых слов: с чем мы у слушателей ассоциировались. Мы делали презентации о разных сторонах своей работы, спрашивали, каким люди хотят видеть театр, и получали абсолютно разные результаты. В Сан-­Диего есть сеть электричек – малоиспользуемых, но очень важных, потому что они ходят туда, где живет не охваченная нами аудитория. И мы просто делали бесплатные концерты на разных станциях: молодые артисты исполняли фрагменты из «Золушки» Россини, а зрителям раздавали программки с промокодом на бесплатный проезд в электричке до центра (где расположен театр) и скидку на билет в оперу.

Образовательная программа существовала много лет, но она была скромная, шла буквально в паре школ и была рассчитана всего на несколько недель. В последние лет двадцать правительство США сильно урезало расходы на культурное воспитание в школах. В мои школьные годы нас очень много учили музыке: я пел, играл на фортепиано, скрипке и трубе. Сейчас такого почти нигде нет, так что наши артисты приходят в классы и рассказывают об опере в привязке к программе, которую проходят учащиеся. Дети сочиняют собственные оперы. Так они понимают: опера – это не ­что-то отвлеченное, а возможность рассказать о том, что им самим интересно.

Словом, мы создаем связь между театром и людьми. А люди у нас очень разные: население в городе в основном испанского происхождения, много выходцев из Азии, важную роль играют афроамериканцы, хотя их сравнительно немного. Поэтому наши постановки должны находить отклик у очень разных этнических групп, и очень важно, чтобы певцы не были поголовно белыми: зритель должен видеть себя на оперной сцене.

АМ Вы много внимания уделяете техническому оснащению спектаклей.

ДБ Мы устраиваем хакатон. Эта практика пришла из IT-индустрии: люди собираются и интенсивно ищут решение определенной проблемы. Такое часто проводится в технических вузах. А у нас –оперный хакатон: собираются композиторы, либреттисты, художники, артисты и разработчики передовых технологий – 3D-печати, дополненной реальности, виртуальной реальности, тактильных технологий. Мы не ставим конкретных задач, они просто формируют команды и придумывают, как техническая мысль могла бы повлиять на развитие даже не только оперы, а всего музыкального театра в целом. Потом три команды с лучшими идеями получают финансирование. Всех расходов наш научно-­исследовательский бюджет не покрывает, но позволяет работать над реализацией проектов. Скоро мы запускаем второй хакатон – из-за ковида он будет виртуальным, а через год проведем еще один.

Любопытно, что почти все разработки первого хакатона касались не того, как дать зрителям более крутой театральный опыт или перевооружить артистов, а были направлены на модернизацию внутренних процессов индустрии. Например, дирижерская палочка со встроенным гироскопом, которая автоматически дает команды на пульт помрежа.

Пока мы еще не применяли ни одну из новых разработок на практике, но в одной из постановок следующего сезона надеемся использовать виртуально-­акустический проект с предыдущего хакатона.

АМ Разработки с хакатона ­как-то помогли вам в пандемию?

ДБ С прошлого – нет, а новые – должны. У нас же в индустрии все задачи поменялись из-за пандемии.

АМ Открылись новые перспективы?

ДБ Во время пандемии мы делали постановки на открытом воздухе, но другие американские театры занимались созданием цифрового контента и вряд ли откажутся от этого направления, даже когда пандемия кончится. В США права музыкантов, артистов, театральных работников защищают очень мощные профсоюзы. Спасибо им за это, но тем самым мы существенно ограничены в возможности транслировать свой контент онлайн. Это нужно менять, и я думаю, это будет меняться. Во время ковида профсоюзы пошли на существенные уступки, и они теперь, скорее всего, закрепятся.

АМ А контент сразу для видео вы создаете?

ДБ Есть опера на испанском La hija de Rappaccini («Дочь Раппаччини») по рассказу американского писателя Натаниэля Хоторна, ее автор – американский композитор мексиканского происхождения Даниэль Катан. Очень красивая опера, действие происходит в саду, в итальянской Падуе эпохи Возрождения. Раппаччини – ботаник, его красавица-дочь живет в окружении ядовитых растений и сама становится ядовитой. Очень оперный сюжет, в ­чем-то отсылает к «Ромео и Джульетте». Мы планируем сделать совместную постановку с мексиканским городом Кульякан. Сперва хотели сделать постановку в настоящем саду в Кульякане, но грянул ковид, и теперь мы планируем видеоверсию: сцены в саду – в Кульякане, в помещениях – в Сан-­Диего.

Это настоящее международное сотрудничество, и до ковида такая его форма никому бы в голову не пришла.

АМ Ваш театр славится масштабными постановками. По какому принципу вы составляете репертуар?

ДБ Раньше мы показывали по пять оперных постановок в сезон, каждая исполнялась по пять раз. Но двадцать пять спектаклей в год в зале на 3000 мест – для нашей публики это слишком много. Поэтому сейчас у нас три постановки и несколько серий менее масштабных мероприятий.

Наша публика консервативна, на слишком нестандартный репертуар ходить не будет, как бы мы его ни рекламировали. Сейчас я хочу поставить «Евгения Онегина», это прекрасная опера, но даже она тут не будет продаваться. Как и «Русалка» Дворжака. Если они будут в репертуаре, то для баланса туда нужно будет включить и «Кармен», и продавать общий абонемент.

Зато камерные программы мы называем «Обходной путь». Они тоже ведут зрителя в мир оперы, но другим маршрутом. «Обходные пути» хорошо продаются, а затрат требуют немного. Их аудитория не всегда совпадает с аудиторией театра – в целом более любопытна и открыта новому. Сегодня в США пишется очень много камерных произведений, рассчитанных на конкретные этнические группы: испанские, афроамериканские – так что аудитории есть из чего выбрать. Мы играем их не в основном здании, а в местных театрах. Не во всех есть оркестровая яма, но и во многих современных произведениях музыканты должны находиться на сцене. И вот в этих камерных программах я уже могу себе позволить поэкспериментировать. Мы планируем наращивать количество таких программ.

АМ Вы заказываете новые оперы?

ДБ Для большой сцены уже давненько ничего не заказывали. В 2016 году, когда я только пришел сюда работать, здесь ставилась опера «Великая Скотт» довольно популярного американского композитора Джека Хегги – совместная постановка с Оперой Далласа, очень дорогая. У нас она провалилась и с тех пор нигде не шла. Потом мы заказали еще одну оперу, мировая премьера которой состоится в Сан-­Диего в 2022 году: «Последний сон Фриды и Диего» перуанско-­американской композиторки Габриэлы Лены Фрэнк, о Фриде Кало и Диего Ривере.

Для камерных концертов мы тоже заказываем новые работы. Два года назад в Нью-­Йорке прошла мировая премьера камерной оперы «Взлет и падение» Зака Редлера, которую заказывали, в том числе и мы, но пока не довезли до Сан-­Диего. Главная героиня – солдат, американская военная, которая воюет на Ближнем Востоке, получает ранение и попадает в искусственную кому. Это опера о том, почему люди идут служить в армию. Ведь в США военная служба только добровольная, люди идут в армию ради чести и славы. В Сан-­Диего очень много военных, здесь это, пожалуй, главная отрасль экономики; многие жители служат в армии либо служили в ней прежде, поэтому мы и заказали такое произведение.

АМ Сейчас, в пандемию, вы показываете спектакли в формате автокинотеатров.

ДБ Осенью мы показали так «Богему», сейчас – «Севильского цирюльника».

«Богема» должна была пройти весной 2020-го, но случился ковид. Сперва была идея использовать бейсбольный стадион, но нам сказали: «Можете делать постановку, только без зрителей». А какой тогда в этом смысл? И тут я попал на концерт, который проводили для слушателей, сидевших в машинах. Чем не идея для оперы?

Несколько месяцев ушло на планирование и организацию: у наших профсоюзов очень жесткие требования относительно безопасности артистов, зато проблема безопасности зрителей была решена. Они сидели в машинах, а звук передавался в машины по радио – у певцов были микрофоны.

Сделать «Богему» было тяжело, «Цирюльника» – уже проще. Для него мы использовали восемь огромных экранов, на которых, как в трансляциях Метрополитен-­оперы, можно смотреть на певцов крупным планом. И хор там небольшой.

АМ У Оперы Сан-­Диего везде прописана ее миссия – создавать доступные, интересные и качественные представления для зрителей из всех этносоциальных групп и таким образом укреплять социальное взаимодействие, создавать единое мирное поле для общения. В России театры свои миссии формулируют крайне редко и еще реже публикуют такие сведения. Что эта миссия вам дает?

ДБ Мы некоммерческая организация, и налоговый кодекс требует от нас ее иметь. Потому что НКО существуют для того, чтобы служить обществу. Жертвуя деньги НКО, спонсоры получают налоговые вычеты, и 65 процентов нашего дохода – это пожертвования, только 35 процентов – выручка от продажи билетов.

Миссия должна быть краткой, емкой и четкой, чтобы любой сотрудник мог легко ее запомнить. Когда ты ищешь финансирование, тебе нужно уметь доходчиво объяснить, почему человек должен дать свои кровно заработанные деньги именно тебе, а не ­кому-то еще.

И мы в самом деле существуем, чтобы служить обществу. Поэтому миссия – это то, как мы сами себя видим, чего хотим добиться, какие у нас ценности. Сегодняшняя миссия Оперы Сан-­Диего, ее видение будущего и основные ценности были сформулированы до моего прихода, как раз после того, когда театр чуть не закрылся. Сейчас мы разрабатываем новый стратегический план развития и будем корректировать эти формулировки, но не перепишем их с нуля. Сделаем больший упор на инклюзивность, равенство и разно­образие – сейчас они отражены в формулировках не в той мере, в какой мы хотим видеть их в будущем.

Перевод Екатерины Бабуриной