Презентации
«Мне было тогда 8 лет и 11 месяцев, – записал Сергей Слонимский в первых строках своего Дневника, – 22 июня 1941 года, жарким солнечным днем, мы сидели на террасе нашей дачи. Папа снял красивую дачу в финском селе Келло-Мяки1. Мама только вчера приехала из санатория в Зачереньях. Мы сидели и разговаривали. Вдруг вбежал наш сосед Капица и проговорил – объявлена война! (Мама побледнела, я вскочил со стула) – Только что по радио сообщали: “Немцы перешли границу, бомбили Киев, Минск…”. Он вскоре ушел. Я предчувствовал что-то жуткое и напрасно старался себя успокоить… Папа пошел договариваться насчет грузовиков, перевозивших вещи в город. День прошел тревожно».
Так начинал писать восьмилетний подросток, повзрослевший буквально в считанные дни, когда почувствовал необходимость фиксировать важные события своей новой жизни именно в Дневнике. Его первую тетрадь он озаглавил: «Мои странствия и приключения во время войны. Часть 1, Эвакуация. Глава 1: Автомат войны застучал». Вместилищем своих записей-размышлений Сергей сделал скромную школьную тетрадку, которую вместе с тем озаглавил гордо: «Том первый».
У супруги композитора, Раисы Слонимской, удалось выяснить, что в наличии имеются десять тетрадей одинакового школьного формата. Они, заполненные от руки плотно, с отдельными зачеркиваниями строк, а иногда и целых абзацев, писались между 1941–1949 годами, то есть до поступления в Ленинградскую консерваторию на композиторский и фортепианный факультеты.
Предположу, что эти вычеркивания относятся к рубежу XX–XXI столетий, когда Слонимский начал работу над своей известной книгой «Бурлески, элегии, дифирамбы в презренной прозе» (2000), содержащей немало автобиографических страниц.
Автор настоящих строк с захватывающим интересом прочитал первую тетрадь Дневников Сергея Михайловича в связи с участием в подготовке фильма «Слонимский» на студии М.И.Р. Ее сотрудник Полина Дудина расшифровала первую тетрадь Дневников Слонимского, чтобы автор сценария и генеральный продюсер студии Ирина Марголина могла бы достоверно изучить подлинные тексты Сергея Михайловича и вникнуть в их событийный ряд. Последний отражен в череде названий к разделам Дневника, конкретизирующих само событие. Приведем их последовательность, говорящую саму за себя: «Глава 1. “Автомат войны застучал”: Незабываемый день – Переезд в город – В далекий путь – В поезде – Долгие остановки. Глава 2. “Жизнь в лагере”: Приезд в Гаврилов-Ям – Первые дни в лагере – Линейка – Поиски жилья – Прогулка в лес – Переезд в другое здание и находка комнаты – Первый день в новом помещении и первая ночь в комнате – Наряды – Первая посылка из Ленинграда».
Сами главы не едины по объему: пять страниц – в первой, и десять – во второй. В обеих диалогическое начало преобладает над событийным, как тут не почувствовать будущего крупнейшего деятеля отечественного музыкального театра! В первой главе есть показательный «текстовый рефрен», который очень существенен для отражения в сознании восьмилетнего ребенка надежды взрослых на блицкриг (скорое окончание войны). Из уст матери, Иды Исааковны, сын слышит разные успокоительные реплики на свой тревожный вопрос: «Как надолго мы уезжаем в Ленинград?» Ответом было: «Через неделю вернемся!» «Ну, ничего, – записано в Дневнике, – через неделю снова вернусь на дачу». Однако с фронта приходили тревожные известия: немцы взяли Коврин (родину мамы), Брест, Белосток и другие города… Потом пришли слухи, что всех детей писателей эвакуируют – от бомбежек – в Малую Вишеру, потом в Старую Руссу, а потом в Ярославскую область… недельки на три-четыре (так говорила мама). Далее подобный счет исчез из Дневника не только на недели или месяцы, а совсем. Даже детвора понимала, что грядут большие испытания, и старалась объединяться: «Я узнал, что из моих друзей поедут Коля Каверин, Гуля (Коля) Чуковский. К счастью, папа добился, чтобы взяли маму, а я боялся, что придется ехать одному… Приехали на вокзал, нас построили в пары и ввели в здание… Я простился с отцом. Детей стали сажать в вагоны. Мама мне велела держаться вместе с Гулей Чуковским. Я и Гуля крепко взялись за руки… В следующее мгновение я потерял его из виду. Среди жуткой толчеи, царившей в вагоне, мы расцепились и отлетели в разные стороны… В это время я увидел плачущего Гулю. Он потирал ушибленное место и ревел… Увидел меня, сразу перестал плакать…». «Литературных» мальчиков посадили в купе, где уже было около десяти ребятишек. «Я сел и стал читать “Водители фрегатов”, подаренные мне Гулей, так как это книга его папы» (курсив С. Слонимского. – Е. Д.).
О Коле Каверине, с которым мама Сергея велела ему также продолжать ленинградскую дружбу, будущий композитор начинает рассказ с драматического эпизода, имевшего место в большой временной дистанции: «Когда Коле было 5 лет, он бил нас (меня, Катю, Арчика – одного мальчика) и мы спасались от него лишь бегством. Он и сейчас очень медленно бегает. Впрочем, скоро мы перестали бояться и сами даже поодиночке могли его избить. Правда, он был на год младше меня».
Приведенный эпизод принадлежит уже второй главе, рассказывающей о приезде в «Гаврилов-Ям» и жизни там в лагере: «Начальница младших школьников приехала на подводе, где ее помощницы (наши мамы) сидели на соломе. Все дети кинулись помогать взрослым. Через 15 минут все было выгружено. Я думал только, чтобы скорее лечь спать… Пошли назад. Ну, теперь спать! Но еще привезли маленькие кровати. Всем ребятам предложили взять по кровати. Но мне кроватки были малы (уже в те далекие годы мальчик Слон – так ему метили носильные вещи – выделялся высоким ростом. – Е. Д.). Я лег на солому… спать было трудно из-за шума в комнате. Один мальчишка надел на себя белую простыню, объявив себя привидением. Он ходил по комнате и выл. Этот вой мешал спать, наконец призраку наскучило ходить, да к тому же, очевидно, захотелось спать и он лег, подложив под себя мантию. После этого я заснул и мне приснился огород, дача и уже созревшая клубника».
Последнее, по-детски значимое романтическое видение, возникло не случайно. В первой главе Дневника многие строки посвящены общению маленького Сергея не только с родителями, но и с доброй и уютной няней Матрешей, которую он безумно любил с первых месяцев своего появления на свет божий. Сергей почему-то называл ее Тáкой, она же стала для мальчика второй матерью при вечно трудившихся обоих родителях. На снятой отцом даче, с которой начался наш рассказ о Дневнике, Матреша создала для своего удивительно разумного питомца тот самый огород с клубникой, о котором он не однажды делился в Дневнике своими восторгами. Эвакуация их разлучила, но Сергей постоянно вспоминал: «Мы с Тáкой – так трудились – садили цветы, овощи, клубнику. Уехать, бросить все на засыхание!.. Уныло глядел я на огород, на который возлагал большие надежды».
Удивительно, с какой недетской серьезностью и бытовыми заботами, более свойственными родителям, Сергей фиксирует свои настроения начальных месяцев войны: «Первое время я был настроен мрачно. Я тогда не боялся войны, а злобно досадовал на нее: она отнимала у меня на какое-то время дачу, огород и Ленинград (огород занимал у меня все еще первое место из многих)… Из-за войны может засохнуть клубника, сгореть дача. А здесь я должен жить один… Я теперь не могу объяснить почему все это так давило меня. Впрочем, я старался казаться веселым и этим только накоплял все эти волнения… Я не мог долго копить в себе все мрачные чувства. Однажды я вдруг заплакал. Все ребята застыли от удивления… Я плакал долго. Но когда перестал, почувствовал облегчение – будто выплакал все мрачные чувства». Действительно, беспокойное, тоскливое чувство одиночества было знакомо Слонимскому с его военного детства и не покидало на всем жизненном пути. Не потому ли большинство его сочинений начинаются с лирически щемящей монодии – важнейшей музыкальной мысли пьесы-повествования, как бы идущего от первого лица?
Психологические зарисовки в Дневнике перемежались с бытовыми характеристиками. Например, раздел «Наши хозяйственные дела и мечты о вкусной пище» начинается так: «Между прочим, я еще не говорил о наших личных пищевых запасах и запасах одежды. А они были невелики. Из пальто мы взяли лишь летние, не думая просидеть здесь больше месяца. Белья тоже было мало. С едой дело обстояло еще хуже. У нас было ничтожное количество сахара и я таскал (изменено на “приносил”. – Е. Д.) его по кусочкам из физкультурного зала, сам пья чай без сахара. Масла у нас совсем не было».
Пока можно только предположить, что последующие тетради Дневника Слонимского поведут его читателей по восходящей череде событий, важных для его жизни в военные и первые послевоенные годы. Среди них будут, вероятно, и те, что уже частично известны по «Бурлескам, элегиям и дифирамбам в презренной прозе», где они предстают как далекие воспоминания о прошедших событиях, а не их хронологическая фиксация в дневниковой записи. Будет возможным, к примеру, более подробно прочитать достоверные страницы о «драматическом» испытании восьмилетнего мальчика при поступлении в ЦМШ в Москве. Трудно поверить, но пристрастная комиссия во главе с директором по фамилии Мамоли не увидела ни в его композициях, ни в игре на рояле достаточных способностей. Спасло наличие абсолютного слуха и поддержка теоретиков, которые все же согласились (после вмешательства В. Шебалина и Д. Шостаковича) принять его в школу, где главным предметом юному музыканту назначалось пение в хоре, который, возможно, услышит и сам И. В. Сталин, если, конечно, приедет… Убеждена, что в последующих тетрадях Дневников предстанет свой взгляд молодого музыканта на события в культуре 1946–1948 годов. Его отец, Михаил Леонидович Слонимский2, редактор журнала «Звезда», попал в опалу, обвиненный во всех смертных грехах, включая космополитизм и формализм. Будущие публикации Дневников прояснят многое.
Уже в военных Дневниках проявилась ранняя литературная одаренность Слонимского, легко объяснимая наличием в этой уникальной династии «литературного гена». Дополнить сказанное можно и такой показательной ситуацией: суперталантливый мальчуган своеобразно читал стихи, например, любимого Лермонтова «Ночевала тучка золотая на груди утеса-великана», – он их не декламировал, а пропевал на тут же сочиненную мелодию. Затем ухитрялся записать вокальную строку, подтекстовку из стихотворения и скромный аккомпанемент, уместив на двух строчках нотоносца.
Событийный ряд Дневника восьмилетнего мальчика напоминает эпизоды кинохроники: здесь мелькают кадры бытовые, социальные и даже психологические. О войне с ее драматическими и героическими страницами рассказывается непосредственно, временами наивно, но неизменно с широким привлечением диалогических эпизодов. Рассуждения от первого лица прослаивают игровые тексты постоянно. Только в далеком будущем в большой литературной работе композитора ее мемуарная составляющая показывает, насколько существенной она была для маленького Слонимского. Дневники выявили не только редкую наблюдательность ребенка, но и его умение придать весомость каждому записанному слову, фразе, строке. Не по-детски «фотографическая память» оказалась способной отразить каскад меняющихся событий, порой именно детских-трогательных или смешных, но чаще драматических, свойственных взрослению не по летам, а по уму и сердцу.
Шедшая четыре пламенных года, война быстро меняла сознание детей, побуждая их к взрослению. Впереди его ждала большая сложная жизнь огромного музыканта в весьма непростом времени. Она редко проходила безмятежно, а начиналась со странствований в самые первые годы войны: Ленинград, Гаврилов-Ям, Пермь, Москва, Ленинград.
Сергея Михайловича Слонимского уже нет с нами, но, как полагается прижизненному классику, его именем уже названы в Петербурге конкурсы и детская музыкальная школа, а в будущем, возможно, назовут в его честь классы в консерватории или библиотеки его родного города. Положение классика вместе с тем не слишком соответствует его характеру и взглядам. 12 августа 2021 года академику Российской академии образования, народному артисту России, для культуры которой он сделал так много, исполнилось бы 89 лет. Убеждена, что все его огромное музыкальное и литературное наследие (а в нем и неизвестные пока Дневники) будет участвовать в нашем сегодня, будоражить умы, трогать души, бороться со злом и после того, как Бог отправил великого музыканта и гражданина в тот путь, который не имеет конца.
1 Здесь и далее сохранены авторские орфография и пунктуация.
2 М. Л. Слонимский (1897–1972) – выдающийся писатель, мемуарист, член литературного объединения «Серапионовы братья». Его братья – Александр Леонидович (1881–1964) – писатель, пушкинист, редактор и Николай Леонидович (1894–1995) – дирижер, пианист, писатель, музыковед, композитор, лексикограф; их сестра – Юлия Леонидовна (1887–1957) – поэтесса, прозаик, историк русской литературы.
Комментарии к рисункам Сережи СлонимскогоПервый из приведенных рисунков датирован декабрем 1937 года, когда Сереже было всего пять лет. Однако, собственноручно он делает подпись с просьбой внести в его черно-белые «портреты» краски разных цветов. Разумеется, это отсвет традиционных «художеств» малышей: он имеет в виду раскрашивание цветными карандашами.
Заметим и то, что рисунки многоэтажного дома названы «Гостиница Москва», это позволяет определить дату: возвращение с матерью из эвакуации и поступление в ЦМШ. Словом, этот тщательно выписанный эскиз – военная зарисовка Сережи «с натуры», 1943 год.
И, наконец, скажем о главном: на титульном листе Дневника, где его жанр определен как повесть, несомненно, возникает первый автопортрет будущего композитора. Об этом свидетельствует многое, в частности, раскрашенные фигурки музыкантов, играющих на арфе, двумя смычками, двигающих ноты разных размеров. Этот же персонаж – исполнитель на духовых инструментах неописуемых размеров, особо выразителен портрет пианиста в правом крайнем верхнем углу: он играет не на клавиатуре, а на струнах рояля, а сверху изображено пианино, как участник этого фантасмагорического оркестра. В этом исполнительском коллективе сам Сережа становится главным действующим лицом – художником-музыкантом. Поражает это собственное присутствие везде единого героя, играющего вольно на традиционных инструментах. Не из этого ли далекого времени берет свой исток начало множества произведений монодией, рассказом от первого лица? Не побоимся и такой гипотезы: визуально необычное представление разных инструментов через полвека обернется и звуковыми опытами композитора – игрой 1/4 и 1/3 тонов на струнных инструментах или на струнах рояля. Такие детские грезы, как сон, имеют тенденцию сбываться.
