Как по нотам

Взяться за Олино музыкальное образование решили осенью, а с первым ноябрьским снегом она уже ходила на индивидуальные занятия по фортепиано к пожилой учительнице Бэлле Наумовне. Обычно Оля ждала ее у раздевалки, а потом они заглядывали в разные классы, пока не находили свободный. Другие учителя здоровались с ними и обменивались с Бэллой Наумовной парой фраз, поэтому поиски отнимали значительную часть урока. Оля не расстраивалась, а наоборот, с надеждой смотрела в каждый кабинет: вдруг там заболтают Бэллу Наумовну подольше?

Но двумя фразами перекидывались учителя или тремя, в два кабинета они заходили, прежде чем найти свободный инструмент, или в семь, все равно в итоге они садились за фортепиано, и Бэлла Наумовна спрашивала, учила ли Оля этюд.

– Ну так, немного, – врала она.

– Очень жаль, в наше время к учителям, к их просьбам относились иначе… А инструмент с дачи привезли?

– Почти.

– Это как «почти», на полпути бензин кончился?

– Нет, собирались привезти, но еще не успели.

– Эх, в наше время к учителям относились иначе, – повторяла Бэлла Наумовна, и взгляд ее странно перемещался из стороны в сторону. Оля замечала, что она стала все чаще водить глазами, как будто читает невидимый текст. – Для меня учитель был божеством! Однажды я увидела, как учительница выходит из кабинки туалета, и потом месяц не могла прийти в себя. Как? Неужели учителя тоже ходят в туалет!

Ноты Оля выучила, но читала их с запинками, а нотную тетрадь и вовсе использовала не по назначению. Однажды ей показалось, что забавно будет вести в ней дневник, перечеркивать пухлыми буквами пять тонких линий, совершать акт вандализма по отношению к музыке. Или, наоборот, акт наивысшего доверия. Однажды Оля представила, как кудрявый мальчик со скрипкой, тот, которого она часто видит в коридорах музыкальной школы, откроет эту тетрадь и начнет играть ее дневник, как если бы вместо букв были ноты.

– Так, открывай страницу двадцать три, – сказала Бэлла Наумовна, хотя на эту страницу они смотрели уже минут пять. Оля понимала: по-хорошему надо бы рассказать родителям, что у учительницы не все дома, но это ее как раз устраивало.

– В понедельник приходи пораньше, к двум, – сказала она Оле на прощание.

На этот раз Оле не пришлось, как обычно, ждать Бэллу Наумовну – она стояла у входа в нарядном костюме и с еще более странным выражением лица, чем обычно.

– Ну, как, готова? – спросила она Олю торжественно дребезжащим голосом.

– Ага, – ответила девочка, чувствуя подвох.

Они зашагали по длинному коридору мимо кабинетов, в которые обычно заглядывали, но вместо того, чтобы зайти в один из них, Бэлла Наумовна решительно распахнула дверь в актовый зал. Там Оля увидела детей лет шести-семи.

– К инструменту приглашается Аня Соколова, – торжественно объявила высокая худая учительница.

– Мою девочку следующей позови, пожалуйста, – громко прошептала ей на ухо Бэлла Наумовна. Худая учительница посмотрела на Бэллу Наумовну с сочувствием и раздражением, но видно было, что первое перевешивает.

Оля присела на крайний стул в первом ряду, остальные дети были ей по плечо. Видимо, экзамен в одном из младших классов, подумала она. Оле хотелось бежать, но от волнения мысли мешались, путались, наступали друг на друга, она не могла сосредоточиться и выстроить хоть ­какую-то цепочку действий. Поэтому Оля просто сидела и вертела головой из стороны в сторону. Возле нее оказался тот самый мальчик со скрипкой и маленькая девочка, похожая на Олю лет шесть назад. Девочка теребила волосы и оттягивала пальцами ткань белых колготок, из-за чего пару раз получала звонкие шлепки по рукам от учительницы. А Аня Соколова, между тем, продолжала играть, звуки наскакивали, набегали друг на друга, слипались в огромный временной ком, который неминуемо надвигался на Олю.

Словно из другой комнаты прозвучал голос Бэллы Наумовны: «К инструменту, к инструменту!»

Она послушно встала, пошатываясь, дошла до фортепиано и уселась на стул, оказавшийся слишком высоким. Оля в последний раз взглянула на Бэллу Наумовну, может быть, та поймет, что происходит ­что-то неправильное. Но ее взгляд снова бегал слева направо, читая ­что-то невидимое.

Оля посмотрела в ноты и начала нажимать клавиши, которые им соответствовали. Иногда ровно, иногда сбиваясь. Но соображать становилось все сложнее, и Оля решила играть приблизительно, но так, чтобы попадать в темп. Оказалось, что это гораздо проще, чем читать ноты, и она стала ловко передвигать пальцы по клавишам, с любопытством вслушиваясь в складывающуюся мелодию. В ­какой-то момент ноты перестали быть неподвижными, начали скакать по линеечкам вверх и вниз, а она пыталась поймать и раздавить их клавишами, как блох. Потом ноты расползлись по углам листа и уступили место буквам.

«Дорогой дневник, снова проспала школу. Мама купила мне первый мобильный, и я допоздна отправляла смс всем подряд. А еще вчера в Америке случился теракт, и мы весь вечер смотрели новости по телевизору. Надеюсь, классная не позвонит родителям. Завтра выходные, поеду на дачу, буду играть на расстроенном пианино. А потом вернусь в Москву, и случится этот экзамен. А потом Бэлла Наумовна совсем сбрендит, но другого учителя мне искать не станут. С музыкой я завяжу. Правда, в шестнадцать научусь играть на гитаре, чтобы произвести впечатление на Вадима. А потом его заберут в армию, но…»

– Так, Оленька, все, – худая учительница схватила ее за плечи и подняла со стула, рот ее был растянут в кривой улыбке, и она явно сдерживалась, чтобы не устроить скандал.

Оля встала и посмотрела в зал. Дети были молчаливые и испуганные, некоторые сидели с широко открытыми ртами, у маленькой девочки, тянувшей колготки, в глазах застыли слезы, и только мальчик, который занимался на скрипке, широко улыбнулся беззубым ртом и начал аплодировать, аплодисменты подхватила Бэлла Наумовна.