Россини-«Маски-шоу»

Представьте, что вы услышали по радио быструю часть увертюры к «Цирюльнику». Если вы в публичном месте, то, скорее всего, начнете отбивать ритм ногой, а если поблизости никого нет – двигаться в такт. Потому что музыка Россини обладает удивительным свойством – она вызывает радость на чисто физиологическом уровне. Очевидно, именно этот эффект пузырящейся радости и пульсирующего ритмического драйва Герберт Фрич положил в основу своей постановки – уже на звуках увертюры мы видим на занавесе размноженную тень танцующей и скачущей фигурки. Этим веселящимся существом оказывается переодетая в мужское трико и завитый парик немецкая актриса и певица Рут Брауэр, которая в этом спектакле исполняет роль Амброджио (слуги дона Бартоло). Но если у Амброджио по ходу оперы всего пара реплик (в оригинале эту партию исполняет бас), то персонаж Брауэр со сцены почти не уходит, продолжая всю оперу танцевать и «отрываться» по полной. И, несмотря на то, что порой его попытки участвовать в действии кажутся слегка назойливыми, идея того, что под музыку Россини нужно прыгать и веселиться, вызывает и понимание, и зависть.

Этот «вирус» танцевально-двигательной моторики в большей или меньшей степени подхватывают все участники спектакля. И это не удивительно, потому что режиссер оставляет их с музыкой на пустой сцене «один на один». Вместо декораций с потолка свисают разноцветные полосы, которые периодически двигаются вправо и влево, образуя яркие мондриановские квадраты. И на этом радужном фоне действующие лица оперы в таких же ярких барочных костюмах и париках разыгрывают запутанную комедию Бомарше. Нет даже реквизита им в помощь – Розина ладошкой передает свое любовное письмо, а Фигаро усердно подыгрывает нежной канцонетте графа Альмавивы на воображаемой гитаре. Перед нами классическая комедия дель арте, веселая пантомима, уморительная клоунада, в которой режиссер вовсе не облегчает зрителю понимание происходящего, а многократно усиливает хаос и абсурд. У Герберта Фрича (в прошлом – легендарного актера-провокатора в ансамбле Франка Касторфа в берлинской «Фольксбюне») ощущение комического абсурда, очевидно, в крови – не случайно его первая режиссерская работа еще в конце 1990-х годов была сделана по Хармсу: в спектакле «Вываливающиеся старухи» сорок пять актеров по очереди вылетали из окна. В своем режиссерском методе он прежде всего идет от актерской импровизации, исполнительской органики по отношению к тексту или к музыке и уже на основе найденной моторики выстраивает рисунок спектакля. Эта стратегия отлично работает в сольных ариях и дуэтах, в которых исполнителям есть где развернуться в выражении музыкального и игрового. Уже в выходной арии Фигаро в исполнении франко-канадского баритона Этьена Дюпюи попадает прямо в десятку – кроме безупречного вокала (изумительно глубокий тембр и идеальная скороговорка) он совершенно неотразим со своей стильной танцующей походкой – этакое ироничное итальянское диско. Прекрасен и чудаковато-отмороженный Дон Базилио в исполнении Ильдара Абдразакова – комическая роль прославленному российскому басу очень к лицу, и венская публика его обожает, а уж танцевальные па в стиле Траволты из «Криминального чтива» заслуживают отдельного «браво». Отлично исполнен и сыгран и дуэт Фигаро с Розиной (выпускница Молодежной оперной программы Большого театра и Академии россиниевского фестиваля в Пезаро Василиса Бержанская) – оба артиста совпадают в игровом партнерстве до мелочей.

Несколько пробуксовывает постановочный метод Фрича в больших ансамблевых сценах, где выстроившиеся на авансцене артисты не всегда точно понимают, чем же им заняться: беспорядочно ходить по сцене, строить гримасы или устроить локальную клоунаду. И здесь на помощь режиссеру и зрителю должен прийти тот самый спасительный абсурд – если отнестись к тому, как Дон Базилио в финальном ансамбле из первого акта долгих пять минут размахивает над головой косичкой парика, по хармсовским меркам, то можно расслабиться и получить удовольствие.

Впрочем, удовольствие в этой постановке вполне гарантирует исполнительский состав. Можно поздравить с удачным дебютом на сцене Венской оперы Василису Бержанскую – партия Розины сидит на ней как влитая, и, несмотря на некоторые следы волнения в начале, ее воздушные колоратуры, томные низы и манеры капризной кошечки заслужили крики «браво» уже после первой арии. Мастер-класс по россиниевским скороговоркам дает итальянский бас Паоло Бордонья в партии доктора Бартоло (его глубокий бас – находка для оперы-буффа: Бордонья ухитряется петь удивительно «глупым» тоном). И, наконец, сладкоголосый Хуан Диего Флорес – по-прежнему один из лучших графов Альмавива: бесконечные аплодисменты после его финальной лирической арии остановили действие на несколько минут. Перепадает знаменитому тенору и зрительского хохота: в начале второго акта, когда граф появляется переодетым в учителя музыки (с длинными волосами и черных круглых очках а-ля «кот Базилио»), он пародирует просветленного хиппи – на каждом акценте фальшивый гуру показывает обеими руками знак «peace».

Отсутствие декораций и развернутого драматического действа на сцене еще больше акцентирует внимание на музыкальной основе спектакля. Оркестр Венской оперы под управлением Микеле Мариотти играет очень добротно – продумана мельчайшая проработка всех линий и тембрального разнообразия, опера бодро движется вперед, и при каждой возможности оркестранты с удовольствием подглядывают на сцену. Микеле Мариотти, который родился в тридцати километрах от Пезаро (родины Россини) и был руководителем россиниевского фестиваля, «Севильский цирюльник» знаком до мелочей – именно с этой оперы когда-то началась его карьера в театре. Он бесконечно внимателен к солистам (пару раз «вытягивал» их ритмически) и беззвучно пропевает все партии вместе с ними. Дирижер мастерской рукой проводит контрасты между лирическими и динамическими эпизодами, держит темп, но все же, на фоне принципиальной сценической статичности, в оркестре не хватает шампанского и огня, для того чтобы опера взлетела.

На поклонах довольные артисты продолжали дурачиться, не выходя из своих комических образов. И, возможно, не пройдет и пятидесяти пяти лет, и веселый абсурд этой постановки, умноженный на огненную динамику музыки Россини, еще даст свои плоды.