Парадокс «Возвращения»

Это работа отчасти исследовательская, отчасти просветительская. Она выходит за пределы короткого временного отрезка собственно концертов фестиваля. Достаточно напомнить изданную по инициативе «Возвращения» книгу «Репрессированная музыка» (а прочитать ее можно на портале свободного научного обмена Academia.edu). Но возвращать нужно не только тех, кто был насильственно вычеркнут из воспоминаний. Возвращать публике необходимо также современных музыкантов, чья карьера развивается за пределами страны. Наконец, «Возвращение» – это судьба, потому что очень важно, как ты свой корабль назвал, и что бы ни случалось (безденежье, организационные накладки, пандемия), фестивалю удается возвращать себя.

Программа четырех концертов 2022 года, прошедших с 10 по 16 января, удивительно плотная: от Монтеверди до Лахенмана и шире. Насыщенность ее кажется предельной и, вероятно, даже превышает силы слушателя воспринимать, вмещать и анализировать столь разноплановую музыку. Мне это довелось почувствовать на вечере «Первая любовь», где все произведения так или иначе вдохновлены романтическим чувством.

Другие темы фестиваля – традиционный «Концерт по заявкам», «Доля шутки» и «Думы». Если воспринимать каждый концерт как дружеский джем-сейшн, то действие самоценно и вопросы интерпретации уходят на второй план. Сюитная структура программ, когда развернутые сочинения сменяются короткими пьесами и частями циклов, – это как бы совместные вариации на заданную тему. Ведущих нет, артистов не представляют, уже выступившие слушают коллег из зала. Минимум формальности.

Конечно, многих сил стоят участникам и вдохновителям фестиваля организационные хлопоты, трудно их совмещать с подготовкой и выступлениями на сцене. И, к сожалению, борьба с цейтнотом оборачивается интонационной неустойчивостью, «пробалтыванием» фраз, потускневшим звуком. Вместо игры воодушевленной – игра «уставшая».

Без заметных художественных потерь «признавались в первой любви» Татьяна Осколкова (арфа) и Алексей Курбатов (фортепиано). Пианист Яков Кацнельсон был выразителен в аккомпанементе, раскрывая образность музыки тембровыми красками и чуткой фразировкой. Юлия Корпачева (сопрано) в песнях Грига и Дебюсси сумела выразить смысл слов на чужих языках. Жаль, что звучание ее голоса, по всей видимости, не всегда было позиционно выверено.

Печально, что ми-бемоль мажорный Струнный секстет Брамса, в котором Роман Минц исполнял партию первой скрипки, не обрел, во всяком случае для меня, убедительности исполнительского искусства. Стратегически важные позиции второй скрипки и второго альта заняли Ксения Дубровская и Павел Романенко – музыканты очень чуткие и наделенные лидерскими качествами. Все шестеро артистов (кроме названных, также замечательные Андрей Усов, Евгений Тонха и Борис Андрианов) обладают солидным опытом ансамблевой игры, поэтому исполнение скрепил их суммарный профессионализм. Однако темпы не всегда были отчетливы, разделы формы «сшиты на живую нитку». Произведению дали прозвучать – но ему не подарили жизни в звуках.

Противоположностью стал Квинтет Корнгольда. Его исполнители – Екатерина Апекишева (фортепиано), Айлен Притчин и Даниил Коган (скрипки), Сергей Полтавский (альт) и Борис Андрианов (виолончель) – талантливо любили музыку на протяжении трех частей. Смысл камерного музицирования вообще подобен любви: двое (или пятеро) становятся целым, не утрачивая индивидуальности.

 «Музыка, которая действительно выразительна, чувствительна и привлекательна, не будет единственным результатом новых стилей и техник – по крайней мере, не больше, чем это было благодаря старым и более естественным источникам музыкального языка», – писал в начале ХХ века Юлиус Корнгольд, отец композитора и знаменитый критик. Его сын верил в жизненные силы выразительности, чувствительности и очарования. Он верил также в тональный язык и не слишком маскировал свои симпатии. Смешение оркестровой красочности и плотности, баварской внушительности Рихарда Штрауса со специфическим венским шармом, из которого нельзя исключить легковесности, сентиментальности, называемой «schmaltz». Симфонии Густава Малера и песни Роберта Штольца – все под одной крышей. Виртуозность, смелость, экспрессия. Adagio вырывается в сферы, к которым, пожалуй, только подступил Арнольд Шёнберг в «Просветленной ночи»…

Мои рассуждения могут показаться чересчур субъективными. Но любая субъективность, если она искренна, каким-то образом участвует в объективном поиске истины.

Очень важно уметь при этом возвращаться и смотреть только вперед. Парадокс? Наверное. Создатели «Возвращения» все время пробуют его разрешить.